Майами

40

Роб Санд подставил лицо солнцу. Он вдыхал запах кофе, свежеиспеченного хлеба и озона в это утро на Океанской дороге. Вокруг него бурлил Саут-Бич. Роб сидел во французской части «Ньюс Кафе», что ближе к тротуару, погруженный в дым от «Галуаз», а вокруг него нахмуренные француженки приятной внешности раздраженно листали страницы «Геральд Трибюн». Он подцепил клинышек аппетитного сливочного масла, слегка подсоленного, на кусочек хрустящего хлеба и сделал большой глоток крепкого кофе. Ммммммм! Он почувствовал себя почти хорошо. Его жизнь мчалась на удвоенной скорости и трудно было сфокусировать взгляд на расплывчатых очертаниях и обдумать, что они значат. Правда, одна конкретная сцена возвращалась к нему неотступно. Он и Мери Макгрегор Уитни заключили свою эксцентричную сделку. И теперь он гадал, удастся ли ему когда-нибудь стереть это из памяти. Вместе они обошли весь Саут-Бич. Каждое кафе, каждый клуб, каждая дыра в стене удостоились их визита и были использованы до конца, пока заря нового дня не окрасила горизонт. И тогда Мери Уитни пошла вместе с ним к лимо, велела шоферу исчезнуть и сама припарковала машину где-то на задворках, среди кошек и мусорных баков. Далее все произошло без помпы и торжественности. Она очистила его от одежды, как чистят банан, а затем сожрала как оный фрукт. Никогда прежде в своей тихой и спокойной жизни ему не доводилось видеть такого бесстыдного, ненасытного аппетита к сексу. Он выдержал это и, хуже всего, где-то через час ему почти понравилось, хотя все время он думал о главном… о необыкновенно крупном чеке для детей, ради которого он и торговал своим телом.

Разумеется, это была проституция. Другим словом и не назовешь. Однако цена почти успокаивала его. Ведь разве цель не оправдывает средства? За все время своих религиозных борений Роб никогда еще не испытывал такой остро стоящей моральной дилеммы. И вот теперь он сидел под солнечными лучами, вздыхал и совал в рот кусок хлеба, восхитительного, хрустящего, намазанного джемом. Прошедшая ночь стала уже историей, однако история имеет свойство влиять на будущее. Действующие лица этой драмы никуда не исчезли. Как будет вести себя Мери? Выпустит ли она кота из мешка? И какое действие окажет все это на Лайзу Родригес, феноменальная привлекательность которой уравновешивалась только ее ужасным характером? А еще была Криста, которую он так ошеломил и которую так глубоко уважал. Узнает ли она когда-нибудь всю эту историю целиком, или только ее безобразную половину? Придется ли ему выдержать упрек в ее глазах и восхищенное презрение, которое искривит губы Стива Питтса? Черт возьми! Он старался не думать об этом. Девушка, сидевшая за соседним столиком, помогла ему в этом. Рыжевато-каштановая модель, она остановила на себе его взгляд. Она улыбнулась и наклонилась над журналом пониже, чтобы ее блузка открыла ему великолепные, дразнящие, обнаженные груди. Он улыбнулся ей в ответ.

— Прекрасный день, — сказала она, отвечая на его интерес, хрипловатым голосом с сильным акцентом.

— Да, конечно, — ответил он после секундных колебаний. Ему больше не хотелось никаких осложнений, но и невежливым он не умел быть.

— Ты модель? — спросила она. Ее улыбка стала еще шире. Сиськи все еще дразнили его. Роб старался не глядеть на них.

— Только начинаю. Участвую в парфюмерной кампании.

— В какой?

— Для Мери Уитни, со Стивом Питтсом.

— О, Стив Питтс, — произнесла девушка, потрясенная. — И ты только начинаешь? Счастливчик.

— Видимо, да, — согласился Роб. — А ты?

— Я участвую в каталоге, — сказала она. — Пока, — добавила быстро. — А ты в каком агентстве?

— У Кристы Кенвуд.

— А я думала, что она модель.

— Она только что открыла агентство.

— А она набирает девушек?

— Вроде да.

— Она набирает только красивых девушек, — сказала Лайза Родригес.

