Ловушка для Луны

ГЛАВА 13. ЛУННОЕ ЗАТМЕНИЕ

***

Я не помню как это — быть новорожденной. Первые, самые первые, истинные ощущения скрыты слишком глубоко, чтобы я могла добраться до них. Но я помню, как рождаться заново.

Это страшно.

Когда связь рвется, я рождаюсь заново. Снова учусь смотреть, ощущать, двигаться. Дышать. В самые первые моменты я не чувствую себя. Не воспринимаю себя как себя, и все — слишком яркое, слишком резкое, слишком громкое и слишком новое — причиняет боль. Первый вдох самый трудный. Нужно отпустить то, что было кратко, и принять то, что было всегда. Смириться с пустотой.

Боль рвет душу, самую глубокую, самую истинную мою сущность в клочья. Боль вгрызается в тело неумолимыми железными челюстями, выжимая остатки человечности. То, что остается, похоже на маленький, съежившийся комочек. Демон поглотил Луну, и без него от меня не остается ничего.

Я чувствую кровь, теплую и вязкую на лице. Что-то горькое и соленое как слезы жжет искусанные губы. Ни разу до этого самого момента я не задумывалась о том, как глубоко и как крепко мы связаны.

Я и мой демон. Чудовище, которое я призвала с того света, квинтэссенция потаенных и отчаянных желаний — выжить, и выжить не одной. Когда Тень умер, я чувствовала только злость. Он не имел права. Не смел вот так взять и подохнуть, ускользнуть из-под носа, уйти из жизни, бросить одну разбирать завалы. Он, тогда еще пограничник, был игрушкой — яркой, новой, интересной и очень сложной игрушкой, и я не успела понять, как она собирается и разбирается, не наигралась. Его глупость, беспечность, дурость — что-то или кто-то отобрали Теня-игрушку у Луны. Я была в ярости. Мне хотелось… достать его из-под земли, схватить, встряхнуть, сказать: “Не имеешь права, не можешь, не смеешь уходить вот так, сейчас, пока я еще не поняла…

Как больно тебя потерять”.

Демон нашел ее, эту потаенную боль. Пробрался внутрь, разобрал, впитал. Демон проник слишком глубоко, опутал слишком тесно. И когда луч заговоренного фонаря рвет в клочья его иллюзорное тело и его темную демоническую суть, боль раздирает меня. Я умираю вместе с ним, умираю, чтобы переродиться такой, какой я не хочу перерождаться — одинокой, оставленной.

Первый вдох самый трудный. Слишком трудно снова начать дышать…

Втягиваю воздух, полумертвая, задыхающаяся. Не чувствую тела и себя, и это страшно; страшно даже тогда, когда знаешь — это от шока, временно. Перед глазами одно лишь красное марево и фрагменты темных силуэтов — чужих, мучителей. Выдыхаю и чувствую легкое покалывание остаточной магии на коже. Сила возвращается, и теперь я вижу чуть четче, но не верю своим глазам.

Тень стоит, уверенно и непоколебимо, широко расставив ноги, как капитан на палубе корабля посреди беснующегося шторма, и колдовской свет играет на его лице, подчеркивая скулы, подбородок, губы, кривящиеся все в той же насмешливой, саркастичной улыбке. “Дураки”, — написано на его лице. — “Как вы могли даже подумать, что я рассыплюсь перед вами мутной демонической тьмой?” И сердце пропускает удар. Один, другой. А потом начинает биться — сильнее, чаще, разгоняя кровь по израненному телу, кровь и надежду.

Неужели, неужели он живой?

Неужели я могла вдруг поверить, что бессмертный Ужас равнин мог вот так запросто умереть — в жалком городишке, затерянном на отшибе обитаемого мира, убитый неизвестным?

Чувствую, как корка подсыхающей на лице крови трескается, когда губы невольно складываются в улыбку. И как кто-то смотрит на меня — пронизывающим, оценивающим, проникающим в самую душу взглядом. И этот кто-то недоволен — может даже оскорблен — этим неудержимым, рвущимся наружу счастьем.

Я моргаю, и картинка перед глазами сменяется.

Мы в центре шторма — злого, темного, могучего шторма, затягивающего площадь черными вихрями высвобождающейся энергии. Сгусток черноты — огромный, пульсирующий, не имеющий четких границ и четкой формы — чуть блекнет по краям, там, где колдовской свет опаляет его демоническую суть. Блекнет — и только: он настолько огромен, настолько плотен и необъятен, что жалкий лучик света не может ничего — только высвободить крошечные для этой твари капли, те самые, которые складываются потом в темные вихри, опутывающие помост, эшафот, городскую площадь, дома и улочки, людей.

