Кавказский отчим. Девочка монстра

Глава 25

Три года за решёткой превращают человека в нечто другое. Не лучшее, не худшее — просто другое. Ты перестаёшь быть тем, кем был на воле. Становишься зверем, который научился носить человеческую маску.

Третий год заключения встречает меня новостью, от которой хочется сдохнуть и воскреснуть одновременно. Батраз звонит, говорит коротко:

— Малика вышла замуж.

Молчу. Трубка скользит в вспотевшей ладони. В ушах звенит так, что слова доходят с задержкой.

— Камран, ты слышишь?

— Слышу.

— За твоего брата. За Руслана.

Вот тут меня и накрывает. Не злостью — хуже. Пустотой. Такой абсолютной, выжигающей пустотой, что на секунду перестаёшь дышать. Жена, которой я оставил дом, деньги, дочерей, вышла замуж за моего младшего брата. Пока я сижу в клетке, они там строят семейное счастье на моих костях.

— Когда? — спрашиваю хрипло.

— Месяц назад. Тихо, без гостей. Я сам только вчера узнал.

— Девочки?

— Амину и Ясмину Руслан официально усыновил. Теперь они Байрамовы, но по отчеству Руслановны.

Трубка трещит в руке. Я сжимаю её так сильно, что пластик начинает деформироваться. Кровь стучит в висках барабанной дробью. По телу прокатывается волна такой ярости, что кости ломит изнутри.

— Этот пидор… — выдыхаю сквозь зубы. — Этот гребаный пидор посмел…

— Камран, успокойся.

— Успокоиться? Мой брат трахает мою жену и воспитывает моих дочерей!

— Бывшую жену, — поправляет Батраз. — Ты же сам дал развод.

— Не для того, блядь, чтобы она шла к моему брату!

— А для чего тогда?

Молчу. Потому что ответа нет. Дал развод, освободил её, сам сказал — живи как хочешь. Но в глубине души думал — найдёт кого-то чужого. Не из семьи. Не из тех, кого я знаю.

— Руслан всегда был падлой, — говорю наконец. — С детства падлой. Но чтобы настолько…

— Он говорит, что любит её. Что девочки нуждаются в отце.

— Пусть заткнётся. Амина и Ясмина нуждаются в настоящем отце, а не в суррогате.

— Настоящий отец в тюрьме на двадцать лет.

Слова бьют точно в цель. Батраз не хотел сделать больно, но получилось. Потому что он прав — какой я отец из-за решётки? Какая мне разница, кто растит моих дочерей, если я могу только письма писать раз в месяц?

— Спасибо за информацию, — бросаю и отключаюсь.

Возвращаюсь в камеру. Петрович один, читает газету. Смотрит на моё лицо и откладывает чтение.

— Что случилось?

— Жена вышла замуж. За моего брата.

Он присвистывает:

— Вот сука.

— Обе суки. И он, и она.

— Что будешь делать?

— Ничего. Я же в клетке. Что я могу сделать?

Петрович закуривает, протягивает мне сигарету. Беру, хотя бросил курить год назад. Затягиваюсь — дым режет лёгкие, но хоть чувствуешь что-то кроме пустоты.

— Знаешь, что самое поганое? — говорю, выдыхая дым. — Не то, что она вышла замуж. А то, что выбрала моего брата. Словно специально хотела поглубже нож воткнуть.

— Может, любит его.

— Любит мои деньги, которые я на них трачу. Дочери на моём содержании, дом мой, машина моя. А они там ебутся в моей постели и делают вид, что это их жизнь.

— Убери финансирование.

— Не могу. Девочки ни в чём не виноваты. Из-за взрослых мудаков дочери страдать не должны.

Петрович кивает понимающе:

— Значит, будешь терпеть.

— Буду. Потому что выбора нет.

Ложусь на нары и смотрю в потолок. На нём кто-то нацарапал: "Свобода или смерть". Философия зека. Третьего пути не дано.

Думаю о Малике. О том, как мы познакомились, поженились, родили дочерей. Казалось, что навсегда. А оказалось — до первых проблем. Как только меня посадили, она сразу нашла замену. И не где-то далеко, а в моей же семье.

Думаю о Руслане. Младший брат, которого я вытащил из дерьма не раз. Устроил на работу, дал денег на квартиру, помог с бизнесом. А он отплатил тем, что забрал мою жену. Родная кровь, но предал как последняя шлюха.