Она стояла над столом, загородив солнце. Француженка вздрогнула, а потом захохотала резким французским смехом. Она подняла кверху руки, с насмешкой изображая капитуляцию, и вернулась к своему журналу.

— Привет, Лайза, — сказал Роб. — Давай, присаживайся.

Лайза села. Она бросила взгляд, полный испепеляющей насмешки, на француженку.

— Ты пускаешься в разговоры со всеми подряд? — поинтересовалась она громким голосом.

— Да, а ты нет?

Она не ответила. Ей не нравилось, когда день у нее начинался плохо, а тут второе неудачное начало подряд. И как только мог такой парень, как Роб, оказаться таким необыкновенно сложным? Кроме его умопомрачительной внешности второй его приманкой было тотальное отсутствие притворства. Но ведь если он был таким прямолинейным, то как ему удавалось так ловко обводить ее вокруг пальца?

— В этом идиотском городе второразрядных и третьеразрядных моделей больше, чем песчинок на пляже, — презрительно заявила она. — Не могу понять, почему они никак не уберутся в Сан-Пеллегрино либо в какое другое место, где торчат эти криворожие потаскушки.

— Остановись, Лайза, — сказал Роб. Француженка все еще слушала. Об этом говорили красные пятна, выступившие у нее на щеках.

— Нечего мной командовать, — рявкнула Лайза. — Ты еще теленок в этой игре, а я звезда.

— Старая, старая звезда, — негромко сказала француженка.

— Что ты там бурчишь? — огрызнулась Лайза.

— У-гу? — сказала француженка, поднимая глаза. Французы предпочитают уколы исподтишка. Прямая конфронтация не их стихия.

— С меня довольно, — заявил Роб, повышая голос. — Если тебе нравится портить мне завтрак, то я лучше пойду куда-нибудь еще.

— Ах! Ах! Я испортила тебе завтрак! — сказала Лайза. По ее лицу было видно, что она удивлена до шока. Любой нормальный парень на всем земной шаре почтет за честь позавтракать вместе с Лайзой Родригес. И вот она сидит тут за столом с парнем, который, по всей очевидности, является исключением из этого правила. Странно порой оборачиваются дела в этом мире.

— Ты не мог бы заказать мне кофе, будь так любезен? — Она резко переменила тактику. В ее голосе звучало почти извинение.

Роб махнул рукой хорошенькой официантке, моля небо, чтобы та не улыбнулась ему как-то особенно проникновенно. Может, ему пойти к хирургу и сделать пластическую операцию, как-нибудь изуродовать нос, чтобы они так на него не бросались?

— Завтра мы начинаем съемки, — сообщила Лайза, когда Роб пытался заказать кофе. Это прозвучало одновременно как угроза и как просьба о перемирии.

— Я знаю, — ответил Роб. — Ты ждешь этого?

— Да я, вообще-то, уже как-то раз или два снималась.

— Мне это известно, Лайза. — В его голосе прозвучало раздражение. Он поймал, наконец, взгляд официантки и заказал кофе. Лайза наблюдала за ним. Слабым он не был. Вся его скромность, желание сделать людей счастливыми, отсутствие амбиций, казалось, говорили об этом, в нем чувствовалась глубокая внутренняя сила. Его можно было сдвинуть лишь ровно настолько, насколько он позволит сам, и ни на дюйм больше… После этого он становился несокрушимой скалой, каменной плитой. Он знал, где проходят его границы, но не демонстрировал это. Люди, считавшие его податливым, заблуждались. Быть может, такими и были американские герои, такие как Шейн, Джимми Стюарт — приятные парни, которых трудно вывести из себя, но страшные, если дело доходит до войны. Латинос совсем не такие. Лайза и ее сородичи постоянно демонстрируют свою решительность. Весь мир видит их яйца с рассвета до заката. Они сходят за крутых, однако в тот девяносто девятый день, когда действительно требуется проявить решительность, латинос уже больше не кажутся мачо. Когда начинается бой, они убираются в сторонку и предоставляют проливать кровь таким, как Роб Санд.

— Да, правда, я жду этого. Очень жду. Тебя не интересует, отчего?