И меня.

Черное щупальце тьмы скользит по коже, отдавая силу, питая. Чужеродная, слишком сильная для меня энергия не способна полностью впитаться, влиться в мою, она может лишь немного поддержать, ускорить, усилить регенерацию. А еще заставить — дышать, жить.

Наша связь, серебристо-белая, сияющая и тонкая, подрагивает перед глазами. Тянется от меня, раненой и слабой, к нему — сосредоточению демонического мрака, цельного и неделимого. И от него обратно — темными, плотными нитями прикрывая и словно бы защищая своим причудливым черным плетением такую уязвимую и слабую серебристую связь.

Он никогда не мог рассыпаться темной мутью под светом заговоренного фонаря; никогда не мог распасться на части, как другие демоны, собранные из множества разрозненных клочков тьмы исключительно волей призывающего. Потому что он — вся эта сила, вся эта мощь, весь этот сгусток вековой тьмы — и есть мой демон. Один, цельный, высший демон.

“Ты удивишься”, - пообещал он, когда я назвала его жалкой кучкой демонических ошметков, возомнивших себя самостоятельным целым. И я удивилась бы, если бы могла, если бы оставались силы, оставалось время.

Слабый всплеск чужеродной магии пронзает и так перегруженный демонической энергией воздух. Знакомый, чуть горьковатый вкус щиплет язык. Заговоренный фонарь в руках демона гаснет, и нас накрывает звенящей тишиной. Нет, меня накрывает. Для меня долгожданная, спасительная тишина вытесняет бешеный стук сердца, отдающийся в ушах, и моя боль утихает, замирает в глубине истерзанного тела. А собравшиеся на площади и так наблюдали за всем в изумленном, озадаченном молчании, не чувствуя, не видя накрывшего нас черного шторма. Просто смотрели, как пограничник, обвиненный Правителем в демонической сущности, стоит как столб в колдовском свете, и ничего не происходит.

“Вниз”, — слышу я голос демона в голове. Мы слишком связаны, сейчас более чем когда-либо; опутанная темной связью, наполненная темной силой, я не могу вытолкнуть его, закрыть разум. Не могу избавиться от него. — “Когда все начнется, прыгай вниз”.

“Что начнется?..”

Но ответ уже не важен: демон просчитал ситуацию вперед меня. Вперед всех собравшихся — горожан, пограничников.

Когда последний луч солнца скрывается за горизонтом и мрак накрывает город, высвободившаяся демоническая энергия в воздухе не дает защитным осветителям включиться. Выжигает их магию, как демоны выжигают душу слабых, поддавшихся колдунов, и “небо” снова падает вниз.

Мы в круге света: Светлый Человек, его помощники, иллюзорный Тень и я. Помост защищен, Правитель в безопасности. Когда все закончится, некому будет рассказать об этой тщательно разыгранной драме, маленькой трагедии, одной из многих маленьких трагедий, сотрясших город за последние дни. И Светлый Человек все так же проникновенно и убедительно обвинит кого-то другого в случившемся. Может быть, даже меня, Черную Луну — вероятно, уже мертвую Черную Луну — скажет, что равнинная ведьма уничтожила городскую защиту по приказу Черного мастера и впустила демонических тварей на адское пиршество.

Гнев бурлит внутри темным озером так долго сдерживаемой злобы. Светлый Человек, подонок, садист, продолжает играть жизнями людей так же, как играл когда-то жизнями меня и Ма. Мы не имеем значения, мы лишь пешки на пути к его цели — власти, могуществу. Пусть погибнут сотни — позволив тысячам преклониться перед всесильным Правителем. Пусть умрет маленькая Лу — не будет отнимать ни капли заботы, внимания и любви, право на которые имеет только он, Светлый Человек.

Глядя на хаос, захлестнувший темную площадь, на редкие светлые всполохи загорающихся и тут же гаснущих заговоренных фонарей пограничников, глядя на прорывающихся к освещенному помосту людей, в отчаянной, но тщетной попытке спастись распихивающих друг друга, я поднимаюсь на ноги, движимая бесконечной, бескрайней злобой. Тяну силу из нашей с демоном инверсной, искаженной связи, преодолеваю сопротивление, впитываю могучую, разрушительную, разливающуюся огнем по венам демоническую энергию. Чистую потустороннюю силу.

