Любовь солдата Фреда

11

На следующее утро у меня было такое ощущение, будто я совершил очень серьезную ошибку. Вечер танцев! В самом деле, какая величайшая глупость! Как я только мог так вызывающе вести себя с Руди Эрмишем!

Голова трещала, и у меня было такое предчувствие, что сегодняшний день будет не из приятных.

На физзарядке и в течение тех немногих свободных минут, которые остаются до утренней поверки, Эрмиш просто не замечал меня, а когда я подходил к нему, он отворачивался.

Когда мы шли в артиллерийский парк, где стояли наши пушки и гаубицы, он по-прежнему не замечал меня.

В тот день по плану у нас была огневая подготовка на большом полигоне.

Огневую подготовку проводил заместитель командира батареи лейтенант Бранский, невысокого роста и щуплый. Выглядел очень молодо. Он наверняка был ненамного старше меня. Свои черные как смоль волосы стриг коротко. Весна еще только вступала в свои права, а он уже успел загореть, как на юге.

Насколько мне было известно, все командиры орудий, не говоря уже о рядовых артиллеристах, уважали Бранского. Поначалу я пытался объяснить это его громким и строгим голосом, но вскоре мне удалось выяснить, что молодой лейтенант снискал авторитет другими качествами: знанием дела, принципиальностью и добросовестностью.

На занятиях Бранского было нелегко. Лейтенант никому не давал спуску. Я никогда не забуду одного двадцатикилометрового марша. Стояла сильная жара. После пятнадцати километров некоторые солдаты начали сдавать. Им захотелось выпить холодного кофе из фляги, но пить не разрешалось.

— Солдат должен с самого начала учиться владеть собой. Он обязан стойко переносить все трудности военной службы, — не раз заявлял Бранский.

Но когда офицер увидел, что некоторые солдаты пытаются тайком добраться до своих фляг, он остановил колонну. Вышел вперед, молча отстегнул свою флягу, отвернул крышку и вылил кофе на песок.

Стряхнув с крышки последние капли, лейтенант сказал:

— Я отменяю свой приказ. Кто хочет, может пить! — И он отвернулся.

Мы молча смотрели на влажное овальное пятно на песке. Потом один за другим вслед за унтер-офицером Виденхёфтом и Петером Хофом отстегнули свои фляги и последовали примеру командира. Оставшиеся километры прошли мужественно.

Да, он был таким, наш лейтенант!

В раскаленном воздухе — ни ветерка. По выжженной солнцем земле впереди нас двигались тягачи первого и второго артиллерийских расчетов. Они оставляли после себя темно-коричневое облако пыли. Пыль оседала на наш тягач, на гимнастерки и снаряжение, садилась на лицо и руки.

Руди Эрмиш сидел напротив меня. Он был похож на какое-то чудовище: покрытая толстым слоем пыли гимнастерка, темно-коричневое лицо. Только красные губы да белки глаз говорили о том, что передо мной сидит живой человек.

Вдруг впереди подали сигнал: «Танки справа!» Занятия начались.

Тягачи с гаубицами свернули влево и остановились у кустарника. Мы тотчас же спрыгнули, отцепили гаубицу, раздвинули станины и сгрузили ящики с боеприпасами.

«Готов!» — доложил маленьким сигнальным флажком унтер-офицер Виденхёфт. Наша гаубица была готова к открытию огня.

— Расчет третьего орудия поработал хорошо, — донесся до нас голос Бранского. — Он показал лучшее время! — И лейтенант назвал секунды, которые нам понадобились, чтобы привести гаубицу в боевое положение.

— Третьему расчету за отличное выполнение нормативов пятнадцать минут перерыва!

— Ну, Руди, — обратился Шлавинский к Эрмишу, — мы заслужили отдых.

— Да, — ответил Руди Эрмиш.

Мы бросились на траву и стали смотреть, как тренируются другие расчеты.

— Смотреть хорошо, — заметил Шлавинский. — Я бы мог целый день вот так лежать и смотреть.

— Хорошо, когда работа спорится, — проговорил маленький Дач. Он, казалось, совсем не устал.

— Если мы будем полагаться друг на друга, она у нас всегда будет спориться, — добавил Пауль Кольбе.

В разговор вмешался командир орудия унтер-офицер Виденхёфт.

— После перерыва будет труднее: начнем отрабатывать взаимозаменяемость номеров расчета. — И он объяснил, как мы должны действовать в случае выхода из строя одного из артиллеристов.

— Справимся, — заверил Дач.

Остальные в знак одобрения кивнули.

Только я продолжал лежать на спине и смотреть на синее небо.

Надежды маленького Дача не сбылись. Мы не справились с заданием, потому что в нашем расчете двое не терпели друг друга: Руди Эрмиш и я.

Паулю Кольбе пришлось уступить свое место мне, я встал у левой станины рядом с Руди Эрмишем. Когда мы оба подняли станины на плечи, чтобы выкатить орудие на несколько метров вперед, тяжелый груз вдавился мне в плечо. Перед глазами у меня поплыли красные круги, а гул в голове усилился. Вдруг Эрмиш закричал на меня:

— Послушай держи как следует! Ты думаешь, я один потащу весь груз?

Я напряг все свои силы.

— Нет, вы только посмотрите! — Эрмиш с трудом перевел дыхание. — Уводить чужих девушек на танцплощадке он умеет! А здесь сачкует!

