Тем временем в нашем орудийном расчете произошли изменения: Руди Эрмиш и я перестали ссориться.
На нас подействовали слова командира взвода лейтенанта Бранского. Если намечалась хотя бы небольшая ссора, тут же вступали остальные. Даже толстый Шлавинский не оставался в стороне.
— Спокойно, дорогие детки, спокойно! — обычно говорил он. — Иначе придет добрый дядя. Бранский и всыплет нам по первое число.
Командир орудия унтер-офицер Виденхёфт тоже старался улучшить наши отношения. Последовав совету Петера Хофа, он стал чаще заходить к нам в комнату.
Решительный сдвиг в отношениях между Руди и мной произошел в тот день, когда лейтенант Бранский отдал весьма необычный приказ.
— Вы умеете плавать, товарищ Беренмейер? — спросил он меня.
— Так точно, товарищ лейтенант.
— Хорошо?
— Сдал экзамен по спасению утопающих.
— Так-так. — Бранский подошел к окну и стал смотреть на плац, где мы занимались строевой подготовкой. — А товарищ Эрмиш плавать не умеет.
— Я этого не знал, товарищ лейтенант.
— Но теперь вы знаете.
— Так точно. — Я начал догадываться, к чему клонил лейтенант. И не ошибся.
— Товарищ Беренмейер, вы сможете научить товарища Эрмиша плавать?
— Конечно, но…
— Что но?
— Товарищ лейтенант, вам ведь известны наши отношения с товарищем Эрмишем?
— И вы ставите личные отношения выше служебных?
Я молчал.
— Мы не можем мириться с тем, что у нас в батарее есть товарищи, которые не умеют плавать. Таких у нас почти двадцать процентов. Значит, при форсировании даже небольшой водной преграды мы потеряем одну, пятую часть нашего подразделения. Вы представляете?
— Да.
— Итак, решено. Вы, не откладывая, начните обучать товарища Эрмиша плаванию на реке Рандов два раза в неделю.
— А если товарищ Эрмиш не захочет, чтобы я его учил?
— Об этом позабочусь я.
Конечно, выполнить такое задание мог бы и кто-нибудь другой, например Шлавинский или Пауль Кольбе. Но я понимал, почему командир взвода выбрал именно меня. И он, кажется, не ошибся в своем выборе. Каждую среду и пятницу мы оба, Руди Эрмиш и я, после занятий отправлялись на речку. Поначалу мы больше молчали. Потом стали разговорчивее.
В одну из пятниц, когда мы, добросовестно потрудившись, шли домой, я спросил Эрмиша:
— Скажи, Руди, нужны были все эти ссоры?
— Нет, — ответил он.
— Почему же ты на меня напустился, когда я с вещами первый раз вошел в комнату?
— У меня тогда было плохое настроение.
— А позже?
— Тоже…
— Какая же муха тебя все время кусала?
— Теперь все это позади. — Руди махнул рукой.
— Давай, Руди, больше не ссориться.
Эрмиш в знак согласия кивнул.
Однако в следующую среду Эрмиш потребовал от меня объяснений.
— Послушай, Фред, ты ходишь с Малышкой? — Он всех девушек называл малышками.
— Ты имеешь в виду ту девушку с каштановыми волосами?
— Да, именно ее, учительницу.
— А откуда тебе известно, что она учительница?
— Я же нахожусь здесь дольше, чем ты.
— Руди, ты с ней встречался?
Он отрицательно покачал головой.
— Но вы знакомы?
— Нет.
— Будь откровенным, Руди!
— Честно! Я с ней ни разу не говорил.
— А она тебя знает?
— Тоже нет.
— Тогда почему ты о ней спрашиваешь?
— Просто так…
В какой-то момент мне показалось, что Руди неприятен дальнейший разговор о Софи. Чтобы кончить его, я сказал:
— Во всяком случае, я за ней не ухаживаю.
— Да ну? — усомнился Эрмиш. — Но ведь ты каждую неделю бываешь в школе. Вы наверняка потом остаетесь. Ведь ты берешь увольнительную именно по четвергам. Тебе она нравится?
— Да, но поверь мне, между нами ничего не было.
Больше мы о ней не говорили.