Майами

4

— Стив, ты можешь сосчитать до трех и щелкнуть? Я не могу долго держать глаза открытыми.

Криста сделала глубокий вздох, и ее груди прорвали морскую поверхность. Она подставила лицо солнечным лучам, закрыв глаза, и ощутила их тепло на своей коже. Песок под ее ногами был твердым, а океан, в котором она стояла, теплым, как молоко для грудного ребенка. Она старалась справиться со своим замешательством, сосредоточившись на утешительных ощущениях, которые окутывали ее тело, словно лоно матери. Фотографы часто допускают подобные ошибки. Они так увлекаются композицией кадра, что забывают о проблемах людей. Прямой солнечный свет заставлял ее косить, что означало напрасно сделанный кадр, не говоря уже о дискомфорте.

— Прости, дорогуша, все время забываю, что ты такое же земное существо, как и все мы, — рассмеялся Стив Питтс. Криста была единственной моделью в мире, которая могла сказать ему, что он должен делать, не рискуя своей головой. И не только из-за того, что модель «номеро уно». А потому, что была умна, отважна и чертовски красива, более талантлива, чем имела право, а еще потому, что не боялась его. Почти все остальные боялись, и Стиву это нравилось.

— Ну, и чего же ты хочешь? — продолжал он. — Раз, два, три, и гляди, как вылетает птичка? Господи, разве это не смешно? Фотографировать по счету. Подумай, где бы я был сейчас, если бы занимался этим с самого начала. — Сарказм зазвучал в его голосе. Криста была его другом, а их у него было немного, но и друзей нужно держать в рамках.

— Ты мог бы считать по-мандарински, милый, если хочешь быть менее банальным, — засмеялась Криста, отбив его атаку.

— Не говорю на иностранных языках, ангел мой. У меня никогда не было мальчиков-китайцев. Некоторые считают, что Африканская Королева была моим звездным часом.

Самый знаменитый фотограф в мире возложил руку на бедро и встал в позу. Все засмеялись: редакторша мод из «Вога», не отличавшаяся большим чувством юмора; два ассистента, которые держали отражатели, направляя свет раннего утра на умопомрачительный профиль Кенвуд; разные парикмахеры, гримеры и костюмеры, толпившиеся на краю пляжа в Норд-Энде.

Криста улыбнулась. Она наслаждалась всем этим. Она уже начинала забывать это братство, тяжелую работу, от которой разламывается спина, чисто физическое удовлетворение от сделанного снимка. Ты отдаешь себя целиком в какой-то определенный отрезок времени, и радость от работы заключается еще и в том, что у нее есть начало, середина и конец. Модель действительно имела возможность увидеть плоды своего труда в готовом снимке. Не то что заключение под стражу с неясным концом, на которое походил бизнес. С тех пор как Криста оставила ремесло модели и основала свое собственное агентство, она погрузилась в однообразный, изнурительный труд, от которого, казалось, нет спасения. Одна из ее девушек заболела, и в оставшийся срок не было никакой возможности подыскать ей замену. Так что волей-неволей Криста согласилась тряхнуть стариной. И сейчас радовалась, что не отклонила отчаянный призыв Стива Питтса.

— Может, я слишком глубоко зашла в воду? — спросила она. Минута расслабления закончилась. Будучи суперпрофессионалом, Криста снова сосредоточилась на работе и попросила уточнить задачу. Модели были немыми актрисами экрана.

— Нет, ты прекрасна такая, какая есть. Смотри горделиво. В океанскую даль. Как носовая фигура на паруснике. Чуть выше подбородок. Лови свет. Вот так. Превосходно. Раз, два, три.

Стив Питтс низко пригнулся в прибое, отыскивая подходящий для съемки угол. Солнечный свет волшебного часа струился на них, копья лучей отбрасывались надменными чертами Кристы. Отсветы плавно скользили по сияющей влажности ее светлых волос. Каскадом падали с ее скул, омывали крепость нижней челюсти и любовно касались влажных, блестящих губ. Девушки не являлись страстью Стива Питтса, а сейчас к одной из прекраснейших из них он находился ближе, чем любой другой мужчина на земле, и не мог не признать, что Криста Кенвуд на рассвете побивала все рекорды. Она казалась чудесной мечтой на мерцающей поверхности океана. И дело было не в мощных плечах пловчихи, не в поразительном контрасте полной, крепкой груди, твердых как камень ягодиц над крепкими ногами — дело было в ее обаянии. Вы понимали, что девушка наделена всем — и обжигающим сиянием улыбки, платиной медовой кожи, танцующей элегантностью движений, и что все это только упаковка для личности, мимо которой так просто не пройдешь, благодаря которой журналы сметались с прилавков книжных магазинов и супермаркетов во всем мире. День, когда она ушла из моделей, стал черным днем для всех любителей красоты, и Питтс все еще поздравлял себя в душе с тем, что ему удалось уговорить ее вернуться к работе для разворота в «Воге», посвященного купальным костюмам, и этим предотвратить кризис, связанный со сроками. Это походило на смерть, после которой ты получаешь от Бога разрешение вернуться на один день к жизни. Десять лет съемок Кристы Кенвуд сконцентрировались в этой последней, памятной фотосессии.

— Не слишком ли много от «Спортс Иллюстрейтед», Стив? — произнес сзади тонкий, нетерпеливый голос.

Плоскогрудое чудо, которое произнесло эти слова, было самой грозной редакторшей мод из наиболее престижного журнала мира. Ее измученное диетой, похожее на жердь тело заставляло Олив Ойл казаться по сравнению с ней рубенсовской дамой; сквозь злобно искривленные губы она произнесла свое замечание, словно ругательство в церкви.

