Майами

26

— Я не знаю.

Яркой лунной ночью, сидя за боковым столиком в «Ньюс-кафе», сердцевине веселья в Саут-Бич, Роб Санд и в самом деле выглядел так, словно он не знает. Но это не имело ровно никакого значения. Его незнание ровно ничего не меняло. По крайней мере, так думала Лайза Родригес. Никогда еще она не видела его таким красивым. Она наклонилась над столом, чтобы ему стали видны загорелые груди и соски под платьем, и улыбнулась дьявольской улыбкой.

— Роб, поверь мне. Поверь мне. Поверь Стиву Питтсу. Черт возьми, поверь Кристе. Она действительно желает тебе добра. Ты ведь согласишься, что это так. О'кей, Стив кадрит тебя. Я кадрю тебя. Но мы же не опускаем тебя в дерьмо, хотя я полагаю, что ты имеешь право усомниться в наших мотивах. Но Криста, я считаю, что ты можешь доверять мнению Кристы, ведь так?

Лайзе очень трудно было произнести имя другой женщины своими устами, особенно в виде сандвича из пары комплиментов. Но каким-то образом она сумела сделать это. Нужда заставит, когда дьявол правит, что бы это ни значило. К тому же Криста не была соперницей. Криста была далеко, на облаке собственных амбиций, холодная; у нее не было времени на те развлечения, ради которых жила Лайза. Криста была, возможно, второй по красоте девушкой в космосе, но в эмоциональном плане она напоминала какую-то дохлую англичанку. И это вполне устраивало Лайзу.

— Да, я верю Кристе. То есть, тебе тоже, и мистеру Питтсу. Но Криста вроде как… ну, я хочу сказать, как бы чистая.

— А я не чистая, — промурлыкала Лайза.

Роб казался удивленным, сначала и не сообразив, что он сказал.

— О, да. Я уверен, что ты тоже, Лайза, однако Криста действительно все понимает. Когда она говорила со мной насчет моделей, она действительно сочувствовала моим проблемам. И мы говорили часами, обо всем. О моем прошлом, моих надеждах, о Боге.

— Вы? — Лайза уже пожалела, о том хорошем отзыве, которым одарила Кристу. «Никогда не говори хорошо о женщинах» — ее лозунг. И вот теперь она нарушила свое главное правило, и это сразу ей аукнулось.

— О чем еще вы разговаривали? — быстро спросила она.

— Что ты имеешь в виду? — Он потягивал свою порцию кока-колы.

— Как ты думаешь, что я имею в виду? — Губы Родригес, которые только что были приглашением на забавный вечер, теперь казались не более забавными, чем повестка в суд, врученная в ресторане.

— Я не знаю, что ты имеешь в виду, — рассмеялся он. — Я не знаю, что ты имеешь в виду почти постоянно. Ты говоришь всякие пустяки.

— Я хочу спросить, не хочется ли тебе залезть Кристе в трусы? — Она старалась убрать рык из своего голоса. Ей это почти не удалось. Прятать свои чувства Лайза не умела никогда.

— Какую ужасную вещь ты сказала, — заметил Роб. Он был шокирован, и это отразилось на его лице.

— Я ничего не сказала. Это был вопрос, Роб. Хочешь ли ты трахнуть ее? Мечтаешь ли ты переспать с ней? Молишься ли ты о возможности стянуть с нее трусы?

— Я не намерен сидеть здесь и выслушивать все это, — заявил он, вставая. Он казался пораженным. Люди за соседним столиком, сидевшие, впрочем, почти у них на коленях, застыли на месте. Они знали, кто такая Лайза. И теперь молодой парень, модель, собирался уйти от нее, а она ревновала. Иисусе! Это была шестая страница, раздел сплетен. Мусто и Сабану это понравится. А сколько заплатит Норвич? А может ли быть та Криста, о которой они разговаривали, Кристой Кенвуд?

Она протянула ему руку.

— Я виновата, Роб. Действительно виновата. Не уходи. Прости меня. — Она даже подумала, не произнести ли ей предназначенную для беспокойства Бога фразу, вроде «Имей милосердие», но решила придержать ее в резерве.

