Любовь солдата Фреда

36

Следующей ночью начались осенние маневры, которые продолжались целую неделю. Нас подняли по тревоге, и в ту же минуту всем стало ясно, что пришло испытание, которое должно было решить судьбу нашего взвода и батареи.

Нет необходимости описывать все подробности маневров. Скажу только, что на этот раз мы обогнали другие батареи и выиграли решающую битву в соревновании.

Неизгладимое впечатление произвел на меня марш, Во время которого несколько дивизионов, батальонов и полков с массой машин, тягачей, танков, машин-амфибий и бронетранспортеров с затемненными фарами в строгом порядке шли в заданном направлении. На перекрестках и развилках дорог стояли солдаты-регулировщики, которые одним взмахом флажка танковый полк направляли налево, гаубичный дивизион направо, батарею противовоздушной обороны останавливали, а инженерный батальон посылали вперед.

Не меньшее впечатление произвело на меня занятие нашей батареей огневых позиций. До начала контрнаступления оставалось шесть часов. Все это время на огневых позициях стояла мертвая тишина: ни разговоров, ни бряцания оружием. Над нашими позициями несколько раз пролетали вертолеты «противника», но безрезультатно: маскировка была такой искусной, что они ничего не заметили. Позже, на разборе, выяснилось, что они даже не знали приблизительного расположения наших войск. И только когда началось контрнаступление, красные ракеты открыли «противнику» наше расположение.

Я собственными глазами увидел оружие, имеющееся в нашей армии. Самоходные орудия шли по пятам за наступающей пехотой; над нашими головами раздавался гул вертолетов, которые огнем своих пулеметов должны были уничтожить «противника» в первой траншее. Я видел, как наши танки форсировали глубокую реку. При этом из воды торчали только задранные кверху стволы пушек.

Инженерный батальон в сказочно короткий срок навел через реку понтонный мост, чтобы тяжелая артиллерия смогла переправиться на противоположный берег; артиллерия мелких калибров форсировала реку на автомобилях-амфибиях.

И это было далеко не все, что поразило меня. Хочется вспомнить о взаимодействии различных частей и подразделений.

Вместе с нами действовало несколько подразделений Советской Армии. С одним из них — артиллерийским дивизионом — взаимодействовал наш полк.

На четвертый день маневров, после полудня, выдалось небольшое затишье после «боя». Время было обеденное, но полевая кухня почему-то еще не подошла. Мы сильно проголодались и с нетерпением ждали ее. Через некоторое время лейтенант Бранский послал мотоциклиста в тыл, чтобы выяснить, что случилось с нашей полевой кухней.

Минут через двадцать мотоциклист, забрызганный с ног до головы грязью, вернулся и доложил, что кухни нигде нет.

— Нет? Как это нет? Не может быть!

Позже выяснилось, что полевая кухня своевременно выехала к нам, но по дороге опрокинулась — и все сто шестьдесят литров горохового супа вылились на землю.

— Ха-ха-ха… — расхохотался Шлавинский, — вот тебе и пообедали!

— Чертов шофер, не мог довезти суп до позиции. Мой любимый гороховый суп!

— Ну и что же делать?

— Ничего. Положить зубы на полку.

— Чудак, я голоден как волк.

— А ты что думаешь, я не хочу?

— Я бы уплел сейчас целую буханку хлеба.

В это время к нам подошли лейтенант Бранский и Петер Хоф.

— Успокойтесь, товарищи, сейчас будем обедать, — обрадовал нас Петер.

— Это как же?

— А вот так, — и он показал на небольшой лесок, который был метрах в трехстах от нас.

— Там ведь находятся советские артиллеристы?

— Да.

— Они и выручат нас?

— Да, — ответил Петер. — Только сейчас мы разговаривали с командиром русского дивизиона и секретарем комсомольской организации.

Так мы попали в расположение советского дивизиона, за огневой позицией которого дымила русская полевая кухня. Каждый из нас получил по котелку борща, знаменитого русского борща. Во время обеда я познакомился с широкоплечим русским сержантом, которого звали Андреем.

— Кем ты работаешь? — на ломаном немецком языке спросил меня Андрей.

— Я слесарь, — ответил я по-немецки и, взяв ложку обеими руками, начал крутить ее, делая вид, что обтачиваю деталь.

— А… Понимаю, понимаю! Ты работаешь на машине.

Я кивнул.

— Я тоже работаю на машине. Я машинист.

Через несколько минут я уже знал, что Андрею двадцать один год, родом он из Саратовской области, до армии жил и работал в колхозе.

После этого мы еще два раза встречались с советскими артиллеристами. На следующий день утром они воспользовались услугами нашей походной мастерской: выточили несколько болтов и отремонтировали гаубицу. На седьмой день маневров, когда мы вместе с русскими артиллеристами находились на запасных позициях, встретились еще раз.

Разговор шел на русском и немецком языках, и сопровождался усиленной жестикуляцией. Вот когда я по-настоящему пожалел, что в школе был невнимателен на уроках русского языка.

Андрей угостил меня махоркой, которую я не курил ни разу в жизни. Помог свернуть цигарку толщиной с мой большой палец. После трех затяжек у меня перехватило дыхание, а перед глазами пошли круги. Пришлось выпить из фляжки холодного чая.

Андрей рассмеялся:

— В немецкой Народной армии хорошие солдаты, только вот махорку курить не умеют.

Мы расстались друзьями и сожалели, что нам не удастся больше увидеться. Когда мы прощались, Андрей что-то сунул мне в руку. Это был его кисет с махоркой.

— Бери, товарищ, — сказал он мне, — и учись курить русскую махорку.

— Спасибо, товарищ, — поблагодарил я его и стал рыться в карманах, разыскивая свой перочинный ножик. Его-то я и подарил Андрею на память. К сожалению, ничего лучшего у меня не было.

В последний и самый ответственный день маневров я отличился.

Наша батарея заняла огневые позиции на стрельбище и получила приказ обстрелять цель боевыми снарядами. Вот когда жарко было!

Посредники, офицеры из другого подразделения, с белыми повязками на рукавах следили за каждым нашим движением. Стоило кому-нибудь из нас замешкаться и вовремя не спрятаться в укрытие, как посредник объявлял такого «убитым». А когда прозвучала команда «Газы!», из строя выбыла половина нашего расчета. Через несколько минут от нашей батареи осталась только треть. Лейтенант Бранский оказался в трудном положении, но он не растерялся даже тогда, когда посредники объявили «убитыми» трех командиров орудий: места командиров мгновенно заняли рядовые из этих же расчетов. Командир нашего взвода заволновался только тогда, когда один из посредников объявил, что наш наблюдательный пункт разрушен, а вычислитель Петер Хоф «убит».

— Запасной вычислитель, ко мне! — услышал я повелительный голос лейтенанта Бранского.

От второго орудия отделился какой-то ефрейтор. Он побежал к лейтенанту, не обращая внимания на маскировку. Посредник заметил это и энергичным жестом руки показал, что он «убит».

«Как же так! Боевые стрельбы без вычислителя?! Невероятно! Кто же подойдет к прибору управления огнем? — думал я. — Надо действовать!»

— Разрешите мне? — обратился я к командиру орудия.

Унтер-офицер Виденхёфт согласился:

— Смотри, Беренмейер, не подкачай!

Припав к земле, я подполз к лейтенанту Бранскому.

— Рядовой Беренмейер прибыл для выполнения обязанностей вычислителя! — доложил я.

Секунду командир взвода изучал меня.

«Вот возьмет сейчас и отошлет обратно, — думал я. — Раз я уже подвел его, и теперь он не доверит».

Но лейтенант не отослал меня обратно. Он чуть заметно улыбнулся и кивнул в сторону прибора управления огнем.

Дальше я скажу только, что наш взвод выполнил все задачи, поставленные ему в тот день, а все мои расчеты оказались правильными.

В конце маневров меня позвали к начальству. После того как полк был построен, меня и еще двух солдат из соседней батареи вызвали из строя. К моему огромному удивлению, тут был и командир нашей дивизии генерал-майор Вернер.

— Так вот они — герои! — весело обратился к нам генерал. Сначала он поговорил с двумя солдатами из соседней батареи. Из разговора я узнал, что один из солдат двое суток выполнял обязанности командира орудия, а потом даже командира взвода; другой солдат — радист — быстрой и внимательной работой обеспечил своевременный прием приказов по радио, чем в значительной степени способствовал успеху всего полка.

Потом генерал подошел ко мне. Он посмотрел на меня и сказал:

— Товарищ рядовой, а мы с вами уже знакомы, не так ли?

— Так точно, товарищ генерал, знакомы, — ответил я. — Пять месяцев назад вы обратили внимание на мой грязный противогаз.

— А-а… — протянул генерал, — вспомнил, вспомнил. Вы, кажется, из расчета унтер-офицера Виденхёфта?

— Так точно, товарищ генерал.

— Ну а в каком состоянии ваш противогаз сейчас?

— Не особенно чист, — признался я.

— Охотно верю. При таких маневрах это не удивительно. Но как только вы вернетесь в казарму, вы приведете его в порядок.

— Разумеется, товарищ генерал.

Несколько секунд генерал внимательно смотрел на меня:

— Значит, это вы по собственной инициативе встали к прибору управления огнем?

— Не стоит говорить об этом.

— Вот как! А командир батареи капитан Кернер другого мнения.

— Просто я заметил, что у прибора никого нет, вот и встал к нему.

— Ну что ж, если вы считаете само собой разумеющимся то, что вы сделали, тогда все ясно, товарищ ефрейтор.

— Товарищ генерал, я не ефрейтор, а рядовой.

— Как? Рядовой? — Генерал обратился к стоявшему рядом с ним капитану Кернеру. — Капитан Кернер, ваш подчиненный все еще рядовой? Мне кажется, у нас есть основания присвоить ему звание ефрейтор.

— Так точно, товарищ генерал! — ответил капитан.

Через несколько минут перед строем полка был зачитан приказ, в котором говорилось, что «за проявление инициативы и умелые действия присвоить рядовому Беренмейеру воинское звание — ефрейтор».