Ловушка для Луны

ГЛАВА 16. ЛУНА, КОТОРОЙ НИКОГДА НЕ БЫЛО

***

— Ничего, — говорю я. — Ничего я не собираюсь делать. Я с места не сдвинусь, пока не буду знать, что с Бриз все в порядке. И да, дружок, тебе с этим придется смириться.

Сижу у жаровни в разноцветном шатре, накрыв озябшие ноги пестрым лоскутным одеялом. Сейчас даже запах ярмарочных благовоний, прежде вызывавший одну лишь головную боль, кажется приятным. Не говоря уж о тепле, сухости и относительной безопасности.

И отсутствии демона.

Эту радость не портит даже смрад выгребной ямы. И тощий городской маг, который так внимательно, с прищуром, разглядывает меня, грея над огнем руки, увешанные зачарованными браслетами.

— Неужели, Лу? Что, забьешься под лежанку, покорно дожидаясь, когда гвардейцы выдернут тебя оттуда? А потом, надо полагать, вздернут на потеху толпе.

— А что, надо бежать выполнять последнюю волю нашего — как ты его назвал — детектива на полставки? Не ты ли говорил, что лучшее, что Тень в своей жизни сделал — подох, — огрызаюсь я. — А теперь, я смотрю, переживаешь за его неупокоенный труп.

— Он был прав. Взгляни на хаос вокруг.

Не перестаю удивляться, как легко Тухля приспосабливается к переменам. Город, ярмарка — ему везде хорошо, он всюду находит свое место. Легко, естественно. Как демонические твари на равнинах меняют летние шкуры на зимние, так и законопослушный маг, раз уж обстановка в городе начала накаляться, сразу готов присоединиться к бунту.

Хотя… Вглядываюсь в лицо старого друга, гадая, стоило ли вот так приходить к нему, доверяться. Надеяться, что общее прошлое перевесит туманные перспективы будущего, в котором мертвая я куда полезнее Правителю, чем живая.

Но к кому еще было идти? Не к демону же.

— Вокруг всегда был хаос, — говорю я. — Мы выросли в хаосе, Тух, в этом городишке с толстыми, но на деле такими бесполезными стенами. Ведь магию не удержишь там, на грязных равнинах. От нее не отгородишься куполом света, и уж тем более ее не остановишь зачарованными — той же, кстати говоря, магией — вещичками. Она всегда где-то рядом, стоит только руку протянуть. Колдуны и ведьмы всегда разгуливали по этим улицам, скрываясь от пограничников, лелея свои тайные цели. Мы и сами такими были, помнишь? Дети, отмеченные демонической силой. Первые опыты. Первые демоны. А сейчас вот мы полноценные призывающие. Потенциальные пустышки.

— Скрываясь, — подчеркивает Тухля. — Маги всегда скрывались, не обращались к магии на глазах горожан. Сохраняли иллюзию равновесия, иллюзию того, что у пограничников все под контролем. А теперь посмотри — город разделен на части. С одной стороны Правитель, его колдуны и зачарованные гвардейцы, а с другой — те уцелевшие, кто остался в стороне.

— Я смотрю, ты чувствуешь, что тебя несправедливо оставили в стороне, — ехидно отмечаю я. — Обижен, что не взяли к большим игрокам? Уверена, предложи тебе господин Правитель подачку, ты первый побежал бы туда. — Неопределенно махаю рукой в сторону города.

Крики до сих пор слышатся из-за стен. До сих пор порывы ветра доносят запахи гари и смерти, тошнотворные, забивающие нос почище смрада выгребной ямы. Кажется, один только зачарованный частокол и неровный свет факелов отделяет нас от тварей, готовых разодрать и сожрать всех, кто попадется им на пути. Тварей — и зверей, и людей.

Тух прав, город погрузился в хаос. Без защитных систем, без поддержки со стороны, это только вопрос времени, когда от него останется лишь центр, населенный избранными и их безвольными, покорными марионетками. Тогда Правитель, Светлый Человек, радостно встанет во главе этого идеального мира со своей колдуньей-женой.

А мы… мы исчезнем без следа.

— Почему ты не рассказал, что происходит? — тихо спрашиваю я. — Почему не сказал хватать Бриз и бежать отсюда прочь, скрываться на равнинах? Ты ведь все прекрасно знал. Ты просто не мог не знать.

Ярмарочный маг только фыркает в ответ.