Недовольство, скользнувшее по лицу Кристы, напомнило облачко в ясном, голубом небе. Она ничего не имела против «Спортс Иллюстрейтед», потому что в свое время украсила собой четыре обложки этого журнала, больше, чем Элл Макферсон. Все дело заключалось в подоплеке этого замечания, в том, как оно прозвучало. Она прекрасно понимала, что в фотоделе, занимающемся модой, имелись свои лошади для забегов. В своем ежегодном выпуске, посвященном купальникам, «Спорте Иллюстрейтед» прибегал к откровенной, грубой сексуальности, адресуясь к солдатам и спортсменам, составлявшим большинство среди подписчиков. «Вог», напротив, гордился своим авангардистским подходом к тому, что ему хотелось считать визуальным искусством. Он охотно платил сотни тысяч долларов суперменам от фотодела, вроде Стива, поскольку получаемый результат находился на острие современного фотоискусства и в тысячах миль от банальности, от пирога с сыром. Инсинуация состояла в том, что Криста якобы забыла, для кого работает. Либо, что еще обидней, утратила вкус за этот год, перестав работать моделью, и теперь не в состоянии подняться до того уровня изысканности, которого «Вог» требовал от своих моделей.

Стив Питтс завертелся в воде словно водоворот. Его лицо исказилось мгновенной вспышкой ярости. Он был оскорблен. Криста была оскорблена. Теперь должна была пролиться кровь. И не имело никакого значения, что «вогетта» обладала большим влиянием в их деле. Он был слишком талантлив и слишком знаменит, чтобы обращать внимание на такие вещи.

Однако Криста опередила его.

— Тебя беспокоят мои груди? — осведомилась она с ядовито-невинным видом гадюки.

Редакторша действительно была обеспокоена грудями Кенвуд, но не потому, что они выглядели бы в «Воге» неуместно. Беспокоило ее то, что сама она такой роскошью не обладала. Служащие в магазинах часто по ошибке называли ее «сэр», и жить с этим было немного обидно. Большинство моделей имели какие-то изъяны. Если они и обладали безукоризненной красотой, что случалось редко, зато оказывались глупы, либо им не везло в жизни, либо были бедны, либо не имели положения в обществе. Сосредоточиваясь на их недостатках, ей удавалось как-то ввести в рамки ревность. Однако Криста пробудила красноглазого монстра, и теперь он бесчинствовал в голове «вогетты». Криста набирала в физическом плане полные десять баллов, включая «фирменное» родимое пятно чуть ниже аккуратного пупка. Богата. Контракт с Ревлоном давал ей три миллиона долларов в год, а аванс за книгу составил добрый миллион. Этого оказалось более чем достаточно, чтобы финансировать открытие собственного модельного агентства, которое в скором времени обещало стать конкурентом «Форду», «Вильгельмине» и «Эль». По социальному регистру она числилась в ряду аристократов. Ее родители принадлежали к «старой гвардии» на Палм-Бич, а сдающийся в настоящее время в аренду дом на Северном Океанском бульваре был виден даже с пляжа, сквозь травы дюн. Но мало того, что она была богатой и красивой аристократкой. Ее искрометность, жизнерадостность освещали все вокруг. И это стало самой невыносимой ношей из всех, какие доводилось выдерживать невзрачной гуру от моды с ее холодной, как брокколи, личностью.

На пляже воцарился сибирский мороз. Мгновенно редакторша осознала свою ошибку. В ее груди запульсировал страх, еще до того, как мозг сумел взять его под контроль. Она сделала попытку к отступлению.

— Да нет, разумеется, меня не беспокоят твои груди, Криста. Просто со всеми этими плавательными нарядами приходится быть поосторожней, а так ты… ну… очень подходишь… я имею в виду, как ты работаешь…

Криста рассмеялась над ее смущением.

— Не беспокойся. Никаких обид. Я просто работаю в своей обычной манере, и давай предоставим старине Стиву позаботиться о том, чтобы уровень снимков получился выше, чем в постерах и у фотографов, работающих для «Спортс Иллюстрейтед». Как ты думаешь, Стив, ты сможешь снизить мою сексуальность? Ты ведь уже много лет проделываешь это с другими девушками.

Криста пощадила «вогетту». Стив мог взорваться, и тогда с ним могли справиться лишь сильные и храбрые. Она решила как-то отвлечь его.

— Послушай, дорогуша, чтобы залить водой твою сексуальность, потребуется больше жидкости, чем в этом проклятом океане. Ты даже Дика Виттингтона способна заставить обернуться. Ты, любовь моя, единолично отвечаешь за распространенность греха святого Онания в Западном полушарии. Я просто удивляюсь, как это весь мужской состав колледжей до сих пор еще не ослеп или, по крайней мере, не ослаб настолько, чтобы вставать с постели при помощи веревки. А теперь, маленький, жуткий вампир… подбородок выше и раз, два, три…

Криста хихикнула от восхищения. Стив не мог без стеба. Он любил побалагурить. В отличие от многих других фотографов, он ценил остроумные ответы, они помогали ему расслабиться. Его талант нуждался в разбавлении, некотором снижении концентрации. Вот почему она чувствовала энергию, которая всегда присутствовала в его лучших работах. Он подпитывался от нее. Она же всегда заряжалась током, который исходил от него, когда его щелкающий аппарат ловил и аранжировал плавные движения ее тела. Она растворялась в этом миге, извиваясь в лучах солнца, забывая себя, едва ли сознавая ту красоту, которую творила. За многие годы она натренировалась в мимике и отработала пластику всех поз. И сейчас могла имитировать искренность и создавать видимость естественности, не потратив и секунды на обдумывание задачи. Немногие люди понимали, какая тяжелая работа предшествовала этой кажущейся простоте. Это и было причиной того, что на вершине маленького Олимпа, где обитала Криста, было довольно пустынно.

Когда взошло солнце и тени обозначились резче, нежный и таинственный свет раннего утра стал пропадать. Стив Питтс не был Гельмутом Ньютоном. Жесткий реализм прямого дневного света не устраивал его, он предпочитал ткать свои визуальные чары на закате и в сумерках, когда Всевышний брался за палитру и все вокруг наполнялось неземным сиянием. Криста знала почти с секундной точностью, когда он объявит дневной перерыв.

— Я полагаю, что мы потеряли свет, мальчики и девочки, — сказал он наконец.

Его плечи обвисли. Тонкая рука упала вниз, линзы «Никона» покоились на синей ткани его выцветших, закатанных джинсов. Творческая энергия иссякла, и он внезапно показался опустошенным, когда улыбнулся Кристе с расстояния в десять футов из стеклянного моря.