Ненавистное лицо как маячок притягивает меня, и мир кажется замедлившимся, почти застывшим. Проталкиваюсь через вязкую реальность как сквозь болото, с трудом переставляя ноги, продавливая, сминая защиту колдуна. Знакомый запах гари, гнили и влаги все сильнее, с каждым шагом все больше и больше забивает нос, легкие, ядовитым туманом проникает внутрь, отравляя и без того отравленное и истерзанное тело. Я должна была бы убедиться, подтвердить жутковатую догадку, возникшую в голове тогда, когда Бриз сказала, что наш отец действительно стоит того, чтобы о нем говорить — ведь мы обе ведьмы, а проклятая кровь и дурная наследственность не берется из ниоткуда. Я должна была бы остановиться, посмотреть колдовским взором на Правителя и его помощников, я должна была бы, может быть, слушать демона, почти приказывающего мне остановиться, но я не останавливаюсь. Ненависть толкает вперед, вперед, вперед, и я готова пробиваться сквозь сомкнувшиеся ряды защитников Светлого Человека, готова смести с пути его застывшую помощницу. Кровь отчаянно гремит в ушах, и я чувствую выстрел телом, беззвучно — легкий толчок и пулю, входящую внутрь.

Еще два выстрела. Пограничники врываются на эшафот.

Правитель отступает, прячется, отпугнутый пулями, прикрываясь своей помощницей, прикрываясь своими верными солдатами. Я не могу отвести взгляд от маленького пистолета в его руке — того, из которого он только что выстрелил в меня, его дочь. И пошевелиться я не могу.

Бриз — выстрелившая те два, может быть, спасительных раза — проталкивается вперед, подхватывает меня, потому что я не подумала зажать рану, остановить кровь, не подумала даже заметить, как она проступает на груди.

“В сердце”, — чуть отстраненно осознаю я. Колени подгибаются, и доски эшафота радостно приветствуют поверженную ведьму.

Эх, Луна-Луна…

Пытаюсь вдохнуть и не могу; сердце пропускает удар — один, второй, третий. Даже ведьмино сердце, разодранное в клочья, не может восстановиться. Просто не успевает.

Тьма простирает ко мне руки. Больше не чувствую Бриз, не слышу отчаянного голоса, зовущего меня по имени, не чувствую когтей Бряка, вцепившегося в ногу. Тьма опутывает, втягивает в такие родные, знакомые объятия, забирает в мир, где нет боли, страха и отчаяния — только бесконечный покой и бесконечное умиротворение.

Тьма мягко раскрывает мои губы и с поцелуем вдыхает силу.

***

— Крысеныш, — его голос полон презрения. — Еще один крысеныш.

Пылинки кружатся в узких полосках света, проникающего сквозь ставни. Кружатся в воздухе как маленькие снежинки над кроваткой, над нависшим над ней ночным кошмаром. Он высокий и черный как существо из страшных сказок, как демоническая тварь, пришедшая сожрать новорожденного, и одного только взгляда украдкой сквозь приоткрытый занавес хватает, чтобы захотелось бежать. Спасаться.

Он заносит руку для удара.

— Не тронь! — голосок тонкий, ломкий. — Не смей!

Не замечаю, как кидаюсь ему наперерез с этим жалким, слабым криком. Пытаюсь схватить за руку, остановить, но я и сама тонкая и жалкая, и он отбрасывает меня одним взмахом, легко, как крысенка.

Отлетаю к стене и беспомощно смотрю, как он снова заносит руку.

Я бы спряталась, как всегда. Я привыкла прятаться, забиваться в темный угол как маленький зверек, его мерзкое отродье. Но она этого не может. Она — беззащитная, крошечная, моя маленькая новорожденная сестренка, еще не понявшая, кто же стоит рядом с ней. Не научившаяся еще убегать, скрываться, исчезать, делать вид, что ее не существует. Не осознавшая, что в этом мире лучше всего быть невидимкой. У нее нет даже имени, и ее жизнь не должна вот так обрываться, не начавшись.

Снова бросаюсь на него, вцепляюсь в ногу — зубами, ногтями. Движимая отчаянием, я становлюсь сильнее, цепче.

Он пытается стряхнуть меня, оттолкнуть — ногой, оплеухой. Я не сдаюсь, не отпускаю, и тогда он хватает меня за шею, вздергивает, как крошечного крысенка, ударяет о стену — раз, другой. И голову в сторону до щелчка.

Страшный крик пугает не только меня. Незнакомый, громкий, наполненный бесконечным отчаянием нечеловеческий крик заставляет вздрогнуть и его, порождение кошмара, разжать пальцы, выпустить добычу.

Глаза Ма подернуты демонической тьмой, и на кончиках пальцев пульсирует неудержимая, разрушительная энергия. Она не похожа на себя — влюбленную, любящую, одержимую любовью. Она не похожа на хрупкую, красивую женщину, с мечтательной улыбкой на губах встречающую своего возлюбленного.