— Прекратить разговоры, — приказал Виденхёфт.

Кряхтя, метр за метром тащили мы по песку гаубицу. Справа и слева от меня, согнувшись, подталкивали колеса Дач и Шлавинский. Я видел их загорелые потные шеи, выцветшие гимнастерки, стоптанные сапоги, а станина тем временем все больше соскальзывала с моих плеч. Я успел заметить, как Виденхёфт подскочил ко мне, но уже было поздно! Даже Эрмиш, сильный, как медведь, не смог выдержать удвоившейся нагрузки. Он быстро отскочил в сторону, чтобы не попасть под удар станин. И все же Руди задело по лодыжке лафетом.

— А все из-за этого бабника! — прорычал он и потер ушибленную ногу. — Проклятый жестянщик!

— Не все такие сильные, как ты! — крикнул я.

— Тогда нечего было рисоваться вчера!

— И не собирался! Старый склочник!..

Тут началась словесная перепалка.

— Трепач! — крикнул Эрмиш.

— Крикун! — ответил я.

У Виденхёфта заходили скулы, Дач с удивлением уставился на нас, Пауль Кольбе сделал несколько судорожных движений, а Шлавинский злорадно ухмылялся.

Когда мы накричались до хрипоты, позади нас раздался голос Бранского:

— Товарищ унтер-офицер Виденхёфт! Вы показали отличное время, но у вас в расчете плохой коллектив. Этого я не потерплю!

— Так дальше продолжаться не может, — заявил Бранский, когда мы после ужина по его приказанию собрались в нашей комнате. Какой толк от ваших показателей, если у вас нет дисциплины? С таким орудийным расчетом я не могу поехать на боевые стрельбы!

Мы молчали.

— Я не думал, что в моем расчете дела так плохи, — произнес унтер-офицер Виденхёфт, откидывая назад упавшие на лицо волосы. — Мне всегда казалось, что у нас полнейший порядок…

— Вы мало занимались воспитанием членов своего коллектива, — сказал Петер Хоф. Он участвовал в беседе в качестве члена бюро ССНМ батареи.

Теперь очередь была за нами.

— Мне никогда не нравилось, что у нас часто бывали ссоры, — сказал маленький Дач.

— Мне тоже было не по себе, когда они сцеплялись, — заметил Пауль Кольбе.

— Но мы же это допускали, — проговорил Шлавинский. — Все мы только смотрели.

— А почему ты ничего не предпринял? — спросил Шлавинского Петер Хоф.

— Считал эти ссоры их личным делом. А по совести говоря, мне было весело наблюдать за их словесной перепалкой.

Эрмиш молчал. Он сидел на своей койке, широко расставив ноги, и смотрел в пол.

— Я никогда не имел желания ссориться! — заметил я.

— И тем не менее ты тоже виноват, — сказал Петер Хоф. — В ссоре всегда виноваты оба — и тот, кто начинает, и тот, кто позволяет втянуть себя в нее. Поэтому твоя вина не меньше!

Мне хотелось возразить, но Бранский, считая беседу законченной, сказал:

— Итак, товарищи, у вас нет объективных причин для ссор, поэтому рассудите все сами. Помните о моем требовании: мне нужен боеспособный орудийный расчет!

Выйдя из комнаты, я остановил Петера Хофа:

— Почему ты меня не поддержал?

— А разве ты сам не видишь, что ты тоже неправ?

— Ты так говоришь из-за вчерашнего вечера.

— При чем тут вчерашний вечер?..

— Ну, хорошо, — ответил я.

Это «хорошо» прозвучало так: мы не можем быть друзьями, если у нас нет единого мнения.

— Кстати, — Петер Хоф задумался. — Мне кажется, что ты мучаешься от безделья.

— Как прикажешь это понимать?

— Очень просто: почти каждый из нас чем-то занят. Дач занимается в кружке гимнастов, Эрмиш тренируется в команде боксеров, Кольбе собирается петь в полковом хоре, Шлавинский записался в шахматный клуб. Только ты предпочитаешь оставаться в стороне.

— Что же я должен делать?

— Тебе лучше знать.

Тем и кончился наш разговор.

После этого мы много дней не виделись: Петер Хоф был очень занят: он замещал секретаря бюро ССНМ, потому что того неожиданно откомандировали на несколько недель на курсы, к тому же у него отнимали много времени партийные поручения, так как его недавно приняли кандидатом в члены Социалистической единой партии Германии. Однажды Петер неожиданно зашел ко мне и спросил:

— Фред, у тебя есть мотоцикл?

— Да. Ява двести пятьдесят.

— Значит, у тебя есть и права водителя?

— Конечно.

— Ты хорошо знаешь правила уличного движения?

— Отметок о нарушении у меня нет.

— Ну тогда прочти. — Петер протянул мне отпечатанное на машинке письмо, полученное из политехнической средней школы поселка «Три ели». Учительница Софи Вайнерт просила командование артиллерийского полка о помощи: школе нужен товарищ, который один раз в неделю вел бы кружок юных автомобилистов.

— Ну? — спросил Петер Хоф. — Как раз для тебя, не так ли?

— Гм… — произнес я без особого восторга.

— Боишься, что не справишься?

— Ладно, — ответил я, не долго думая, — давай сюда письмо. Почему не справлюсь? Да ведь и ты не отстанешь от меня!