Она улыбнулась в ответ, понимая, что он ощущал, потому что сама ощущала это, микросмерть в конце творческого акта. Она знала, что все было сделано хорошо, даже очень хорошо, но получится ли это на пленке? Сейчас имело значение лишь это, но контактные кадры можно будет увидеть только завтра.

— Как ты думаешь, что-нибудь получилось, Стив?

— Моя дорогуша, ведь работали мы с тобой. Разве тут могут быть сомнения?

— Ни капельки.

Криста засмеялась, направляясь по, воде к нему. Их команда все еще находилась на своих местах, однако теперь присутствие главных действующих лиц уже не требовалось. Криста и Стив, два старинных приятеля, срослись воедино в своих воспоминаниях. В работе же все было по-другому. Для Кристы это последнее выступление в качестве модели, и она дала себе клятву, что следующего не будет. Она не хотела ни «финальной корриды» тореадора, ни «последнего выхода» боксера, ни замшелого от старости «прощального» массового балдежа поп-групп. Вот таким и должен быть конец веревочки… и Криста не могла себе представить лучшего финала. Она шла по Палм-Бич, где провела детство, с блестящим фотографом, показавшим ей когда-то всю прелесть мира, которую ее «васповское»[4] семейство никогда так и не смогло понять.

Стив крепко обнял ее. В былые дни она, новичок, считалась его протеже, а он ее ментором. Но в те дни и он тоже взбирался по нижним ступенькам лестницы карьеры. Они росли вместе, учась друг у друга, и теперь трудно было даже определить, кто больше способствовал успеху другого. Была Бейли творением Шримптона, или наоборот? И создал ли Пенн Лайзу Фонсграйвс, или такие связи представляли собой симбиоз, синергизм, где каждый давал что-то другому, каждый играл свою важную роль, причем совокупность оказывалась бесконечно значительней, чем простая сумма индивидуальных вкладов.

— Прямо как в старые добрые времена, а? — вторгся Стив в ее размышления.

— А ты думал, что все станет проще? — сказала с кривой усмешкой Криста. В течение многих лет она и Стив стояли по колено в семи морях. Не было позы, которой она бы ни принимала, выражения лица, которое бы она ни пробовала. А он оценивал всяческие возможные положения света и тени, экспериментировал со всеми мыслимыми комбинациями объективов, пленки и фотокамеры. И все равно давалось это нелегко. Работа была адской. И всегда оставались сомнения, находится ли в камере снимок и удалось ли запечатлеть красоту на целлулоид. Это казалось такой несправедливостью. Несомненно, опыт должен означать, что тебе не нужно работать столь тяжело и упорно. Но в этом-то и заключалась одна из коварных и жестоких шуток жизни. Момент твоего расслабления отражался на качестве работы, а это означало, что ты достиг предела, и перспектива, простирающаяся перед тобой, уже больше не будет зовущим вверх склоном горы. Вместо этого будет обрывистый спуск в долину забвения, где заканчивается карьера.

— Что становится проще, — сказал Стив, — так это тратить добычу, дорогуша. Помнится, прежде всякие там УЗИ, пластические хирурги и врачи, что лечат ноги, были всего лишь слабым отблеском в моем сознании.

— Стив, не может быть! Я имею в виду пластическую хирургию…

— Уверяю тебя, что я сделал это. Без операции ты теряешь трепет и биение сердца. А коли потерял, надо постараться это вернуть. Я зашит туже, чем почтовая сумка в Сан Квантине. Ну, что ты думаешь?

Он откинул голову и убрал с висков седеющие волосы. Два крошечных шва сказали, что он не шутит. Криста внимательно разглядывала их.

— Иисусе! Стив! Но внешне ты не изменился.

— Вот почему я заложил свой дом, чтобы заплатить за эту проклятую хирургию. Предполагается, что ты не должен меняться внешне. Вообще-то, я не стараюсь убежать от убийцы номер один и морочить голову зрителям «Неразгаданных тайн». Просто пытаюсь не сдаваться в битве против enno domini и хочу продолжать устраивать тошниловки со своими молодыми приятелями на берегу океана. Это самое малое, что может сделать старый пудель-аферист.

— Какой еще к черту пудель-аферист?

— Э… знаешь ли… это британское выражение для такого рода парней, что посылают цветы, пахнут слишком уж хорошо и носят шелковые полумаски, чтобы быть неузнанными в ночи.

Криста рассмеялась.

— А это больно?

— Да, но не операция. Ее обезболили Стив Хёфлин и молодое красное вино в «Эрмитаже». Но вот денежные расчеты превратились в настоящую агонию.

Они брели вдоль берега, рука об руку, распугивая суетливых крабов.

— Стив, ты сейчас занят? Что скажешь о позднем завтраке, то бишь раннем ленче у «Грина»? Сейчас там не должно быть католиков. У меня есть кое-что, о чем хотелось бы поговорить с тобой.

Криста подавила в себе угрызения совести. Согласившись выйти из отставки и сняться у Питтса для «Вога», она сделала это не без задней мысли. Пусть девушка, которая была запланирована, не смогла выйти, но ведь всегда есть и другие модели. Она намеревалась подлизаться к своему старому другу, поскольку хотела огорошить его деловым предложением. Беда состояла в том, что от этого предложения он легко мог отказаться. Чтобы побудить Стива согласиться на сделку, которую она задумала, ей приходилось обращаться к самым глубинам их давней дружбы.

— Только не говори мне, что хочешь, чтобы я снимал всех тех заезженных кляч, которые считаются моделями в твоем агентстве.

— Стив, не нужно даже шутить по адресу моих девушек. — Криста произнесла это с улыбкой, но в ее словах послышался металл. В меню юмора Стива могло быть все, что угодно, но только не ее агентство. Она была просто одержима им. Много лет она строила свою карьеру супермодели, даже выдержала экскурсию в джунгли Голливуда, имевшую дикий успех, но глубоко разочаровавшую ее, однако всю жизнь ее действительно завораживал только выигрыш, причем деньги она рассматривала лишь как способ вести счет. Ремесло модели где-то удовлетворяло ее амбиции, но им нельзя было заниматься долго. Появлялись новые девушки, более молодые, более «теперешние», с лицами «в струе моды» и телами, которые могли проделывать вещи, которых не могла она. Усвоила она одно: для процветания нужно использовать знания и навыки, которыми ты уже обладаешь. Вот она и решила уйти из «Эль» и, к ярости владельца, Джонни Россетти, основала свое собственное. Однако она не была намерена вести дело так, чтобы оно стало точной копией всех других. За многие годы она придумала абсолютно оригинальную схему. Стив Питтс был жизненно важен для ее успеха.

