Майами

2

Криста стояла в очереди, стараясь держаться как можно незаметней. На ней были синие джинсы, простая белая майка, поношенные кроссовки и никакой косметики. В общем, сейчас она была настоящей Кристой Кенвуд, а в нескольких шагах от нее за столом, заставленными высокими стопками книг, сидел настоящий Питер Стайн. Кристе не потребовалось много времени для выяснения имени незнакомца из зала. Еще меньше времени ей потребовалось на то, чтобы обнаружить, что знаменитый автор на следующий день должен подписывать свою книгу, а затем держать речь в муниципальном колледже «Майами-Дейд», где разворачивались основные события его книги. Она даже почувствовала некоторый шок, узнав об этом, потому что уже давно восхищалась этим автором. Она прочитала его книгу «Затмение сердца», наслаждаясь чтением, как наслаждаются холодным душем, быстрой ходьбой или телепрограммой, что пришлась по душе. Она немедленно приняла решение встретиться с ним лицом к лицу, и ее вовсе не беспокоило то обстоятельство, что она, можно сказать, почти публично занималась с ним любовью во время своего шоу. Подобные мысли годились для простых смертных. А она даже не побеспокоилась о том, чтобы отыскать кого-либо из общих знакомых, которые представили бы их друг другу честь по чести. Вместо этого она просто решила встать в очередь за автографами, чтобы он подписал для нее свою книгу. Лобовая атака для Кристы Кенвуд всегда была излюбленным средством ведения боевых действий.

И вот она стояла в пятнадцати футах от него. При взгляде на его лицо ей подумалось об Иисусе, только не распятом, а несущем крест. Было видно невооруженным глазом, что подписывать свою книгу и вести беглый разговор с пораженными благоговением читателями не очень-то по вкусу Питеру Стайну. Вот к столу подошел какой-то мужчина. Он выудил из стопки нужное ему название и почтительно положил книжку перед автором. Криста оказалась уже достаточно близко, чтобы уловить обрывки беседы.

— Кому я должен посвятить надпись? — Голос Стайна был хорошо модулирован и тщательно контролировался. Было ясно, что даже этот простой вопрос нелегко дался лауреату Пулитцеровской премии. Его голос томился за решеткой самоконтроля. Создавалось впечатление, что Питеру Стайну легче было бы швырнуть книгу, чем поставить на ней свой автограф. Криста почувствовала, как в животе у нее заплясали мотыльки. Напряженность окружала Стайна, словно аура. Она ощущалась даже в десяти футах от него.

— Лоре… — выдавил мужчина.

Фломастер Стайна пробежал наискось страницы.

— Нет… то есть… я имел в виду «Джону и Лоре», — сказал мужчина, переменив свое решение.

— А нельзя ли «Лоре и Джону»? — Губы Стайна скривились.

— «Джону и Лоре» будет лучше. Я, знаете ли, немного старомоден. — Мужчина виновато улыбнулся.

— Но я уже написал «Лоре». — В словах Стайна звучала растерянность.

Молчание.

— А вы достаточно старомодны, чтобы купить еще одну книгу? — спросил, наконец, ледяным голосом Питер Стайн.

Мужчина нервно задергался. Криста улыбнулась. Питер Стайн для писателя выглядел физически крепким. И здоровым, по крайней мере, загорелым, что здесь, в Майами, было одно и то же. Его торс казался тугим, словно тетива лука. Широкие плечи образовывали платформу для длинной шеи, которая, в свою очередь, держала голову с неприязненным, умным лицом. Карие глаза остро глядели из-под растрепанных кудрявых волос, а черты лица искажались так и эдак, в завораживающей демонстрации внутренних эмоций.

— Ну? — сказал он.

— «Лоре и Джону», вроде бы, неплохо, — произнес неуверенно мужчина.