А потом думаю об Арине. И понимаю что-то важное. Она пишет мне три года. Каждую неделю, как часы. Около ста сорока писем уже накопилось в ящике под нарами. Я их не читаю, но она продолжает писать. Не сдаётся. Не уходит к другому. Просто ждёт.

А Малика не продержалась и года.

Гордость — это роскошь, которую не могут себе позволить любящие. И сейчас, лёжа на тюремных нарах после новости о предательстве жены, я понимаю — может, Арина была права. Может, я действительно задыхаюсь в сомнениях, пока она верит.

Встаю, подхожу к ящику. Достаю стопку писем. Больше сотни конвертов. Столько раз она садилась за стол и писала мне, зная, что я не отвечу. Беру одно. Самое первое. То, которое получил три года назад.

Вскрываю. Руки дрожат — от злости на себя или от чего-то другого, не понимаю. Разворачиваю листок.

"Камран, не знаю, дойдет ли это письмо до тебя. Не знаю, захочешь ли его читать. Но должна написать. Я вернулась в Москву. Живу в старой квартире, хожу в университет. Всё как раньше, но ничего не как раньше. Потому что ты там, а я здесь. Меня вызывали в ФСБ. Допрашивали о тебе, о нас, о том, что я знаю. Я ничего не сказала. Ничего, что могло бы тебе повредить. Знаю, ты сомневаешься в моей верности. Знаю, думаешь, что я тебя предала. Но это не так. Клянусь памятью моей бабушки — это не так. Я буду ждать. Сколько потребуется — столько и буду ждать. Двадцать лет, тридцать, всю жизнь. Потому что ты — половина моей души. Напиши мне. Пожалуйста. Хотя бы одно слово. Чтобы я знала — ты жив, ты помнишь, ты не возненавидел меня окончательно. Твоя навсегда, Арина."

Читаю и чувствую — что-то шевелится внутри. Не боль. Что-то другое. Тёплое, почти забытое. Надежда, что ли.

Она ждёт три года. Малика не продержалась и года, а Арина ждёт три. Кто из них настоящая? Кто любил по-настоящему?

Ответ очевиден.

Складываю письмо обратно. Убираю в ящик. Остальные больше сотни пока не готов читать. Но одно прочитал. Это уже что-то. Маленький шаг из ада недоверия.

Петрович смотрит на меня:

— Прочитал?

— Да.

— И?

— Не знаю. Блядь, просто не знаю.

— Поверил?

— Хочу верить. Но боюсь.

Он затягивается сигаретой:

— Знаешь, Камран, страх — это нормально. Ненормально — когда страх управляет тобой. Ты три года даёшь страху управлять собой. И что получил? Жена ушла к брату. А девчонка, которая тебе верна, пишет письма в пустоту.

Его слова попадают в точку. Резко, больно, но точно.

— Что мне делать?

— Рискнуть. Поверить. Ответить ей.

— А если она врёт?

— А если не врёт? Потеряешь последний шанс на что-то настоящее.

Сижу и думаю. Три года я прятался за стеной недоверия. Три года берёг себя от возможной боли. А что получил? Предательство жены, которая оказалась ненастоящей. И упущенные три года с женщиной, которая, может быть, и есть настоящая.

Недоверие — это яд, который отравляет даже самую чистую любовь. Три года я травил себя этим ядом. И что? Легче стало? Нет. Только больнее.

— Завтра напишу ей, — говорю наконец.

— Что напишешь?

— Не знаю ещё. Но напишу. Потому что молчание меня убивает медленнее, чем пуля, но так же верно.

Засыпаю с мыслью о том, что завтра моя жизнь изменится. В какую сторону — хрен знает. Но изменится. Потому что больше так жить нельзя.

Утром сажусь за стол. Беру бумагу и ручку. Пишу первое письмо за три года:

"Арина. Получил твоё письмо. Вернее, получил больше сотни твоих писем за три года. Вчера прочитал первое. Не знаю, почему именно вчера. Может, потому что узнал — Малика вышла замуж за моего брата. И понял, кто из вас настоящая. Три года я был дураком. Берёг себя от боли, а получил её с другой стороны. Не знаю, предавала ты меня или нет. Хочу верить, что нет. Но страшно. Страшно, что поверю, а ты окажешься такой же, как все. Напиши мне ещё. Расскажи, как живёшь. Что делаешь. О чём думаешь. Может, твои письма помогут мне научиться верить снова. Камран."

Запечатываю конверт. Первое письмо за три года. Маленький шаг к ней. Или в пропасть. Узнаю, когда она ответит.

Если ответит.