Несколько пеликанов, построившись в боевой порядок, устремились в королевскую голубизну неба, когда Стив осторожно поглядел на нее. Он знал эту девушку, как дочь или сестру, которых у него никогда не было. Она была удивительной во всех отношениях. Ее родители позаботились об этом. Криста часто с кривой усмешкой рассказывала про их подход к воспитанию ребенка — «узкая тропинка или широкая дорога», «формируйся или убирайся», что привело к тому, что девочка стала сильной в желаниях, но не в чувствах. Если ты встанешь на пути амбиций Кристы Кенвуд, она переломает тебе ноги, словно сухие ветки на дереве, и ее глаза останутся при этом сухими. Красивая оболочка, которая окутывала ее душу — нежная, сочная, чувственная — вводила в заблуждение относительно ее сущности, потому что в глубине своей натуры Криста была победителем, который никому не позволял перебегать себе дорогу.

— О'кей, — сказал он в конце концов. — Пошли позавтракаем. Мои артерии в состоянии одолеть еще одну порцию холестерина. А у «Грина» все так же приятно?

— Да. В прошлом году у них был ремонт. Несколько месяцев все было закрыто, а кончилось все тем, что декор остался абсолютно таким же, что и прежде. Пожалуй, что-то вроде твоей пластической операции.

— Слышишь, дорогуша, оставаться в форме, в то время как твои враги стареют — это сладчайшая месть. Знаешь, как это называется… Стежок во времени.

— А ты помнишь нашу первую встречу, Стив? — перебила его Криста, внезапно проявив жадность к воспоминаниям.

— Разве забудешь тот миг, когда на тебя наезжает паровой каток?

— Паровой каток? Стив, я не была такой тяжелой.

— Поверь мне, дорогуша, ты была-таки тяжелой. Ты напоминала сахарный пудинг — жирненькая, вся в ямочках, сочненькая, и ни разу за всю свою жизнь я не встречал ничего более летального.

— Стив! — Она ударила кулаком по его руке, хохоча над тем, какой она была, способная смеяться над этим благодаря тому, какой теперь стала.

— Ты подкатилась ко мне, а я тогда вел съемку, дорогуша, и заявила: «Я могу делать это». У бедной фордовской девушки чуть не случился апоплексический удар. Никогда не забуду ее лица. Cerise[5]. Такой цвет я никогда не видел ни до, ни после.

— Неправда! Я сказала что-то вроде… «Мне очень хотелось бы уметь делать это».

Стив махнул рукой, опуская детали.

— Соль в том, милочка, что тогда ты была так же далека от модели, как я от состояния благосклонности.

— Ты сказал, что я слишком коротконогая, слишком толстая и слишком тупая, чтобы стать моделью. — Тон у Кристы был насмешливо-прокурорским.

— Я был еще мягок, дорогуша.

— Ну, и ты ошибся, не так ли, мистер Свенгали?

— Я не ошибся… просто до встречи с тобой я всегда полагал, что слова о вере, сдвигающей горы, всего лишь благочестивая мечта. Если бы мы запантетовали ту диету, которой ты придерживалась, мы бы наслаждались жизнью, покупая «Доналд Трамп» по десять штук на доллар, а не потели бы кровавым потом на этом горячем пляже.

— Я не садилась ни на какую диету. Просто перестала есть.

— Это я еще могу понять. Но никогда не смогу постичь, как это ты подросла.

— Оптическая иллюзия.

— Созданная скорее решительностью, чем зеркалами.

— Совершенно точно. — Криста сделала пируэт на песке. Она чувствовала себя хорошенькой. Нет, неправда, роскошной. И на девять десятых благодаря силе воли. — А ты помнишь, как я обычно заставляла тебя снимать меня в кадре по колено, чтобы прибавить дополнительный рост?

— А еще нам приходилось бинтовать твои титьки, когда они чересчур выпирали.

— Но я не смогла заставить себя вытащить задние зубы, когда все другие это делали.

— Пожалуй, это единственное, перед чем ты спасовала.

— Да еще в тот раз, когда заявила, что умею водить машину, а сама не умела, и пришлось снимать весь рекламный ролик задом наперед, а потом прокручивать пленку наоборот.

— А съемка во Франции, когда ты отказалась курить, и пришлось сосредоточить всю тему на каком-то журчащем ручье?

— И это оказалась самая успешная реклама, какая когда-либо получалась у Гайтена.

— Да-а, и «Инфинити» позаимствовала идею использования природы, когда рекламируемый товар убирается из кадра. Черт побери, у тебя в те дни было больше мастерства, чем у Вайкики.

— Чепуха. Я просто знала, чего хочу.

— Ты Чингисхан и Атолла Гунн.

— Я была наивной и впечатлительной.

— Ты напоминала наконечник томагавка с нимбом и ангельскими крылышками.

— А ты был словно Господь с похмелья.

— Кто-то же должен был остановить тебя, чтобы ты не завоевала весь мир.

— А разве это плохо?

— Догадываюсь, что хорошо. За всю свою жизнь я не знал никого, кто желал бы столько, сколько ты. В этом заслуга родителей, не так ли?

Стив оставил юмор в стороне. В былые дни они обсуждали вещи вроде этих. Тогда успех, казалось, делал эти детские обиды ничего не значащими. Однако боль детских лет никогда не проходила. Она задерживалась в потаенных уголках души, и никакой «взрослый» никогда полностью не освобождался от нее, и уж точно не Криста и не он.

— Мои родители… моя милая Мери… Я потеряла их. Потеряла всех разом.

Неожиданно глаза Кристы наполнились слезами. Она боролась с собой, стараясь не давать волю эмоциям. Эмоции ведь такая вещь, которую иметь не полагалось. В ее детстве слезы были уделом проигравших. Они считались проявлением слабости, не делавшей чести твоей семье и уж тем более тебе.

— Родители — занятная штука, — произнес Стив с грустной задумчивостью. — Ты мог и не любить их, но всегда грустно, когда они уходят.

— Оскар Уайльд определил очень точно. Ты начинаешь с любви к ним. Позже осуждаешь их. Редко забываешь их. Да-а, мне их не хватало. Но Мери больше всех.

— Что она из себя представляла?

— О, младшая сестра, само воплощение этого понятия. Смышленая, искрометная, надоедливая, когда она все время висела на тебе. Однако, о, друг мой, как я ее любила. Такая маленькая и такая невероятно живая. Пожалуй, мои родители никогда и не были действительно живыми. Они жили в каком-то благовоспитанном состоянии умеренной реанимации, а вот Мери была… о, я даже и не знаю… я хочу сказать, что у нее было многое впереди… Господи, как бы мне хотелось, чтобы она была теперь со мной! Я бы делилась с ней всем, показывала ей свою программу…

— Ну, а потом автомобильная авария и финансовый крах? — спросил Стив, включаясь в воспоминания Кристы.

— Да-а, невинные шестнадцать лет и полное неумение обращаться с деньгами. Да и к тому же выяснилось, что баксы уже давно улетучились, только мама с отцом всячески скрывали это.

Стив горько улыбнулся. Он знал, что она чувствовала. Формально его детство проходило совершенно в другом мире, чем ее. Скандалы, побои, алкоголизм, заброшенность. А у нее пышные котильоны, праздность, пикники. Однако, эмоциональная обделенность Кристы, хотя и трудно уловимая, оказалась не менее болезненной, чем его, и это сделало их похожими. И теперь их нежные, уязвленные сердца бились в жесткой упаковке самоуверенности, позволявшей им безжалостно прорезать дорогу среди простых смертных, стремясь осуществить свои мечты. Теоретически они должны были бы стать неудачниками, но каждый из них решил считать ту пустыню, лишенную любви — свое детство — скорее побуждением к действию, чем помехой. Возможно, поэтому они так любили друг друга.

— Кстати, дорогуша, тебе ведь не понадобилось много времени, чтобы снова наполнить фамильные сундуки. Но я не могу представить, чтобы твои родители когда-нибудь одобрили, что ты проводишь свою жизнь, извиваясь перед фотокамерой.

Криста засмеялась, полная чувства вины.

— Они пришли бы в ужас. Они ведь так отгородились от действительности. Даже дом в Новой Англии не стали покупать, как все их друзья. Можешь ли ты поверить, что они были вместе еще в детском саду? Вы бы ужаснули друг друга, если бы могли встретиться. Ты бы пошатнул ихнюю картину мира.

— Не ихнюю, а их, дорогуша. Господи, и это после всех тех денег, что я затратил на твое образование. Кстати, дорогуша, они, видно, были не такими уж и плохими, раз произвели на свет такую умницу и красавицу, как ты.

— О, Стив, — засмеялась Криста. — Могу поклясться, что ты говоришь это всем мальчикам.

— На самом деле, — пробурчал Стив, изображая в шутку, что обиделся, — ты была единственной, кто мог бы меня спасти. Если бы ты только обратила свет своего лица на меня и дала мне кусочек…

— Ты бы пришел в ужас, Стив Питтс, — сказала Криста, играючи ударив его по руке, когда он договорил фразу. — Тот дизайн, который ты проводил с моим телом, всегда был строго коммерческим.

— Порой я подозреваю, что перегородка между коммерцией и похотью поразительно тонка, — заметил Стив.

— Иногда я согласна с тобой, — улыбнулась Криста.

Они молча шли, и молчание не казалось неловким. Криста оглянулась вокруг. Ничего не изменилось. Время не оставило своих следов на Палм-Бич, традиции тоже не повредили ему. Пляжные дома, стоимостью в мультимиллионы долларов, продутые океанскими ветрами, что злее наждачной бумаги, были так же разорены, как и всегда, краска пошла клочьями, ставни оторваны и хлопают на ветру, обломки детских игрушек валяются на лужайках. Каждый десятый дом был исключением, подтверждавшим правило… лощеный дворец, сооруженный каким-нибудь безвкусным парвеню, который не имел ни малейшего понятия, что такое Палм-Бич, и биржевой бизнес которого, вероятно, лопнет еще до того, как он сможет прижиться здесь. Она улыбнулась, когда они проходили мимо дома Молли Вильмот. Несколько лет назад бедная Молли, проснувшись как-то утром, обнаружила в своем плавательном бассейне старый пароход, принесенный сильным ветром и приливом. Положение обязывало, и ухмылявшиеся латиноамериканские кочегары были приглашены на шикарный завтрак под картиной Пикассо, принадлежавшей Вильмот. Такое возможно только на Палм-Бич! Криста посмотрела на океанскую даль. Вдали от берега с легших в дрейф лодок ловили рыбу. Пара аквалангистов плавала вокруг красного флажка на отмели. В миле или двух впереди, на острове Сингер, отделенном от Палм-Бич узкой бухтой Лейк-Ворт, стоявшие там небоскребы напоминали плутократам с безопасного расстояния, на что похож действительный мир.

Бетонный бастион проходил вдоль береговой полосы, и Криста почувствовала внезапный шок от воспоминаний. Это был дом Роуз Кеннеди, старый, хлопающий ставнями, прозванный «компаунд Кеннеди». Он никогда не стоял в стороне от жизни. Стойкий васповский республиканский городок ужаснулся, когда демократ и католик Джон Ф. Кеннеди получил разрешение построить вертолетную площадку в компаунде, чтобы устроить здесь зимний Белый Дом. Они гораздо меньше ужасались за несколько месяцев до этого, когда девушка из «Юпитера» заявила, что ее изнасиловал племянник Кеннеди, Тедди. Мнение Палм-Бич было таково, что это костлявое создание, нырявшее в океан в четыре часа утра вместе с набравшимся Тедди, могло согласиться на все, что угодно. Калитка, выходившая на пляж, побелела от соленого ветра и сейчас была закрыта для всего мира. Но Криста помнила те времена, когда она была широко распахнута.

— Давай, Мери! Или тебе не хочется получить хот дог? Хочется или нет, я спрашиваю?

— Я иду, только у меня заноза в ноге, больно же, Криста!

— Так вы обе идете или нет? — Четыре кузена Кеннеди стояли на бетонном волноломе, глядя вниз на двух сестер, стоявших на берегу.

— Господи, да мы идем. Не можете подождать? У Мери болит нога.

— А у Тедди нога отрезана, — сказал Патрик со всей иронией, какую мог изобразить восьмилетний мальчишка.

— Возможно, Патрик, — резко бросил Тедди. Только ему самому позволено было шутить насчет своей отрезанной ноги.

— Мы ведь ждали тебя, когда у тебя был приступ астмы, — завыла в ответ Мери с берега. Она сидела на песке и старалась разглядеть занозу, поднеся ступню к лицу.

Криста подошла и наклонилась к ней.

— Дай-ка я погляжу.

— Смотри, вон заноза.

— Да, ты права. Ну, опирайся на меня. У них в доме должна найтись иголка.

Они вместе ковыляли через деревянную калитку, выходившую на пляж, по зеленому коридору из кустарника, вверх по ступенькам на лужайку. Вечерами, во время пикников на пляже, всегда кто-нибудь из Кеннеди, Шрайвер или Смит прятались тут, чтобы выпрыгнуть на тебя в лунном свете. Криста содрогнулась от неприятных воспоминаний.

На лужайке их встретил Крис Кеннеди с озабоченным лицом.

— Это серьезно?

— Да нет, это заноза. Только ушла глубоко. Мне нужна иголка, чтобы ее вытащить.

— Сейчас, сейчас… Макс, ступай и найди иголку и спички. Лучше, если мы ее простерилизуем.

Мери села на траву. Мальчики столпились вокруг.

— Может, я лучше позову маму? — предложил Тедди.

— Нет, не надо, я сама справлюсь, — отрезала Криста. — А ты будешь терпеливой, ведь правда, Мери?

Мери закусила губу.

— Думаю, что буду, — пообещала она.

Игла прибыла, большая и сверкающая. Последовала церемония стерилизации. Ее водили взад-вперед над пламенем, пока кончик не почернел как смоль.

— Она обожжет меня. — На глазах у Мери выступили слезы.

— Нет, не обожжет. Я подую на нее. — Криста подула. Глаза четверых мальчишек остановились на ней. Она получила аудиторию, к тому же весьма высокопоставленную. Пожалуй, она станет хирургом, когда вырастет.

Это была ее первая операция.

— Мне не нужно было дуть на нее. Ведь я могла занести на нее бациллы. — Криста упивалась ролью доктора.

— Давай, Криста. Папа делает хот доги возле бассейна. Они уже сто лет как готовы. — Патрик был голоден.

— О'кей, о'кей. — Криста тяжело вздохнула и воткнула иголку в ножку своей маленькой сестренки, туда, где чернела заноза.

— Ай! — закричала Мери. Это оказалось слишком тяжело для семилетней — возбуждение, боль, всеобщее внимание, мысль о том, что они прозевают хот доги. Она разразилась слезами.

— Перестань, — резко приказала Криста. — Перестань, Мери!

— Кеннеди не плачут, — заявил Патрик.

Криста резко обернулась к нему. Только ей разрешалось критиковать свою семью. И больше никому.

— Моя сестра не Кеннеди. Она Кенвуд, а Кенвудам позволено плакать, — отрезала она.

Кенвуды могут плакать. Кенвуды могут плакать. Много лет Криста вспоминала гнев, с которым она произнесла эти слова. Поскольку, разумеется, Кенвудам, как и Кеннеди, плакать не полагалось. Это было правилом ее родителей, и это суммировало в себе все, что только было тяжелого в ее детстве. Мать с отцом никогда не понимали простой истины, которую она поняла еще тогда: подавляя эмоции, ты не избавляешься от них. Они продолжают жить, бурлят под поверхностью и морщат обои на тщательно разглаженном фасаде. Они болезненны, подобно занозе в маленькой ножке ее сестренки, и они сделали Кристу жестокой, хотя она могла бы стать мягкой, нежной и заботливой. Бедная, бедная Мери. Если бы она могла обнять ее сейчас. Если бы только в эту минуту Мери могла оказаться здесь, задавать вопросы, требовать внимания старшей сестры, которую обожала. Самая сладкая маленькая сестренка в мире увидела после того случая еще только четыре лета.

Криста пыталась отогнать воспоминания, но не смогла.

Полицейский автомобиль провыл на подъезде к дому, объехал на скорости вокруг фикуса, который возвышался в центре лужайки так, что гравий разлетелся из-под колес в стороны. Криста слышала сирену, когда он находился еще в миле от нее, и равнодушно подумала, что у кого-то из соседей случился сердечный приступ. Она стояла в дверях, глядя на мигающий синий свет и готовя фразу о том, что они перепутали адрес. Полисмен выскочил, оставив дверцу открытой, и когда направлялся к Кристе, она внезапно поняла, что он не ошибся адресом. Лицо его было бледным, и хотя он ничего еще не сказал, его нахмуренные брови говорили о том, что он обдумывает, какие ему подыскать слова.

— Что случилось?

— Мисс Кенвуд? — Он тянул время. Он знал ее. Он всегда завтракал у «Грина». Холодные и липкие пальцы впились в плоть Кристы. Она почувствовала, как в ее желудке провалилось дно. Она шагнула ему навстречу.

— Произошла авария возле поворота к Кеннеди. Ваша семья…

— С ними все в порядке? Они живы? — закричала Криста. Ее мама, папа… Мери. Они все поехали в гости на ланч. Криста осталась дома. У приглашавших не было детей ее возраста.

— Все плохо, — ответил полисмен, а его лицо сказало, что все было еще хуже. — Ваши родители погибли. Оба. Ваша сестра сидела сзади. Она еще жива. Она спрашивает про вас. Я отвезу вас туда. Нам нужно спешить.

— О Боже… О, Боже! — Криста побежала к автомобилю, спрятав лицо в ладони. Почему-то шок заглушил все ее мысли о родителях. Но Мери, маленькая Мери жива и зовет ее.

Они с ревом пронеслись по Северному Океанскому бульвару. Сирена надрывалась.

— У нее все в порядке? — Голос Кристы раздавался словно издалека.

Полицейский с угрюмым лицом глядел на дорогу.

— Парамедики занимаются ею, — вот и все, что он смог сообщить.

Слева от них солнце проливало свой свет на спокойный океан. Через минуту они прибудут на место происшествия.

— Я боюсь, что там кровь, — предупредил полицейский. Они с визгом затормозили возле патрульной машины, которая уже заблокировала дорогу. Рядом находился многоместный легковой автомобиль, его капот и бок были помяты серебряным «Мерседесом», врезавшимся в него, словно копье. На передних сиденьях виднелись две тряпичные куклы, словно манекены в видеоклипе про ремни безопасности. С той разницей, что здесь виднелась кровь. Они были покрыты ею. Криста прижала руку ко рту. Другой полисмен открыл дверцу.

— Идите, — сказал он, протянув руку, чтобы подбодрить ее. Пошатываясь, она шагнула прочь от машины. Голова работала с трудом, но она знала, что должна держаться. И тогда она услышала.

— Ооооооо! Мне больно! — Стоны ребенка, стоны Мери. Голос донесся из глубины автомобиля, который уже превратился в гроб. И тогда Криста рванулась вперед, оттолкнув старавшуюся удержать ее руку. Она подбежала к той дыре, что осталась от окна, и вцепилась в ее край.

— Мери, о, Мери, девочка моя, милая, это я, — завыла она, и на глазах ее закипели слезы, а голый страх сжал внутренности.

— Криста? Криста! О, Криста, мои ноги.

Искаженное шоком лицо Мери смотрело на нее из полумрака крошечного пространства. Глаза расширились от боли и ужаса. Лицо было белым, как лик Христа. Одна рука была свободной, другая погребена вместе с остальным телом в переплетении искореженного металла.

— Милая, не беспокойся. Я здесь. Все будет хорошо. Верь мне, Мери. Держись, как ты всегда держишься. Это я, милая. Все будет в порядке.

— Меня зажало, — сказала Мери. — Меня зажало и раздавило. Я не могу пошевелиться.

— Мы достанем тебя. Сейчас они придут. — Криста почувствовала, как ужас прошил ее. Она повернулась и закричала во всю мочь. — Помогите, ради Бога, помогите, кто-нибудь. Сделайте хоть что-то.

Потом снова склонилась к сестре.

— О, Криста, я люблю тебя, — проговорила Мери с мудростью ребенка, стоящего в конце жизни. — Я так сильно люблю тебя.

— Дорогая, детка, о, я люблю тебя тоже, так сильно, так сильно.

Крупные слезы появились на глазах у Мери. Они медленно набухли и побежали по ее бескровным щекам.

— Я хотела вырасти и стать похожей на тебя, — прошептала она и свободной рукой потянулась к Кристе, коснулась ее лица.

К Кристе тоже пришли слезы, растопив шок. Она держала руку сестренки в своей, холодную и липкую от пота, прижала ее к своей щеке и уже знала, что все кончено. Эти воспоминания останутся с ней навсегда.

— Помнишь, — спросила Мери, — у Кеннеди, когда ты сказала, что мы можем плакать?

— О, дорогая, не разговаривай. Доктора сейчас приедут. Все будет хорошо.

— Поцелуй меня, Криста.

Криста наклонилась в искореженное окно и прижалась щекой к щеке сестренки. И, собрав всю свою нежность, накопленную во время жизни на земле, поцеловала ее.

— Не оставляй меня, Криста. Мне так страшно, — прошептала Мери, и Криста почувствовала ее дрожь, когда время подошло. — Это так, как я боялась темноты, и ты разрешила мне спать с тобой в одной постели, только не дала мне взять с собой моих мишек.

— Не надо, Мери, не надо! О, дорогая моя, мне так жалко! Я так подло вела себя с тобой, а ведь я так тебя любила. Ты это все, что у меня было. Ты все, что у меня есть.

— Если мне удастся увидеть тебя сверху, я буду смотреть за тобой, — сказала Мери, такая маленькая и в то же время такая взрослая на краю вечности. Это было все, что она когда-либо хотела… стать равной Кристе, войти в круг ее друзей, добиться любви старшей сестры, которую боготворила.

— Мне холодно, — вновь заговорила Мери, — и я не чувствую своего тела.

— Не сдавайся, Мери, ради Бога, не сдавайся. — Криста крепко держала ее и старалась влить свою решимость в разбитое тело сестренки. Но глаза Мери уже закрывались, как закрывались они всегда после третьей истории, когда она ложилась спать, потом открылись снова, надолго перед бесконечным сном. Бывали такие прекрасные минуты, когда усталость и плохое настроение проходили, а впереди сияло утро нового дня. Но теперь не будет никакого завтра, а сон стал страшным врагом, а не другом.

— О, Боже, милый Боженька, спаси ее, — произнесла Криста. И почувствовала, как голова сестренки склонилась в ее сторону и жизнь отлетела от нее… руки Иисуса приняли ее наконец. Криста отпрянула назад, дикая печаль обрушилась на нее. Именно там, на жаркой дороге, под палящим солнцем, завязалось ее знакомство с одиночеством.

Стив, не замечая печальных мыслей Кристы, углубился в свои собственные воспоминания.

— Какое замечательное место. Вот где хорошо жить, — сказал он, вдыхая носом соленый воздух и вспоминая отвратительную, дымную вонь манхеттенского лета. — Здесь, должно быть, всегда был рай для малышей. Все равно что иметь на собственном заднем дворе огромную песочницу.

Криста вздохнула.

— Да, это было великолепно. — Жизнь продолжалась. Она вернулась к действительности. — Мы любили все это, особенно Мери. Знаешь, всякие там бесконечные пирожки из песка, замки, плаванье с маской и трубкой, в лодке под парусом, серфинг… Взрослые никогда не подходили к океану. Считалось дурным тоном иметь загар. Мы обычно проводили там время вместе с дикими и лохматыми ребятами из Уэст-Палм, которым не полагалось там быть. Городок старался держать их подальше от острова, не разрешая им парковаться, но мы сообщали им, кто в это лето не приехал на дачу, а всегда кто-то не приезжал, и поэтому они могли оставлять свои машины на подъезде к пустующему дому и потом приходили к нам на пляж.

Они поравнялись с домом, возле которого собралась небольшая толпа. Там был натянут полосатый тент, люди носили белые ящики-холодильники «Иглу» и подносы с едой к раскладным столикам, накрытым под парусиной. Красивая девушка в крошечном «бикини» и с загаром, как в Рио, крикнула им что-то через пляж.

Криста и Стив остановились.

Криста хлопнула себя ладонью по лбу.

— Эй, Стив, я совершенно забыла. Это же День Памяти. Дайна?! — крикнула она в ответ.

Дайна Хаттон бежала по песку, улыбаясь, и обрушилась на Кристу, сжав ее в своих объятиях.

— Криста! Криста! Как здорово! Я и не знала, что ты в городе. Ты, свинья! Почему не позвонила? У нас ведь пикник. Ты должна пойти к нам на пикник! Ты как раз то, что нам требуется. И не говори, что ты работала! — Ее загорелый нос нахмурился, изображая деланое неодобрение.

Криста виновато улыбнулась. Полный грим выдал ее. Палм-Бич был единственным местом на земле, где работа ставилась в один ряд с подрывной деятельностью.

— Дайна, это Стив Питтс, он почти такой же мой старый друг, как и ты. Стив, это Дайна. Она тратит часть денег, которые ее предки сделали из маленькой компании «Е. Ф. Хаттон», устраивая самые знойные пляжные пикники в честь Дня Памяти, какие только знала христианская цивилизация.

— Как замечательно. Незнакомец в городе. Свежая кровь. Сейчас ты мне начнешь рассказывать как он знаменит и что он делает потрясающие вещи, прямо как ты, Криста. Я уже падаю в обморок от восторга. Ну, кстати, у нас отличнейший рег-бенд, который Давид привез прошлой ночью на своей посудине с островов. Ни у кого из них нет ни паспортов, ни разрешения на работу, ничего подобного вообще. Так что завтра утром они влипнут в историю, если не уедут, либо нам всем придется отсидеть срок, согласно всем этим старым мочалкам, которые изображают из себя прокуроров. — Она не удержалась и хихикнула при мысли, что на бумаге законы применяются к таким людям, как она. — И действительно, посидеть за решеткой будет таким хорошим отдыхом после напряженного сезона. Мистер Терлидзес попросил Мими обдумать дизайн единственной тюремной камеры на Палм-Бич. И она получилась вполне комфортабельной. А подумай, как там спокойно. Такой отдых от телефона.

— Как ты думаешь, Стив? Сможем мы выкроить пару часов? — спросила Криста.

— Ром и рег-бенд. Конечно сможем.

— Ну, я уверена, что здесь найдется немного «Маунт Гей». Нам часто не хватает закуски, но я не помню, чтобы у нас кончалось когда-нибудь вино.

Дайна рассмеялась от такого нелепого предположения, и Криста сразу же узнала легкомысленность избранного класса. Палм-Бич и его обитатели не изменились. «Маунт Гей» или, как допустимое исключение, «Майерс», был «единственным» ромом. Его пили из бумажного стакана с тоником или клубной содовой и ломтиком лимона; на пляже не признавались ни стеклянные, ни пластиковые стаканы. Он никогда вообще не смешивался ни с чем, отдаленно напоминающим фруктовый сок, гранатовый сироп или ангостуру. Те подходили для путешествий под парусами на острова, но никогда для «дома». И это было еще не все. В словах Дайны — «немного „Маунт Гей“» — скрыто присутствовал мягкий упрек, поскольку излюбленным питьем на пляжных пикниках в Палм-Бич были «Миллер Лайт», импортное пиво и дешевое, но очень холодное, предпочтительно итальянское белое вино. Марка пива никогда не обсуждалась. Вино могло быть любым, только не калифорнийским. Единственное условие, оно должно быть недорогим и охлажденным до предела. Завзятым алкоголикам разрешалось приносить помятые серебряные карманные фляжки, полные «шотландским», которым они не обязаны были делиться. Чужакам было трудно уследить за этими правилами, что в основном и обусловливало их создание. Можно было простить парвеню их заблуждение, что очень богатые станут пить очень хорошо, и что там будет embarras de richesses[6], дорогостоящее и экзотическое питье на пляжных пикниках, которое будут разносить внимательные слуги. Куда там! Наиболее впечатляющей вещью в потреблении алкоголя на подобном пикнике было его количество, а не качество. Умеренность была классовым врагом; здоровый калифорнийский лозунг «Я не пью слишком много, потому что всегда занимаюсь бизнесом», считался вражеской позицией, агрессивное трезвенничество находилось под крепким подозрением, если только не было всем известно, что ты записной алкоголик, проходящий очередной курс лечения.

Дымовые информационные сигналы Дайны Хаттон пролетели над головой Стива, однако Криста, все детство которой было упражнением в их чтении, поняла их без всяких усилий. Она громко рассмеялась, припомнив беззаботный, бездушный снобизм тех далеких дней. Выскочкам, штурмующим социальную лестницу, никогда не удавалось пробраться через минное поле здешних манер. Они просто не понимали, что слово «саммер»[7] было глаголом, что правильное первое имя было вторым именем твоей матери, что «Кримсон», «Олд Насау» и старый добрый «Эли» были заросшими плющом вселенными, где ты постигал самый твой важный урок… как надо пить.

Подошел толстяк. На нем была помятая соломенная шляпа с двумя лентами — кирпично-красной и цвета морской волны, пара стоптанных, горбатых шлепанцев от Гуччи и белая майка с надписью:

Еще на майке виднелись инициалы в виде монограммы Дж. Е. В. III, сделанные простой коричневой краской, чуть ниже надписи, слева. