Любовь солдата Фреда

24

Как-то в середине сентября вместе с ребятами из седьмого и восьмого классов я возвращался с полевых занятий. Школьники учились ориентироваться на местности по карте и компасу. Во дворе школы меня ждала Софи.

— Фред, я переезжаю на новую квартиру.

— Так скоро?

— Да. В доме товарища Кернера освободилась комнатка.

— И когда ты думаешь переезжать?

— Завтра.

— Ну это можно быстро сделать.

— Быстро? — удивилась Софи. — А я даже не знаю, за что браться.

— Не беспокойся, Софи. Я тебе помогу. В нашем расчете хорошие ребята.

Ребята в нашем расчете были действительно хорошими и дружными. Что их сделало такими? По мнению Петера Хофа, сколачиванию коллектива способствовало социалистическое соревнование. Я придерживался другого мнения. Разумеется, соревнование в известной степени сплотило расчет. Однако причина нашего коллективного успеха заключалась в самой армейской жизни, регламентируемой уставами и наставлениями. Одиночки волей-неволей примкнули к большинству. Более способные солдаты помогали отстающим.

В чем же проявлялась эта сплоченность? Да во всем. Однажды маленький Дач (он выполнял в расчете обязанности наводчика) забыл взять на занятие по огневой подготовке прицел. Когда мы пришли в поле, Дач спохватился и очень перепугался, но громкий смех всего расчета успокоил его. Оказалось, Пауль Кольбе, наш великий молчальник Пауль, всю дорогу тащил прицел сам. Или взять хотя бы этого самого Пауля. Он чаще других хотел получить отпуск, чтобы поехать к жене и дочурке, но очередность есть очередность — нужно ждать. И нередко кто-нибудь из нас добровольно отказывался от отпуска, чтобы дать товарищу возможность лишний раз съездить домой. Или взять хотя бы Шлавинского, который регулярно получал от матери большие посылки с домашним печеньем, копченой колбасой, яйцами, орехами… Каждую такую посылку расчет встречал громким «ура», и Шлавинский не отваживался съесть все это. Сначала он с кислой миной на лице угощал всех нас, а позже стал охотно делить содержимое посылки на шесть равных частей. Унтер-офицер Виденхёфт тоже не был забыт.

В расчете не было никаких раздоров.

Так, например, всем расчетом мы не пропускали ни одного соревнования по боксу, и причем только потому, чтобы посмотреть, как дерется наш Руди Эрмиш, и поддержать его своими аплодисментами. Все вместе ходили в гимнастический зал, чтобы посмотреть на нашего маленького Дача, который, оказавшись на самом верху большой пирамиды из человеческих тел, стоял на голове партнера, почти касаясь ногами потолка. Мы не пропускали ни одного вечера художественной самодеятельности: ведь в полковом хоре пел наш Пауль Кольбе.

Когда вечером я вернулся в казарму и предложил ребятам помочь Софи переехать на новую квартиру, маленький Дач первым согласился.

— Конечно поможем, Фред!

Пауль Кольбе кивком головы поддержал Дача. И только толстый Шлавинский добродушно процедил сквозь зубы:

— Вот во что выливается шефство над школой. — И, рассмеявшись, добавил: — Всеобщее уважение тебе, мой дорогой! Вкус у тебя что надо.

Только Руди Эрмиш не прореагировал на мое предложение. Но я заранее был уверен в его согласии. Он стоял возле шкафа, повернувшись ко мне спиной, и о чем-то думал.

— А ты, — закричал ему Шлавинский, — разве не пойдешь с нами?

Руди повернулся к нам, что-то недовольно пробормотал и, взяв сапожную щетку, вышел из комнаты.

— Видели? — спросил Дач.

— Ему твое предложение явно не по душе. Наверное, у него на завтра совсем другие планы, — не удержался Шлавинский.

Разыскав командира расчета, я объяснил ему, что мы хотели бы всем расчетом помочь учительнице переехать из Рагуна в «Три ели». Подумав, командир не только разрешил нам помочь Софи, но и решил сам пойти с нами. Я спросил, не сможет ли он достать машину. Командир расчета ответил, что с этим вопросом придется обратиться к командиру батареи.

Я пошел к капитану Кернеру.

— Я не могу давать машины гражданским лицам, — сказал он, выслушав меня. — И вы это прекрасно знаете, товарищ Беренмейер.

— Жаль, — ответил я и попросил разрешения идти.

— Подождите-ка, — остановил меня капитан Кернер. — Пойдемте со мной.

И он направился в свой кабинет. Убрав со стола книги, таблицы, капитан развернул план занятий батареи на неделю.

— Сейчас посмотрим, сможем ли мы помочь учительнице Вайнерт. В какой-то степени она ведь тоже служащая армии: воспитывает наших детей.

Во мне ожила надежда.

Посмотрев расписание занятий, капитан спросил:

— Когда она переезжает?

— Завтра, товарищ капитан.

— У нее много мебели?

— Кушетка, две книжные полки, картина, книги и кое-какие мелочи.

— Так-так… Но откуда у вас такие точные сведения, товарищ Беренмейер? — поинтересовался капитан.

Я почувствовал, как краска залила мне лицо, а левая нога начала дрожать.

— Я несколько раз бывал у нее, — робко начал я. — Софи, то есть товарищ Вайнерт, и я дружим…

— Завтра у нас работы на радиостанции, — начал командир батареи. — Я передам вашему командиру взвода, чтобы он назначил ваш расчет в населенный пункт Рагун на радиостанцию. Машину вы получите. После занятий заедете в Рагун, быстро погрузите вещи учительницы и перевезете их на новую квартиру.

На следующий день мы действовали строго по плану. Когда мы приехали в Рагун, Шлавинский отвел меня в сторону и шепнул на ухо, что будет очень неудобно, если мы нарушим древний обычай — не обмоем новую квартиру учительницы бутылочкой вина. Обычаи, как известно, имеют над нами силу, и их нужно соблюдать. Унтер-офицер Виденхёфт вначале что-то недовольно пробормотал, но потом все же согласился. Дач и Пауль Кольбе согласились сразу. И только один Руди Эрмиш, у которого весь день было плохое настроение, заявил, что ему все равно. Мы начали считать наши деньги, но их не хватало даже на бутылку вина. Занимать деньги у Софи было неудобно. Неожиданно Шлавинский увел меня за угол дома и сказал, что есть одна возможность достать вино. При этих словах он показал рукой на площадь, где красовались несколько ярких киосков и детская карусель. Там же находился и тир, в котором можно было выиграть букет бумажных цветов, плюшевого мишку или бутылку вина. Через несколько минут мы со Шлавинским решили испытать свое счастье в стрельбе из духового ружья. Уплатив три марки, мы получили восемь десятков пулек. Расстреляв их, выиграли бутылку вина.

После того как вся мебель и вещи Софи были перенесены в скромный деревянный домик, мы разлили вино по чашкам и стаканам. Шлавинский произнес тост:

— Я предлагаю тост за очаровательную и счастливую квартирантку этого тихого домика, в котором ей суждено пережить много радостных и незабываемых часов… — При этих словах Шлавинский бросал то на меня, то на Софи многозначительные взгляды.

— Каждый живет, как умеет, — шутливо заметил я.

Мы чокнулись с Софи, а Руди, на котором лица не было, так стукнулся своей чашкой, что чуть не разбил ее. Но в тот вечер я был так счастлив, что не придал этому никакого значения.