— «Лоре и Джону», — протянул Питер Стайн, нацарапав надпись. — Леди идут впереди, — пробормотал он сам себе. Его комментарий был кратким, однако, услышав его, Криста внезапно поняла очень многое в Питере Стайне. Для него леди обязательно идет впереди. Далеко не ловец юбок, он показался ей тем не менее мужчиной, который любил женщин, любил их общество, их нежность, их здравый смысл. Он казался жестким и решительным, абсолютно не женоподобным, и все же в нем ничего не было от мачо[1]. Он был человеком, для которого раздевалка в спорткомплексе показалась бы камерой пыток, субботняя игра в футбол невыносимой скукой; волосатое, мозолистое, хлопающее друг друга по спине братство самцов отвратительным. Хорошо! Замечательно! Криста сделала еще один шаг вперед. Перед ней оставалось четверо или пятеро.

Она разглядывала его, пока ждала своей очереди. Забавно наблюдать за знаменитым человеком, когда он не замечает твоего взгляда. А в тот момент, когда их взгляды встретятся, правила игры переменятся. Он мгновенно узнает ее, несмотря на резкую разницу в ее внешности. Он вспомнит ее кошачью походку, последовавшую за этим их «встречу», и тогда начнется новая, гораздо более сложная игра.

— В «Моментах одиночества» я уловил влияние Джойса, — сказал следующий мужчина, подходя к столу, где сидел Стайн.

Питер поморщился. Стало ясно, что он терпеть не может претенциозности. Неожиданно его губы искривились, озорная, злая ухмылка заиграла в уголках рта.

— Какого такого Джойса? — спросил он. Криста громко засмеялась. Его глаза сразу же метнулись в ее сторону, остановились на ней. Она попала в его поле зрения. Его черты смягчились в тот миг, когда он увидел ее. На том коротком расстоянии, что разделяло их, ее смеющееся лицо растопило ледяную суровость его черт. Она заметила это. Почувствовала это. Ее красота нахлынула на него, подобно прибою на пляже, смыв и унося прочь его замешательство. Он улыбнулся ей, и они оба порадовались шутке. Затем он вернулся к прерванному занятию. Одна ведь была кристально ясна. Он знал, что она красивая женщина, но не имел представления, что она Криста Кенвуд. Ее мысли замерли, словно пораженные громом. Кристе никогда не приходило в голову, что он может не узнать ее. Черт возьми, ведь узнала его она. Криста попыталась осмыслить это. В конце концов, она была в сценическом гриме и в усеянном бриллиантами леопарде. Она пряталась под маской своей славы, играя ту часть своей личности, что предназначалась для публики. А сейчас она была сама собой, и разница получалась такой огромной, какой она и добивалась. И все-таки она не могла подавить в себе разочарование. Она направила в этого парня свой лучший выстрел и, видимо, промахнулась. Она уныло улыбнулась, получив два урока. Первый — что существует одна вещь, которая хуже, чем опасность быть узнанной повсюду — это остаться неузнанной. И второй — из мистера Питера Стайна, мозгового ящика, остроумного шутника и любителя женщин, невозможно было сделать слабовольного противника, Джонни, какие торчат обычно у служебного входа в театр.

Она снова прислушалась к его беседе.

— Вопрос о влиянии всегда очень сложно решать, не так ли? — сказал он более мягким тоном. — Разумеется, я читал Джойса. Правда никогда особенно им не увлекался. Но ведь неприязнь тоже можно определить, как влияние, вы согласны? Почти все вокруг нас можно счесть влиянием.

— Это вы очень хорошо сказали, — ответил мужчина, весьма удовлетворенный.

— Благодарю вас, — улыбнулся Питер, позволив себе добавить в голос каплю иронии.

Он взглянул вверх. И вновь поймал взгляд Кристы. Его карие глаза сверкнули. Ее зеленые сверкнули ответным огнем.

Криста уже почти подошла к столу, и знала, что Питер Стайн помнит об этом. Он мог не знать в точности, кто она такая, но ее красота глубоко затронула его. Уж это-то Криста знала точно. Он проходил тернистый путь беседы со своими читателями, но за высоким, ясным лбом его блестящий мозг, должно быть, был полон мыслями о ней. Сердце Кристы забилось учащенно. Она вздохнула. Женщина, стоявшая перед ней, пролилась на Стайна словно римский фонтан.

— О, мистер Стайн, вы даже представить себе не можете, какая честь для меня поговорить с вами, и я никак не могу дождаться вашей речи. Я прочла все, что вы написали, и моя любимая книга…

Он не перебивал ее. Он был так мягок с ней, каким не бывал с мужчинами. Он галантно поблагодарил ее, сказал, что писатели ведут одинокое существование, и им не хватает обратной связи с читателями, и что с ее стороны было весьма любезно найти время на то, чтобы сообщить ему, как ей нравится его творчество. И он говорил это вполне искренне. Криста видела это. Еще одна грань натуры Питера Стайна проступила для нее… одинокий художник, мучимый неопределенностью, мечет бисер перед свиньями; чувствительный творец, который благодарен за то, что кто-то побеспокоился поблагодарить его.

Криста стояла возле стола. Он взглянул на нее снизу вверх. Улыбка осветила его лицо.

— Почему у меня такое чувство, словно я с вами уже знаком? — сказал он. Его зубы казались белыми как алебастр на фоне махагонового загара. Она разглядела узенькую полоску волос возле уха, которую он забыл сбрить. Один лучистый глаз заметно крупней другого.

— Я читала «Затмение сердца», поэтому мне кажется, что я вас тоже знаю, — не замедлила Криста с ответом. Она взглянула на него в упор, не позволяя ему отвести глаза. Он старался выдержать ее взгляд, но моргнул первым. Он опустил глаза, затем снова взглянул на нее. Теперь к его улыбке примешалось немного тревоги.

— Разве можно судить о писателях по тому, что они пишут? — спросил он. И это не прозвучало как вопрос.

— Ну, во всяком случае, мне это понравилось. — Криста не собиралась углубляться в дебаты. Здесь происходило нечто, не имевшее отношения к англоязычной литературе.

— Может быть, вы хотите, чтобы эту книгу я и надписал? — спросил Питер, протягивая руку к «Затмению сердца».

— Нет, я хочу другую. Посоветуйте мне, какую.

Она брала ситуацию под контроль. Черт побери! Почему она автоматически проделывала это с мужчинами? Сильному это не понравится. Или, скорее, такому, которому хочется, чтобы его считали сильным. Тут есть разница.

Его рука повисла над стопкой книг. Она легла на одну книгу, потом передвинулась на другую, затем снова вернулась к первой.

Он пристально посмотрел на нее, голова слегка по-петушиному склонилась набок.

— Не так-то просто угадать, что может понравиться другому человеку, — заметил он.

— Не беспокойтесь, — рассмеялась она. — Если мне не понравится рекомендованная вами книга, я не буду подавать на вас в суд.

— Какое облегчение слышать это! — Он выбрал «Смерть дружбы» и раскрыл ее. — Кому надписать..?

— Кристе Кенвуд.

Она швырнула свое имя вниз, словно перчатку, словно вызов на дуэль. В наказание за то, что он не узнал ее. Но даже в том, как она это сделала, можно было найти повод для удивления. Она едва знала парня и уже хотела наказать его?

Его глаза прищурились. Он пристально поглядел на нее.

— Бог ты мой, — сказал он. — Вы Криста Кенвуд? Вы выглядите…

— Моложе, — быстро договорила Криста. — Модели всегда выглядят так, когда они без грима.

Он улыбнулся. Теперь ждать настала очередь Кристы. Мяч находился на его половине.

— Я был вчера на вашем выступлении, — сказал он. Это был минимальный ответ. И, может, ей показалось, что его скулы слегка тронула краска?

— Я знаю. Вы сидели в первом ряду. Я тогда выбрала вас. Надеюсь, что вы не в обиде. Всегда проще обращаться к одному человеку, чем ко всему залу. — Она улыбнулась ему. Жестко. Он получил свое наказание. Она обрушила на него свое показное, сценическое «я» и в то же время снизила важность той «встречи» на людном шоу.

— Я весьма рад, что смог чем-то оказаться вам полезным, — ответил Питер Стайн сухо.

— А потом я постаралась разузнать, кто вы такой.

— А! — произнес Питер Стайн.

Его сухость исчезла.

— И после этого вы прочли «Затмение сердца»?

— Нет, я читала его еще в прошлом году. Так что я в общем-то представляла себе, кто вы такой.

Она выдвинула ногу вперед, так, что материя плотно обтянула ее ягодицы, и выставила грудь. Рука коснулась прически. Жест был совершенно бессознательным, но действовал всегда безотказно. Не подвел он и на этот раз.

— По-моему, ваше шоу было просто потрясающим, — признал Питер Стайн, стараясь не смотреть на ее тело. — Уверен, вы можете рассчитывать на высокую котировку книги.

— Благодарю вас, — сказала она с улыбкой и потрясла головой. Господи, он был очень привлекательным. Он полностью владел собой и в то же время казался жутко уязвимым.

Он наклонил голову набок, словно решая, говорить или не говорить что-то.

— Но я никогда бы не подумал, что Криста Кенвуд будет стоять в очереди за моим автографом, хотя некоторым образом это делает нас равными. Когда-то я стоял в очереди, чтобы посмотреть ваш фильм. Он был великолепен.

— Одна обезьянка «не могёт» остановить представление, — сказала Криста.

— Вы еще слишком молоды, чтобы помнить Джо Текса, — сказал Питер, рассмеявшись.

— Хм… хм… — женщина, стоявшая в очереди за Кристой, нетерпеливо кашлянула.

Питер и Криста обменялись взглядами. Продолжать беседу не представлялось возможным.

Питер подвинул книгу поближе и быстро написал.

«Кристе Кенвуд, которая „могёт“ остановить любое представление, в любое время, в любом месте… и которая при этом не похожа на обезьянку. С самыми теплыми чувствами. Питер Стайн». — Он подвинул книгу через стол Кристе.

— Вы останетесь на мое выступление?

— Непременно.

Он помолчал. По его лицу скользнула нерешительность. Затем он все-таки сказал:

— Послушайте, после этого состоится что-то вроде приема… его дают люди из Майами…

— Знаю. Я приглашена. Мы увидимся там, — кивнула Криста.

Он казался удивленным, потом обрадованным, а потом снова смутился. Было ясно, что человек, живший за счет слов, совершенно растерял их и не может ничего отыскать.

— О, хорошо, — только и смог он сказать.

Криста извлекла из своего арсенала обворожительную улыбку, взяла книгу и пошла прочь от стола. Она даже не посмотрела название книги, ее это не интересовало. Она знала лишь то, что адреналин с ревом циркулировал в ее теле и что ее охватило ощущение абсолютной нереальности всего происходящего. Что же все-таки произошло? Ее ладони были влажными от пота. Сердце бешено стучало. Черт возьми, во рту все пересохло. Она попыталась сосредоточиться и осмыслить последние события. Мужчины никогда не представляли для нее проблему. Это она была для них проблемой. Так было всегда. И вот теперь она шла к выходу по полному народа помещению в такой очаровательный вечер, и в ее животе трепетали мотыльки своими крылышками. Она вздохнула, не сомневаясь, что его глаза смотрели ей в спину. Она вдруг поняла, как все удачно складывается. Писатель и интеллектуал — как раз то, что требуется для Кристы Кенвуд. В свое время ее приняли к Брауну, однако в последний момент она сделала выбор не в пользу колледжа. Ей показалось безумием тратить время и деньги на учебу, когда ей уже предлагали контракты в сотни тысяч долларов за работу моделью. Так она променяла книги на баксы и оказалась в итоге обладательницей великолепного компьютера в голове, но с явно недостаточным программным обеспечением. И никакое самообразование не могло перебросить мост через эту зияющую пропасть. Отсюда ее завороженный интерес к людям вроде Питера Стайна. Однако все это лежало в области сухого рационализма. Ее интересовал вопрос — что она будет делать со всем этим? Голос, прозвучавший из динамика, прервал ее размышления.

— Добро пожаловать в кампус Митчелла Вольфсона в муниципальном колледже «Майами-Дейд». Пожалуйста, занимайте места в аудитории, где к вам обратится с речью мистер Питер Стайн. Благодарю вас, леди и джентльмены.

Криста затерялась в толпе. Она чувствовала дорожку пота меж лопаток, влажное пятно между грудями. Слава Богу, что тут еще работал кондиционер, а в аудитории освещение горело в полсилы. Ей требовалась некоторая анонимность, чтобы собраться с мыслями. Она села на свое место. Вокруг гудела аудитория, предвкушая выступление. Питер Стайн был звездой, главной достопримечательностью нынешней книжной ярмарки в Майами, самой крупной ярмарки за все годы. Не так уж много писателей способны были собрать такую толпу — Майлер, Мичнер, может, еще несколько — здесь тяжеловесы издательского мира терлись плечами с горсткой местных жителей, которым повезло, коли они смогли достать билеты на главное событие. Аудитория затихла, когда на сцену вышел ведущий.

— Леди и джентльмены, в нашей жизни редко бывает, чтобы кого-нибудь не требовалось представлять. Именно такой человек Питер Стайн. Он вызывает у нас нервную дрожь своими словами. Он держит нас под гипнозом своим блестящим воображением. Он не оставил никого из нас равнодушными изысканным изяществом своего сострадания. Сегодня многие из нас получили возможность встретиться с ним лично и собственными глазами посмотреть на человека, сделавшего так много, чтобы обогатить нашу жизнь. Мы благодарны ему за то, что он позволяет нам заглянуть в свой мир сегодня вечером, и мы гордимся тем, что он живет среди нас во Флориде, в Ки-Уэсте, как живое напоминание о том, что большая литература может процветать и процветает здесь, в штате Солнечного Света. Леди и джентльмены… Мистер Питер Стайн.

Криста присоединилась к аплодисментам. Мужчина на сцене поглядел за кулисы. Он вытянул руку в приветствии, его лицо надело доброжелательную улыбку. Аплодисменты бушевали. Однако Питер Стайн не появлялся. Ладони Кристы утратили свою первоначальную энергию. Улыбка на лице мужчины стала замораживаться. Его приветственно протянутая рука начала поникать. Так где же писатель? Некоторые перестали аплодировать. Гул затихал. Нарастало беспокойство. Криста тоже почувствовала напряжение. В любую минуту аудитория могла погрузиться в какое-то преждевременное молчание. Мужчине на сцене нужно было бы что-нибудь сказать. Он должен был выкопать откуда-нибудь подходящие фразы. Еще несколько секунд назад Питер Стайн не нуждался в представлении. А теперь начинало казаться, что ему может потребоваться очень долгое представление.

— Мистер Питер Стайн, — громко объявил мужчина во второй раз. И в его голосе уже не звучала приветственная нотка. Там слышалось отчаянное требование. Все глаза в аудитории сфокусировались на правых кулисах. И они ошиблись.

Питер Стайн вышел на сцену слева. Он шагал быстро, опустив голову, словно намереваясь избежать уличных знакомств. Он направился к объявлявшему, к центральной кафедре. Криста увидела его боковым зрением. Питер Стайн подошел к мужчине и хлопнул его по плечу. Тот резко обернулся, его лицо выразило испуг, смущение, облегчение.

— О, вот вы где, — сказал мужчина.

— Вот я где, — проговорил Питер Стайн.

Криста прижала руку ко рту. Получался чистой воды мюзик-холл. Так забавно, и ей с трудом верилось, что все было разыграно не нарочно. Несколько зрителей присоединились к ее смеху, а те, у кого не хватило смелости смеяться открыто, широко заулыбались. Однако Питер Стайн не смеялся. На его лице не мелькнуло даже тени улыбки. Он положил единственный листок бумаги на кафедру и сказал объявлявшему:

— Благодарю вас.

Криста могла бы поклясться, что он сказал «До свидания». Мужчина был отпущен. Он поспешил уйти со сцены, испытывая явное облегчение, что его муки закончились.

— Пожалуй, самая важная вещь, какую может совершить повесть, — произнес Питер Стайн громким, чистым голосом, — это вызвать удивление.

Он владел ими. Всеми. Он не объяснял, что и почему он сделал. Он не нуждался в этом. Промедление с выходом на сцену служило иллюстрацией к его вступительным словам. Его повести удивляли читателя. Как и сам писатель. И это было великолепно. Криста едва могла поверить в происходящее. Она огляделась вокруг. Еще не появившись на сцене, он уже играл аудиторией, как с рыбой, попавшей на крючок. Легкое предвкушение и удовольствие от сознания близящегося выступления переросли в беспокойство. Беспокойство сменилось юмором. Юмор ненадолго перерос в некоторую снисходительность. Затем, после того как укротитель львов щелкнул бичом, все читатели единым махом прыгнули сквозь огненный обруч. И теперь он делал с ними все, что хотел, заставив внимать с благоговением звукам голоса их укротителя и властелина.

— Ого! — пробормотала Криста себе под нос. Она анатомировала его взглядом. Он стоял совершенно прямо, словно часовой на посту, и смотрел куда-то в глубину аудитории, в какую-то одну точку, которая, как она инстинктивно ощущала, не была чьим-то лицом. Он был там, и его там не было; так же как не было Моисея, когда он принес с горы скрижали. Он явился как посланник от Бога, как медиум, говоривший от Имени какой-то далекой и более развитой цивилизации. Это впечатление придавало необычайный вес его словам, облекая их в безусловные харизмы, делавшие их абсолютно незабываемыми.

— Мы все боимся каких-то неожиданностей и удивления в жизни, но одновременно мы и хотим того, чего боимся, и поэтому ищем удивления в книгах.

Криста кивнула. Неважно, было ли его утверждение правильным или нет. Главное, она знала, что запомнит его. И это была функция, только не слов, а личности человека, произнесшего эти слова. Он находился в ее черепной коробке. Это был высший тип учителя. Питер Стайн заботился. Питер Стайн верил. Концентрация Питера Стайна на своей речи была тотальной. У Кристы ползли по спине мурашки от восхищения, когда она слушала его.

— А удивление может принимать разнообразнейшие формы. Неожиданные. Непривычные. Выпадающие из контекста. Удивление может оказаться знакомым, если человек уже предчувствует экзотику. Оно может оказаться покоем, если вы были настроены на бурю. Удивление может оказаться различной интенсивности, — сравните шок от удара острием топора по затылку или мягкий шок от необычного слова.

Он искал взглядом ее. Каким-то образом он найдет ее в этой огромной аудитории. Она была уверена в этом, хотя и знала, что это неосуществимо. Слишком темно. Слишком много народу. Однако его глаза сверкнули, встретившись с ее глазами. Он ей рассказывал про удивление, ей и никому больше. А может, он направил на нее свой взгляд, чтобы отплатить за ее обращение с ним на ее шоу? Тогда она стала смотреть в другую сторону. Сидевшая справа рядом с ней женщина подалась вперед, обратившись в слух. Девушка слева тоже. Криста тяжело вздохнула. Было очевидно, что они чувствовали то же самое, что и она. Питер Стайн мог говорить одновременно с каждым. И дорога к его чувствам тоже может оказаться изрядно наезженной, по которой проехал не один женский экипаж.

— Удивление может оказаться таким же дешевым и глупым, как возглас «пожар» в переполненной аудитории. И может стать таким же бесценным и поднимающим дух, как внезапное осознание того, что ты сам замечательный человек и чего-нибудь стоишь…

— Я хочу узнать тебя, — сказал голос внутри Кристы. — Я хочу узнать тебя и быть с тобой рядом до тех пор, пока ты сможешь удивлять меня, а я удивлять тебя. Я хочу ложиться рядом с тобой и погружаться в твои мысли, в твои идеи, в твое творчество.

Она тяжело вздохнула, но ее внутренний голос продолжил:

— Смотри, Криста, — предостерег он. — Будь осторожней. Ты влюбляешься.