Она похожа на воплощение мести.

Человек Света открывает рот. Хочет что-то сказать, но слова застревают в его горле, хрипят и булькают, тщетно пытаясь вырваться наружу, когда Ма снова кричит — сильнее, громче, отчаяннее. Когда выбрасывает тонкие руки вперед, и волна магии, срываясь с бледных пальцев, сметает его, подхватывает, выносит через окно наружу, в щепки разнося ставень, выбрасывает в мир света, где ему самое место.

“Да”, - хочу сказать я. — “Давно пора”.

Но губы не шевелятся. Руки не слушаются. Тело словно не существует, не принадлежит мне. Не получается даже вдохнуть. Моргнуть.

Ма передо мной на коленях. Спутанные светлые волосы падают на лицо, и тьма пульсирует в ее глазах, заполнив их все — Ма одержима, но никогда еще ее разум не был таким ясным.

— Спаси ее, — шепчет она, судорожно ощупывая мое тело. — Спаси ее, забери меня.

Руки словно бы не принадлежат ей — это не те знакомые, забывчиво-нежные материнские руки, нет. Меня ощупывает сама тьма, непроглядный мрак, сияющий в ее глазах. Тонкие черные щупальца паутинкой скользят по коже, легкими, почти невесомыми прикосновениями находя, изучая, оценивая повреждения.

— Нет, забери меня! — вскрикивает Ма. — Нет, меня!

Я не слышу того, что шепчет тьма. Не понимаю, чего она требует, чего просит, чего хочет за свою помощь, и чему сопротивляется Ма, рыдая, захлебываясь слезами. Чувствую только, что тьма уже внутри, во мне, бежит по венам, разгоняя кровь. Заставляет сердце снова биться, а легкие дышать, наполняться воздухом. Возвращает к жизни.

— Спаси ее, — тихо, сдаваясь, выдыхает Ма. — Спаси ее, и она будет твоей.

***

Выныриваю из сна как из черного омута, наполненного воспоминаниями о вековой тьме, о прикосновениях потустороннего мрака, заполнившего меня. Липкие, цепкие воспоминания не хотят отпускать, зовут обратно в мир покоя и пустоты, манят обещаниями легкости, цельности. Напоминают, как хорошо было тогда, когда демоническая энергия пульсировала в крови, разгоняя по венам силу, как просто было, когда демон дышал за меня, жил за меня.

Я вздрагиваю, широко распахивая глаза, отталкиваю пригревшегося у груди Бряка, хриплым стоном вспугиваю задремавшую у импровизированной лежанки Бриз.

— Где? — чужой, мертвый голос. Рвет сухое, саднящее горло, эхом отдается от низких сводчатых стен туннеля.

Холодно и сыро; я лежу на каком-то тряпье, в полумраке, нарушаемом лишь тускло светящимся ярмарочным шаром. Кожа кажется стянутой, склеенной засохшей кровью, и где-то в непослушном, оцепеневшем теле еще тлеют очаги непогасшей боли, ноют старые рубцы. Я будто бы не восстановилась, хотя сон должен лечить любые раны, заживлять любые повреждения на теле ведьмы.

Сон без снов.

Вспоминаю видение — яркое, реалистичное. Воспоминание, которого не было, но вот оно вернулось, с тихим хрустом костей, с душераздирающим криком, с предсмертным оцепенением и опрометчивым обещанием.

“Она будет твоей”.

— Мы в туннелях под городом, — отвечает Бриз, и становится понятно то, почему сыро, сумеречно и холодно, но не то, почему холод пробирает онемевшее тело до костей, почему магия не греет, почему ее будто бы нет. — Вход был недалеко от площади, мы с Тенем перенесли тебя сюда, после того как…

Она осекается. Моргает. У нее дрожат пальцы; бурые разводы засохшей крови виднеются на бледной коже. Моей крови.

Бриз не хватает сил произнести: “После того, как тебя убили”. Озлобленная, непримиримая, упрямая девчонка, полная обиды и ревности, куда-то исчезла, сменившись другой — напуганной, растерянной. Та Бриз была почти чужой, изменившейся до неузнаваемости, отделившейся и независимой; эта же привычная, родная — мелкая, которая выросла на моих глазах. Бриз, отчаянно цеплявшаяся за семью.

Я помню, как пуля пробила сердце; пуля, выпущенная из маленького пистолета Светлого Человека, когда я пробивалась к нему, чтобы…

Убить?