Он позволил усадить себя снова за стол, но был смущен. Лайза была Лайзой. Бомба-сюрприз с коротким фитилем. Она постоянно говорила ужасные вещи, а потом забывала, что сказала их, либо не придавала им значения, а может, и то и другое. Она не была такой уж испорченной до глубины души, ока была шаловливой, как резвый ребенок, которому все наскучило. Бог простит Лайзе, потому что она не собиралась обижать. И вообще, она была ему забавой, он узнавал от нее много нового, а еще она устраивала такие вещи с его гормонами, о которых он и не подозревал. Однако она достала его своими разговорами о Кристе. Почему? Потому что частично была права. Криста была особенной. Словно ангел, воплощением той более мягкой и милосердной Америки, которую все безуспешно ищут. Она была умной, блестящей и, возможно, немного беспощадной, но все же не такой, какой все ее представляли. Но дело было даже не в том, какие чувства она в тебе вызывала. Она заставляла забыть о самом себе. Он задумался. Да, Криста нравилась ему больше, чем он предполагал. Ключом своей грубости Лайза открыла потайной ящик. Робу нравилось, как Криста его слушает, ее спокойствие, ее мир. Нравилось, что она могла говорить о Боге без насмешки или фырканья. Его заповеди были для нее реальной вещью, а не тем, что ты учишь на курсе этики в колледже. Она находилась на длине его волны, и когда она упросила его попытаться стать моделью, он согласился с ее доводами. Да, разумеется, он видел ее внешность. Он знал все о строгой красоте ее лица, об улыбке, которой Господь наделил только ее одну, о ее теле, которое плыло как русалка и двигалось с ловкой грацией садовой змейки. Он вовсе не хотел спать с ней, трахать ее и стягивать с нее трусы. Однако, пожалуй, ему хотелось бы лежать с ней рядом где-нибудь возле бормочущего ручья и разговаривать, согреваясь под солнечными лучами, а их пальцы касались бы друг друга, тела лежали бы рядом, и аромат ее дыхания овевал бы его лицо, а звук ее голоса ласкал бы его слух. И еще ему очень хотелось взять ее когда-нибудь с собой в его церковь. Ему хотелось стоять рядом с ней в Первой баптистской церкви, что внизу у озера, и наблюдать, как солнце освещает Эверглейдс, как огоньки мигают в Палм-Бич, а яхты медленно плывут в сумерках вдоль берега. Ему хотелось молиться с ней и о ней, быть с ней рядом.

Роб снова сел, а бомбы, которые были его мыслями, взрывались у него в мозгу. Его жизнь переменилась, неожиданно и резко. Простое стало сложным. Будущее казалось опасным, однако бесконечно более интересным, чем когда-либо прежде.

Все это произошло благодаря нескольким людям. Невозможно было понять, что двигало Лайзой, Мери Уитни и Кристой. Они жили так, словно их гнали демоны, словно они находились в вечной погоне за лунным лучом, словно бежали бешеным аллюром, охваченные почти неконтролируемым отчаянием. Его жизнь прежде никогда не была такой. Там, в Окичоби, царил покой, определенность, честная бедность семейства, живущего во славу Господа. Он боготворил своего отца, плотника, который в жизни не произнес бранного слова или подумал какую-нибудь неподобающую мысль; он души не чаял в матери, мягкой, деликатной женщине, которая никогда ни о чем не просила и не сожалеет ни об одной минуте своей жизни, милой и сладкой. Все, о чем Роб мечтал когда-либо — это быть похожими на них, быть ближе к Господу, которого они любили. Никогда не возникало ни отдаленнейшего намека на какой-либо бунт. Против чего и по какой-такой причине? Он не чувствовал нужды в утверждении своей индивидуальности. Не чувствовал потребности в деньгах, успехе, материальных вещах. Господь всегда давал ему необходимое и будет заботиться о нем и впредь. Все дело в вере.

Но здесь, возле этой странной, неистовой женщины воля Господа, его собственная воля, казалось, ослабевали. В обычных обстоятельствах это могло бы вызвать у него чувство тревоги, и, пожалуй, основания для этого имелись, однако все это было одновременно и чудесно.

Лайза пристально разглядывала его. Ревность вывела ее из самообладания. Овладела ли она ситуацией? Она надеялась, что да, потому что намеревалась устроить в этот вечер и фиесту, и передвижной праздник. Хемингуэй не смог описать такой вечер. Она собиралась это сделать. Передвижная фиеста. Роб должен быть представлен на Саут-Бич, в самой восхитительной цепочке ресторанов и кафе во всей Америке и горячей точке будущего, и он будет показан рука об руку с девушкой, которую Майами боготворил. Она просто молилась, чтобы ухитриться не изгадить свой собственный вечер.