— Ну?

— Оттого, что я буду делать это с тобой.

— Спасибо.

— Оттого что я влюбилась в тебя. — Она нарочно подняла ставку. Солнечные лучи падали ей на лицо. Она казалась богиней.

— Да нет, ты ошибаешься, Лайза. Ты просто… ты играешь людьми. Играешь сама с собой.

— Я не играю. В игры играют такие, как Мери. Я чувствую. Глубоко чувствую. Я эмоциональная и не страшусь эмоций. А ты?

— Не знаю, Лайза. Люди твоего склада совершенно чужды мне. Я не могу к тебе привыкнуть. Справиться с… интенсивностью всего этого. Скачки в настроении, драматичность, которая постоянно окружает тебя.

— Я знаю, что это тяжело. Я действительно немного чокнутая. Впрочем, как и все мы. Но глубоко внутри я хорошая, добрая. Я верю в Бога. Стараюсь поступать прилично.

Она придала своему лицу благочестивое, кающееся выражение. И сожалела, что у нее с собой нет на голове шарфа для вящей убедительности.

— О, Лайза, я знаю, что это так. Я чувствую это. Он протянул руку и взял ее ладонь в свою, тронутый признанием, что она глубоко чувствует. — Я ведь не критикую тебя. Я просто сказал, что мы совершенно разные, вот и все. Ты действительно мне нравишься. Правда.

— И ты находишь меня привлекательной? — спросила Лайза, беря быка за рога.

— Да разве кто-то может думать по-другому? — Ей не это хотелось услышать от него.

— Ты сам так считаешь?

— Да. — Это так. Он так считал. Ее красота казалась ему неземной. Она была пугающе красивой. Когда он занимался с ней любовью, она напугала его. Лайза умела быть соблазнительной. Он уже отведал ее запретного плода. Всегда будет помнить. А если ты хоть раз отведал от яблока по имени Лайза Родригес, то тебе уже никогда не забыть ее.

— Ну, тогда ладно, — промурлыкала она, сжимая его руку.

— Тебе, пожалуй, пригодится это при съемках, — заметил он с застенчивой улыбкой. — Ведь как известно, главные исполнители женской и мужской роли влюбляются друг в друга во время съемок. И от этого им бывает легче играть. А потом — гуд бай и прощай навеки.

— Значит, ты так думаешь?

— А я не знаю, как еще можно думать.

Лайза Родригес удивила самое себя. Внезапно она осознала, что сейчас произнесет, но остановиться уже не смогла.

— Я думаю, что хочу выйти за тебя замуж.

— Замуж за меня? — залепетал Роб.

Она не ответила. Она прожигала его взглядом. Их застилало туманом. Боже мой, она сказала это всерьез. А что же он на это ответит? Неужели и вправду она в него влюбилась?

— Ты что, серьезно? — спросил он.

— А какой я тебе кажусь, серьезной? О, да, действительно. — Чтобы подчеркнуть это, безупречная слеза выкатилась из безупречного глаза.

— Может, пойдем к морю, прогуляемся? — предложил он. Он бросил деньги на стол и поднялся. Подобный разговор не нуждался в свидетелях.

Она смиренно шла рядом с ним, следуя сценарию своей новой роли скромной, отвергнутой любовницы. Они перешли через дорогу и под пальмами прошли к берегу. Сквозь вершины пальм мерцало солнце, бросая вниз световые пятна. Над океаном висела дымка. День обещал быть жарким.

— Может, нам заняться подготовкой к завтрашнему дню? Как-нибудь потренироваться? — внезапно предложил Роб. Ему хотелось сменить тему. Слова «выйти замуж» все еще вибрировали у него в мозгу. К первоначальному шоку теперь примешивалось что-то еще. Трепетное. Лайза Родригес, идущая с ним рядом, хотела выйти за него замуж. Лайза Родригес, самая красивая девушка на всем белом свете.

— Мы можем потренироваться, конечно, — сказала Лайза. Теперь она улыбалась, а слезинка, как светящаяся памятка, виднелась на ее высокой скуле.

— Как? — спросил Роб.

— Мы можем поцеловаться. Нам предстоит это делать очень много.

— Здесь, на глазах у всех? — Впрочем, он не отказывался.

— Моделям приходится делать публично все, что угодно.

Она наклонилась к нему ближе, чтобы показать, что приходится делать моделям, и тут вдруг Роб почувствовал, что устал сопротивляться. Ее лицо находилось так близко. Губы казались такими милыми. Одного ее утреннего запаха было достаточно, чтобы заставить его захотеть ее. Он закрыл глаза, предоставляя ей сделать это. Она знала все такие вещи. Разбиралась в них гораздо лучше, чем он.

С закрытыми глазами, освещенный солнцем, он ощутил, как ее дыхание слилось с его. Она держала его крепко, пока целовала, словно не хотела отпускать, словно ее руки были цепями, чтобы удерживать его вечно. Она была немыслимо нежной. Это была не Лайза. Это была другая, красивая, маленькая девочка, в испуге прижавшая к себе ночью плюшевого медведя. Ее уста, казалось, умоляли. Забудь, кто я. Забудь, что я из себя представляю. Верь моему телу. Верь, что я люблю тебя. С ним так и нужно было себя вести. Его сопротивление таяло. Его изголодавшийся рот впился в нее. Она стискивала его с прежней силой, руки ее закутали его, он весь прижался к ней, и изгибы ее тела находились в созвучии с его невинностью, образуя тайную гармонию разумной страсти. Потом он наклонился к ней, по-прежнему ее пленник, и отведал еще раз ее опасной сладости. Она проникла в его сознание, как ее язычок проник в его рот. Он открыл глаза и увидел ее широко распахнутые глаза, наконец-то искренние, не играющие ни в какую игру, прямые дорожки в ее душу. Он мог видеть в них любовь. Она лежала в сияющем, мерцающем озере, а вокруг их обступала высокая листва ее ранимости. Эта девушка так много знала о том, как заниматься любовью, но так мало о самой любви. И этот парадокс читался в ее глазах. Она казалась испуганной, словно в чужой стране, языка которой не знала.

Роб почувствовал, как нежность волной нахлынула на него. Она пролилась из того же фонтана, что породил и его желание. Внезапно все показалось ему возможным. Он мог научиться любить эту девушку. Защитить ее от нее самой, от ее хрупкой, саморазрушительной силы. Научить ее чувствовать Бога, а еще бы она выучилась у него распознавать пути небесные, как он учится у нее распознавать пути земные. Они были ровней в своей юности.

За их плечами стоял разный опыт, но одинаковое его количество. Они будут дополнять друг друга, оберегать в войне с одиночеством, которое числилось под названием жизнь. И теперь, в лучах всей этой епифании, женитьба не казалась больше такой странной, далекой, невероятно эксцентричной. И он протянул руки и крепко прижал ее к себе, и их поцелуй обрел более глубокий смысл, а их тела запульсировали друг возле друга с новой силой.

— О, Роб, — шепнула она во влажное тепло, посылая свое дыхание в глубину его глотки. Она играла его губами, нежно покусывая их, проводя по ним языком, покрывая своей слюной. Ее руки крепко держали его поясницу, а рот ласково касался его рта. Она словно говорила ему, что знает, как быть нежной, и что ее голод направлялся скорее к его душе, чем к телу. Ее глаза отыскивали его глаза, искали в них утешение. В ответ он старался сообщить ей, что она теперь была ближе к нему, чем прежде, даже в тот момент, в самом начале, когда они оба кричали в сумерках о своей радости. Тогда это был экстаз, всепоглощающая страсть двух юных тел. Сейчас что-то иное, физическая интимность переросла во что-то гораздо большее. Оба знали это. Вопреки всему они стояли под сенью любви.

Внезапно она оторвалась от него и казалась ошеломленной.

— Роб, ты расскажешь мне? — спросила она. — Обещай, что расскажешь мне все, о чем бы я ни спросила.

Наступил момент для мужества.

— Обещаю.

Он не думал. Просто сказал. Утаить ему хотелось бы всего лишь одно.

Разумеется, именно про это она и хотела знать.

— Роб, что именно произошло между тобой и Мери Уитни вчера?