Хотела ли я его убить? Думала ли, что это решит хоть что-то, считала ли, что он — колдун, убийца пограничника — моя цель, навязанная Последним Желанием? Или меня вела месть, отчаянная месть маленького крысеныша, так и не забывшего, с каким противным хрустом ломаются кости?

Не забывшего, с какой чернотой приходят обещания.

— Где? — повторяю, раздираемая противоречивыми чувствами: скорее понять и никогда не понимать. — Где он?

— Гвардейцы увели Правителя еще до того, как починили освещение.

Бряк тихо шипит. Моя нервозность, настороженность, нежелание выносить прикосновения передаются ему, и шерстка демоненка стоит дыбом, зубы оскалены. Бряк будто чувствует черную дымку, поглотившую мою душу, опутавшую темной паутиной.

— Нет, — качаю головой. — Где этот?

Киваю головой в темный туннель. Не знаю, как объяснить, не знаю, как еще назвать демона и называть ли его вообще. Бриз, сомнамбула, не могла видеть ни шторма демонической энергии, высвобожденного заговоренным фонарем, ни того, как демон вдохнул в меня жизнь.

Снова.

— Шут? — не понимает мелкая.

Конечно, первая мысль, пришедшая ей в голову, о нем. О Шуте, о нездоровой привязанности. Но что-то будто бы изменилось в голосе Бриз, сломалось, и имя Шута звучит иначе, без прошлой детской восторженности, без влюбленности. Скорее горько, безнадежно. На мгновение мне кажется, что Шут мертв, погиб там, в демоническом пиршестве на площади.

— Не знаю. Я не видела его с тех пор, как мы расстались на ярмарке, — говорит Бриз, и мне кажется, что это ложь, неправда — то полубессознательное ощущение, которое бывает, когда что-то не сходится, но ты не понимаешь, что. — Когда Тухля рассказал, что с тобой случилось, мы не смогли найти его.

Или не искали.

Что-то случилось, произошло между ними двумя, и я чувствую это каждой клеточкой своего тела, но не могу до конца понять, сложить, оформить подсознательные подозрения.

— Тух? — переспрашиваю я. В памяти всплывает кладбище, затянутые ядовитым туманом могилы и тело бывшего друга. Неужели ярмарочный маг в очередной раз умело прикинулся мертвым, чтобы выпутаться? Или же…

Не он был им нужен.

— Да, — кивает Бриз. — Тухля рассказал, как тебя забрали гвардейцы. Дал мне это, — она потряхивает руками, унизанными светящимися безделушками. — Сказал, что в пекло не полезет. Сказал — лезьте сами.

Я слабо улыбаюсь. Типичный Тухля: даже друзья не стоят того, чтобы рисковать своей шкурой и спускаться ради них в ад. Никто этого не стоит.

— И где он? — в четвертый раз спрашиваю я.

Пытаюсь найти его сама, нащупать в темном туннеле, разыскать знакомую черную энергию, но что-то мешает, блокирует мою силу.

— Тень, — наконец понимает Бриз. — Тень ушел вперед, расчищать путь. Велел догонять его, когда ты очнешься. И откуда он только знал…, — ее голос снова прерывается. Она собирается, с трудом, стискивает зубы и почти зло продолжает. — Я думала, Правитель тебя убил. Мне казалось, что пуля пронзила сердце.

Я бы обняла ее, если бы не понимала, что этот дикий звереныш оттолкнет меня. Она оттаяла, но совсем чуть-чуть, просто перестала быть такой колюче-озлобленной, но она не готова позволить себе быть уязвимой. Нуждаться. Хотеть утешения, тепла — даже от Лу, старшей сестры, бывшей ей когда-то почти матерью.

Замкнувшись в своем одиночестве, Бриз почти забыла, что это — нуждаться в другом человеке.

Бряк, чувствуя мой порыв, забирается к мелкой на руки, ластится. Демоненок умеет быть милым, игрушечным, и сестра не отпихивает его, а судорожно сжимает черную шерстку, все еще переживая мою “смерть”.

— Ведьмы почти бессмертны, мелкая, — с усмешкой говорю я. Не хочу, чтобы она знала, как близко к краю я подошла, не хочу, чтобы боялась и переживала. Не хочу говорить об обещании, данном когда-то нашей Ма. — Обычному человеку нас не убить.

Я встаю, чуть пошатываясь, придерживаюсь рукой за осклизлую стену туннеля.

— Пойдем, — говорю. — Догоним нашего друга.

Поворачиваюсь, уверенная, что сестра пойдет за мной.

— Но ведь он не обычный человек, — останавливают меня слова Бриз.

***