— Все о'кей, Лайза. Просто это твоя манера говорить обо всем. Пожалуй, я уже привык к этому. Мои родители упали бы в обморок, если бы я произнес что-нибудь подобное.

— Тебе хорошо. Моим было бы наплевать, они не стали бы и слушать.

Она прикусила губу. Ее папа стал бы слушать. Но тогда она была такой крохой. Воспоминания о нем стали расплывчатыми, и как бы она ни пыталась освежить их в памяти, они все больше тускнели. Ужас был гораздо более стойким, чем тепло. Он умер, а негодяи жили. Это был единственный аргумент против Бога, который приходил ей на ум. Однако в отсутствие Божьего воздаяния она заполнила вакуум, и теперь грифельная доска была чистой, только внутри боль осталась, боль в сердце маленькой девочки, от которой никуда не денешься.

— Бог слушает всегда, — сказал мягко Роб.

— В этой жизни ты сам должен быть себе Богом, — сказала Лайза, закрывая тему. Ей хотелось прекратить эту болтовню о Боге. Зачем искать себе головную боль. Она хотела того, чего хотят все девушки. Ей просто хотелось развлекаться. Сейчас. И наплевать на будущее, наплевать и на прошлое. А потом, когда ночь станет переходить в день и СаБи затихнет, утомленный, она хотела бы трахаться с этим мальчиком на песке у моря. Ранние пташки с балконов отелей «Арт Деко» смогут полюбоваться. Черт побери, она ведь просит не так уж и много.

— Что мы собираемся делать сегодня вечером? — спросил Роб. Он тоже не хотел вплетать Господа в вечер. В один прекрасный день он покажет Лайзе, как нужно любить Бога. Но время еще не пришло.

Ее лицо просветлело.

— Ну, все должно быть тщательно продумано и организовано, как и на всех удачных спонтанных вечерах. Мы посидим еще немного здесь. Затем, около девяти, мы пойдем ужинать в «Меццанотте», выпьем немного вина. Потом пойдем играть в биллиард, если не слишком накачаемся, и немного пройдемся, а потом посидим в «Семперсе» и послушаем, как поет Лола, может, встретим кого-нибудь из друзей и поболтаем, а затем отправимся танцевать в «Варшаву». В конце концов, все в нашей власти. Возможно, придумаем что-нибудь еще.

— Я никогда не видел ничего похожего на это место. Лет семь назад я был там, внизу, но тогда это было почти неприличное место. Что же произошло? — спросил Роб.

— Разве это не здорово? Банда Филли перевернула здесь все. Они купили несколько отелей на Океанской дороге, вложили некоторую сумму, восстановили сарай «Арт Деко» и убрали отсюда наркоманов и всякий уличный сброд. Я удивляюсь, зачем. Это забавно, ведь у парней из Филадельфии всегда была репутация банды, которая не умеет стрелять прямо. Кстати, вся эта штука сохраняла равновесие, пожалуй, до начала восемьдесят девятого, а потом — бум! Критическая масса, и вот результат.

Она махнула рукой на толпы, которые текли по тротуару мимо их столика. Все это были приличные люди, а если и не были, то стремились казаться таковыми. Место выглядело, как Пренс-стрит в ясный день. Либо как Кингс Роуд шестидесятых, если бы ее перенесли в наши дни, как Ибица во времена расцвета, Марбелла до арабов. Модели можно было выбирать прямо на улице. Они ходили, высокие и гордые, неся свою красоту, окруженные мощной аурой самоуверенности. Все умели носить черные цвета, даже немцы и скандинавы, которые составляли большой процент фотографического контингента. Парни носили круглые очки в металлической оправе, волосы, собранные в хвост, в ухе — кольцо. Все вышагивали медленно, направляясь куда-нибудь, либо никуда не направляясь, и ленивая поступь толпы пришла сюда из Испании через Южную Америку. Местные американцы переняли ее, но она казалась пока что инородной, эта привычка, что витала в Майами, словно запах кубинских сигар в пустой комнате.