— А ты бы поверила, дикая и сильная Черная Луна? Ты ведь пришла, уверенная в своем могуществе, такая надменная и гордая, готовая мгновенно привести все в нашем городишке в порядок. И тут я, жалкий ярмарочный заклинатель, говорю тебе бежать и спасаться. Да ты рассмеялась бы мне в лицо.

— Может, нет? Может, я поверила бы тебе. Раньше я всегда тебе верила.

Тень пробегает по лицу старого друга, сменяясь кривой, горьковатой улыбкой.

— Раньше было раньше, подруга. Раньше мы были другими, раньше мир был другой.

— Что ты знаешь об Ужасе? Почему так желал ему смерти?

— Смерти? — кривится маг. — Не желал я ему смерти. Пусть бы убирался себе восвояси. Но он заварил эту кашу, развернув свои поиски, нарушил шаткое равновесие, которое тогда еще существовало, прикинулся великим спасителем нашего жалкого городишки — и он просто сдох, так и не сумев никого спасти. Потому что правильно говорят — рожденный убивать, спасать не может.

— Спасать от чего?

— От грязи и продажности, — скалится Тухля. — От прежнего капитана, прикормленного нашим Правителем. От дурных пограничников, забывших, кого и от чего они должны защищать. И что в итоге? Да ничего, те продажные пограничники стали гордо именовать себя гвардейцами. И наши, ярмарочные, кстати говоря, туда охотно пошли — за сытой-то жизнью и гарантированной безопасностью. Даже мне предлагали — мне и Шуту. Шут, кстати говоря, почти даже согласился… Впрочем, чего ждать от того, у кого вместо мозгов демон и бутылка?

— А ты?

Тухля передергивает костлявыми плечами.

— А что я? Моя сцена — ярмарка, этот пестрый балаган, где самое место таким, как я, — друг напоказ позвякивает браслетами на руках.

— Шутник, — вымученно улыбаюсь я. Хотя чувствую — он не шутит. Он действительно в это верит, действительно считает квартал легальных заклинателей своим домом. Или, может, просто своим? — Нет, почему? Тух, уж поверь, я прекрасно знаю, что ты намного сильнее, чем хочешь казаться. Все это, — обвожу рукой нарочито-ветхий шатер, будто бы сшитый из обрывков ткани, — видимость. Здесь магии больше, чем во всей остальной ярмарке. Так почему ты не ушел за Правителем туда, где одаренным было бы хорошо?

— А кто сказал, что там хоть кому-то хорошо? — парирует Тух. — Думаешь, я не замечал, какие гвардейцы послушные и безвольные? Думаешь, не доходили до меня слухи, что они перегоняют по туннелям тварей под прикрытием ночи? И что скармливают им же тех, кто не слишком хочет расставаться со свободой воли и вообще умением думать? Знаешь, подруга, хотел бы я быть частью банды, подался бы на ваши равнины. А так, в городе…

— А что если город уже не спасти? Что если это его последние дни, и на самом деле нам всем надо бежать. Забирать своих — и бежать.

— Ты сама прекрасно знаешь, что сильным колдунам в городе тесно. Города им мало. Потом будут равнины вокруг, потом другие города… А беженцам, знаешь ли, нигде не рады.

— Неужели ты хочешь того же, что и он? Чтобы я пожертвовала собой в попытке остановить безумного Правителя? — Во рту становится горько от этих слов.

Горечь обиды такая знакомая, хотя казалось, что за годы на равнинах я давно забыла, что же такое обижаться. Расстраиваться. Да и вообще чувствовать.

Но нет, стоит чуть-чуть ослабить самоконтроль, как все начинает разваливаться, рассыпаться на моих глазах. И демоны…

Прикусываю губу — со злостью, до крови. Нельзя сдаваться, нельзя уступать. Маленькая Лу — крысеныш — и та не сдавалась, хотя ей было сложнее. Так неужели сдамся я, равнинная ведьма, которую когда-то называли Черной Луной?

— Так-то лучше, подруга, — кивает Тухля. — Не время расклеиваться, и уж об этом я тебе сразу сказал. А что касается Правителя… ты ему в таком состоянии не угроза. Так что, Лу, тебе бы восстановиться. Но только вот не здесь. На ярмарке равнинным делать нечего.

— Я с места не сдвинусь, пока не дождусь Бриз, — упрямо повторяю я. — Хочешь силой выволочь меня на равнины? Давай. Попробуй.

Городской маг кривовато усмехается.

— Ладно, Лу. Слышала о такой ярмарочной штуке, которую иногда еще называют “слежка”?

— Вы вечно за кем-то следите, — хмыкаю я. — Чего тут знать. Хочешь свежих сплетен, иди на ярмарку, там знают все и про всех, от планов Черной банды до имен любовников рыночной торговки.

— Штык, Север и Клин. А о планах Черном банды мне, к счастью, известно лишь то, что в последнее время черные забредают к нам слишком уж часто. Знал бы больше, висел бы сейчас в петле, — скалится Тух. — Слежка же, это не наш трюк. Ты же занималась любовной магией, Луна, неужели не помнишь такого? Отчаянных женушек, жаждущих убедиться, что все в голове привороженного мужа в порядке? Что и мыслей о сопернице нет? Вот они-то и бегут с полными кошельками к колдунам, умоляя дать заглянуть в сознание их благоверного. И заглядывают. За хорошие деньги.

— Слышала, — неохотно признаюсь я. — Но это не мой профиль. Тут нужна иллюзия. Рисуешь идеальную картину, жена радуется, что ее любят. И все.

— Это у шарлатанов все, — ухмыляется маг. — А ведь есть и те, кто реально может отправить визитера в чужое сознание. Если, конечно, туда есть дорожка.

— К чему ты клонишь?

— К тому, что дорожка в сознание Бриз у нас есть. Я помню ее тотемную магию, вы с ней кровно связаны, да и обруч, который нацепил на нее Ужас, неплохой ориентир. Я могу помочь тебе заглянуть внутрь, но…

— Но?

— Но взамен ты пообещаешь, что уйдешь, когда убедишься, что с мелкой все в порядке. Мне лишнее внимание ни к чему. А ты у нас сейчас многим покоя не даешь.

***

Сладкий дым благовоний заполняет шатер, щекочет ноздри, чуть дурманит разум. С непривычки в глазах двоится, и раздвоенный Тухля подбрасывает заговоренных ветвей в костерок, разведенный в той же простой жаровне, что служила для обогрева. Призрачный огонь разгорается сильнее, выбрасывает вверх длинные, извивающиеся языки сине-лилового пламени. Рассыпается крошечными искорками в холодном воздухе.

Смотрю на это — недоверчиво, но молча. Ярмарочная магия, броская и красивая напоказ, всегда вызывала у меня двоякие чувства. На равнинах учишься быть проще, использовать ресурсы эффективнее, а здесь все упирается в эффектность, в завораживающую внешнюю красоту.

А вот что там внутри, кто бы знал…

Тухля протягивает ко мне руку прямо через огонь. Призрачное пламя лижет его худую ладонь, растворяет кольца и браслеты без остатка. Поглощает их энергию, впитывает чары. И не так-то просто решиться протянуть руку в ответ, отбросив сомнения, отбросив осторожность.

Это неожиданно больно. Магия сотней призрачных игл вонзается в кожу, вливается в кровь. Моргаю — раз, другой, пытаясь стряхнуть оцепенение, развеять туман перед глазами, и на мгновение мне кажется, что Тухля меня так ловко обманул, обвел вокруг пальца…

“Ему же доводилось убивать равнинных”, - проносится в голове.

А потом я уже не я.

Эмоции, переживания, чувства. Они захватывают водоворотом и тянут вниз, под воду, в бурлящие темные глубины. Почти тону, ничего не понимая в этой сумятице, в этом хаосе. Захлебываюсь чувствами, как это назвал Безмолвный Ужас, и хочется горько рассмеяться, потому что он, равнинный колдун, наверняка знал об истинных чувствах ничуть не больше меня.

Это же не загробный мир и не адские страдания. Это простые человеческие чувства. Почти забытые — мощные и неподдающиеся контролю. Чувства без фильтра, искренние и острые. Такие, испытывать которые не решился бы ни один призывающий демонов.

А Бриз просто так живет. Ее мир полон ощущений, полон боли. Ноют порезы на шее, гудят усталые ноги. Отчаянно хочется пить, и язык кажется распухшим и огромным в пересохшем горле, а дорога впереди — бесконечной. Действительно бесконечной.

Но это не худшее. Хуже другое.

Ненависть. Ее много, этой тлеющей ненависти в душе. Ненависти к себе, жестокого презрения. Бриз не может простить себя за слабость, уязвимость, за ненужность и за ошибку. Не может принять себя.

На мгновение я тону в водовороте этих разрушительных чувств, сильных и злых, сметающих все на своем пути, раскалывающих разум и уничтожающих душу. На секунду я разделяю ее боль так полно, что, ослепленная и оглушенная ею, просто не могу вдохнуть.

Она одна посреди пустынных улиц. Город вымер, лишенный защиты, лишенный света. Закрыты ставни, заперты двери. Только твари рыщут в поисках добычи, твари звериные и человеческие. Личные гвардейцы Правителя идут по следу.

Вижу их, молчаливо-покорных, с пустыми взглядами. Жду, когда в душе сестры появится страх, правильный страх, означающий то, что опасность замечена, но Бриз чувствует только боль, усталость и пустоту. Плохую, злую пустоту.

Первый гвардеец вскидывает арбалет.

Татуированный монстр, Висельник, выступает из-за спины Бриз, выходит вперед, решительно оттесняя сестру. Она позволяет, но и только. Никакой благодарности за защиту не вспыхивает в ее душе, занятой одним лишь глухим равнодушием.

И разочарованием.

Она хотела умереть. Там, в яме, понимая, что ей не выбраться, а твари все ближе и ближе, она хотела умереть. И даже была готова к этому — к избавлению, как она думала, к освобождению. Когда смерть ускользнула, испугавшись неожиданного защитника, нечеловечески быстрого, со звериным телом, когтистыми лапами и пронзительно-синими глазами, сомнамбулу наполнила ярость. Она действительно хотела умереть.

Она просто очень, очень устала выживать.

Но вот они здесь, на пустых улицах, преследуемые и загнанные. Обруч на шее как удавка, давит и тянет пониманием того, что из-за него за ней охотятся гвардейцы. И не уйти ведь. Все равно не уйти.

Ей хочется умереть. Не так, как иногда бывает, когда мысль о смерти приходит с отстраненным смирением, когда просто склоняешь голову перед неизбежным, не желая больше бороться. Нет, Бриз хочется умереть осознанно, продуманно, запланированно. Ведь гвардейцы впереди могут ее не убить, а взять в плен, обрекая на другие, бесконечно-долгие страдания.

А она устала страдать.

В темном водовороте ее памяти скользят обрывки воспоминаний. Бледная безумная Ма, отказывавшаяся ее узнавать. Ма, зовущая меня, Луну. Луну, старшую сестру, которой не стало в один момент. А потом были слезы, бесконечные и безнадежные, которые приходилось прятать и скрывать. Потому что ей казалось, что у нее нет права плакать. Оно было у других — у Ма, у Шута.

Шута, которого она так хотела любить.

Но Шут даже не был ей другом. Не был и опекуном, которым мог бы, как я надеялась, стать. Шут был никем — потерянным и одиноким, но Бриз цеплялась за него в тщетной надежде получить хоть капельку тепла от того, чью душу сковал лед. Где-то в однообразии серых дней, наполненных пустотой, тянущим горем и выживанием, Шут был для нее искоркой иллюзорного счастья, и она тянулась к нему, отчаянно и безнадежно.

Тух был ближе. Но он не был тем, в ком она отчаянно нуждалась, не был другом, открыто и явно неравнодушным. Тухля, этот насмешливый циник, говорил вещи, которые она не желала слышать. Говорил, что пора взрослеть, пора учиться жить самостоятельно. Именно Тух устроил ее на первую работу, Тух нашел приличную лечебницу для Ма. Но вот душевного тепла, утешения, которое ей было так нужно, Тухля не хотел и не умел давать…

Бриз разворачивается. Там, позади, демонические твари, бездумные и по-звериному жестокие. Оскаленные пасти, вываленные языки с капающей белой пеной — все это обещает скорое избавление от жизни, полной одних лишь страданий. Жизни, в которой она так и не смогла найти себе места.

Она шагает вперед…

Где-то в глубине ее памяти вспыхивает другое воспоминание, свежее. Как она бежала за Шутом по ярмарке, жалея о сказанных в порыве ревности словах, бежала, желая только одного — ошибаться. Ошибаться в жутком, сдавливающем горло предположении, что Шут сейчас действительно предаст и ее, и меня. Сдаст властям, передаст в руки Правителю.

Бриз ненавидит себя. За это предательство, за всколыхнувшуюся злость, когда она увидела меня, живую, красивую, добившуюся того, о чем она и мечтать не могла, прозябая в городских трущобах. Бриз проклинает себя за ревность, зависть и неприятие. За неосторожные слова, брошенные сгоряча.

“Черная Луна”.

И ярмарка в ее памяти шелестит разноцветными шатрами, дымок вьется над раскаленными жаровнями, где обжигают кости для зачарованных амулетов. И от слез щиплет глаза, а сердце бьется в отчаянном ритме.

“Черная Луна”.

Бриз не может больше нести этот груз глупости и предательства. Она виновата, виновата во всем, и тогда, на площади, она стояла поодаль, сжимая под одеждой револьвер. Она была уверена, что план Тухли не удастся, и ей останется только один способ сбросить непосильную ношу — умереть.

Ведь так тяжело просто попросить прощения.

Она шагает навстречу тварям, а я отчаянно рвусь к ней, проклиная то, что я лишь бесплотный наблюдатель в ее разуме, которого не увидеть, не почувствовать.

“Остановись, остановись, остановись же, мелкая!” — Словам никак не сорваться с несуществующего языка. — “Пожалуйста, не оставляй меня одну!”

Это действительно страшно — навсегда потерять возможность все исправить. Так и не суметь поговорить, сесть напротив друг друга на нашей маленькой кухне, заварив травяной чай. Побыть еще немного сестрами — теперь уже взрослыми, разными, но все так же связанными кровью и прошлым.

Найти путь в будущее.

— Стой, самоубийца, — голос Висельника глухой, хрипловатый. Уже не такой каркающий, надорванный, как в подземелье, когда мы только-только срезали его с веревки, но для Бриз он кажется отвратительным, как и его татуированные руки, обхватившие ее.

Бывший мертвец крепко держит Бриз, не отпуская, не разрешая мчаться вперед, навстречу такой желанной смерти. Даже таким, человеком, а не демоническим монстром, он силен, и сестра не может вырваться.

“Останови”, — мысленно молю я. — “Останови ее, глупышку, не понимающую, что она творит!”

Злость вспыхивает в душе Бриз.

Да как он посмел вот так вмешаться? Как посмел сделать выбор за нее?

Ей хочется посмотреть ему в глаза, взглядом передать всю ярость, всю ненависть. Ей хочется, чтобы он был монстром, бездумным и жестоким монстром, как те молчаливые люди-твари, что гонят их по пустым улицам. Чтобы он не смел останавливать ее, не смел спасать.

Ей не нужна его помощь.

— Пусти, — коротко и зло говорит она. Жалеет, что больше не чувствует колдовской силы внутри, не может отшвырнуть нежеланного помощника прочь порывом магического ветра. — Руки убери!

Висельник не подчиняется, не двигается с места. Так и стоит, спиной закрывая ее от гвардейцев и арбалетов, не пуская к застывшим поодаль демоническим тварям.

Бриз пихает его локтем в грудь.

— Я ведьма, — еще один толчок. — Слышишь, ты? Ты же ненавидишь ведьм, правда? Это ведь ведьмы сделали тебя таким, ведьмы заставляли тебя выполнять все их грязные прихоти. Пусти меня!

Висельник смеется — хриплым, полубезумным смехом, в котором тонкой ноткой сквозит боль.

Но Бриз ее не чувствует. В ее глазах он монстр, упрямое чудовище, не желающее выполнять свое прямое назначение — убивать. Это я вижу, что он человек, запертый в теле монстра, отчаянно цепляющийся за человечность, которую всю жизнь пытались вытравить из него.

Инструменты ведьм не имеют права голоса, не имеют права выбора. Их просто используют — и боятся, если они вдруг выходят из-под контроля. Но она, Бриз, маленькая сомнамбула, не боится его демонической части. Не пытается им управлять. Для него, вечного пленника ведьм, она что-то новое.

— Ты не такая ведьма. Ты не одна из них.

И он не отпускает.

Где-то в глубине души я знаю, что он так и не отпустит. Сейчас я понимаю слова демона о благодарности, о долге, что появляется в сердце и не дает покоя. О желании спасти спасителя. И этот монстр, которого я освободила, срезав с веревки, сделает все, чтобы защитить Бриз. Постарается сохранить ей жизнь, пока не подоспеет подмога.

Только вот хватит ли его? И не голоса ли пограничников слышатся где-то совсем рядом? Не вой ли умирающих тварей гулким эхом разносится по полуразрушенному кварталу? Не ожесточенная ли перестрелка разворачивается в соседних переулках? И не мой ли демон, опять в форме пограничника, прорывается к сестре на помощь?

Меня выбрасывает обратно в свое тело как раз в тот момент, когда запачканный кровью и грязью капитан Сумрак появляется в поле зрения Бриз. Его губы движутся, но я уже не могу разобрать ни слова.

Я здесь, в реальности, в своем теле.

— Не дергайся, Лу, — говорит до боли знакомый голос. — Одно резкое движение, и я снесу твоему ярмарочному дружку-полудурку полбашки.

***