— Я никогда еще не видел столько моделей в одном месте.

— Я слышала, что здесь теперь десять независимых друг от друга агентств… от Патрика Демаршелье и Грейс Коддингтон, делающей воговские снимки, до шведских журналов, о которых ты никогда и не слышал. Нью-Йорк все еще крупней, но модели там теряются. А здесь вроде бы как десять аукционов. Ты выходишь из номера своего отеля и сразу же превращаешься в участника праздника. Эй, гляди-ка, тут и Мона.

Это была Мона. Она шествовала, словно пантера, волоча за собой смуглого араба, который выглядел, как папенькин баловень.

Мона увидела Лайзу на секунду позже, чем та ее.

— Лайза, детка, здорово, что я встретила тебя, лапушка. Ты выглядишь, как сладкие мечты.

Она нависла над столом, ноги как ходули, а сиськи как тент над их головами. Ее аромат словно пролился с небес.

Брови Лайзы поползли вверх. Это была главная любовница Россетти. По крайней мере, еще на прошлой неделе. Но ведь Лайза была теперь врагом Россетти, так почему же тогда Мона бросилась к ней, словно к лучшей подруге? Видимо, чтобы произвести впечатление на араба. Да, пожалуй, поэтому. Одна вещь была несомненной. «Здорово, что встретила» и «сладкие мечты». Вся эта чушь была фигли-мигли. При обычных обстоятельствах Мона не стала бы раздражать Лайзу такой ерундой, если бы они где-нибудь случайно столкнулись, как и Лайза ее. И все же, сегодня Лайза задумала праздновать, а тут нужны люди, даже если они тебе и не нравятся.

— Это Роб, — сказала Лайза оживленно. — А это Мона. Мона работает в агентстве, где прежде работала и я. Я полагаю, что ты там топмодель, Мона, не так ли… теперь?

Мона засмеялась, чтобы показать, что она уловила насмешку и не обижается на нее. Она протянула руку Робу. Огонь сверкал в ее глазах. Он поднялся.

— Очень приятно познакомиться, — произнес он искренне.

— Да ты садись, Роб, — сказала Лайза.

— О, а это Абдул. Я не могу произнести его второго имени. Оно звучит так, словно ты кашляешь. У него стоит яхта в Лодердейле. С несколькими спальнями.

Лайза оглядела Абдула с ног до головы. Позже он, скорее всего, попросит ее украсить собой лодку со спальнями. Арабы всегда так делают. Кто знает? За пятьдесят кусков она могла бы разок с ним и встретиться. Он лукаво улыбнулся ей, вовсе не смущенный.

— Привет, Абдул, — Лайза повернулась к нему, позируя.

— Это честь для меня, — прошепелявил он. Лайза улыбнулась. Одну вещь он понял верно.

Она обратилась к Моне.

— Как там Джонни? — спросила она. Она всегда предпочитала брать быка за рога.

— Не слишком удачлив сейчас, лапочка. Ты ведь слышала про список его врагов, которым он всегда похваляется. Вы обе, ты и Криста стоите под номером один. Достаточно, чтобы заставить тебя подпрыгнуть, а? — Она весело рассмеялась, чтобы показать, что ее список врагов не совпадает со списком Россетти.

— Не хочешь ли присесть, Мона, и присоединиться к нам?

— Конечно, детка. С удовольствием.

Абдулу, ясное дело, достался талон на питание без права голоса. Однако он, казалось, был рад оказаться на орбите Родригес. Он отодвинул стул для Моны и пожирал в это время глазами Лайзу. Роб глядел на Мону. Мона глядела на него. Лайза глядела на обоих.

— Мона буддистка, — сказала она внезапно, ко всеобщему удивлению.

— Что касается меня, то я последователь пророка Мухаммеда, молодой Роб христианин, если я не ошибся, и, вероятно, Лайза католичка. Так что мы можем организовать экуменический совет тут, в Майами, — сказал Абдул, поливая маслом волны, которые, казалось, где-то хорошенько взболтали.

Воцарилось нервное молчание. Мона больше не глядела на Роба. Роб не глядел на Мону. Своим неподражаемым способом Лайза просто запретила им это.

— Давайте-ка выпьем немного, — сказала Лайза, подписывая мирный договор.

Абдул щелкнул пальцами. Тут же подскочила красивая официантка в микроюбке.

— Как насчет шампанского? — спросил Абдул. Все религии соизволили согласиться на это.

— Так, и что же Джонни собирается предпринять? — спросила Лайза.

— О, ты ведь знаешь Джонни, нашего старину Джонни. Пьет и кует, размышляет и промышляет. Я больше не хочу попадаться на его удочку. Это дерьмо, «плаахой белый мальчик» не играет с нами, черными подружками, вытащенными из глубокой-преглубокой шахты.

— Да, ладно, Мона, разве твой отец не был доктором?

— Ну, все равно. Джонни раздражен, и находиться возле него не слишком-то приятно. И это так. Вот я и уехала оттуда.

— Ты натянула нос Джонни? — В тоне Лайзы послышалось уважение.

— Лучше поверь, что я ушла.

— И из агентства тоже?

— Да, и из агентства, — сказала Мона. Ее голос звучал вызывающе.

Прибыло шампанское.

— Ты собираешься к «Форду»? В «Элит»?

— Я собираюсь забраться высоко, лапушка. И я намерена заставить Абдула взять меня на Абакос. И я собираюсь слушать его дерьмовые речи неделю-другую, пока не обалдею от них.

Абдул присоединился к общему смеху, явно наслаждаясь непочтительностью. В Аравии не услышишь подобных слов, долетевших из-под чадры.

Роб наклонился через стол, желая помочь новой знакомой.

— Тебе нужно поступить в агентство Кристы, — сказал он. — Оно только начинает работать, и я знаю, что Криста намерена принять очень много моделей.

— Правда? — сказала Мона. Она поглядела на Лайзу. Позволено ли мальчику-игрушке говорить подобные вещи? Соответствуют ли они действительности.

— Да, пожалуй. Вроде, Криста действительно ищет моделей. Ты можешь переговорить с ней. Она сейчас в Ки-Уэсте со Стивом, высматривает место съемки для кампании Мери Уитни. Они вернутся завтра, — произнесла Лайза без энтузиазма.

Это был холодный душ, однако не ледяной. Лайза была номером один, но она была достаточной реалисткой, чтобы понимать, что агентству нужна не только она. И вообще, как чернокожая девушка, Мона не станет для нее прямой соперницей. И для Джонни будет еще одна потеря. Его собственная подстилка переходит к Кристе и шляется с каким-то верблюжьим жокеем, у которого миллиарды и яхта со спальнями. Не самая удачная шутка на свете, однако щекочет ее чувство юмора.

— А где она разместилась? — спросила Мона, стараясь не показаться слишком заинтересованной.

— Офис агентства находится в «Сентрале». А у Кристы есть дом на Стар-Айленде. Если ты рано встаешь, то можешь заехать туда. Она вернется сегодня ночью.

— Разве это не забавно? — сказал Абдул, поднимая свой бокал. — За нас всех. За карьеру Моны и за ваше агентство, и долой мистера Россетти, который вовсе не джентльмен.

Он взмахнул в воздухе своим бокалом, словно это была рука, которая заставит Россетти уйти прочь и укрепить цементом блестящее будущее сидящих за столом.

— Да, — сказала Лайза. — Я выпью за это. — И когда она это сделала, то осознала, что да, она неплохо проводит время, а впереди ее ждет еще большее удовольствие… Масса удовольствия.

Роб, который не пил много, если не считать случайной порции пива, присоединился к тосту, и пузырьки зашипели у него в пищеводе, и лунный свет окутал профиль Лайзы, и кровь внутри него начала закипать. Он дышал в стремительной атмосфере Саут-Бич и удивлялся, почему Абдул улыбается ему, и глядел через стол на Мону, которая двигалась, словно змея, под музыку, прищелкивая пальцами и покачиваясь так, что он счел это очаровательным и очень нефлоридским, и он тут же осознал, что проводит время совсем неплохо и что впереди его ждут еще более интересные вещи.

— Виновата во всем «Боса нова», — пропела Мона, покачиваясь в ритм и размышляя, как блестяще она достигла своей цели и в какой восторг придет Джонни.

Завтра она просочится в агентство Кристы Кенвуд. В своей роли гадюки у нее за пазухой ей ничего не оставалось, как дожидаться команды ужалить.

— Виновата во всем «Боса нова», — напевала она, — танец любви.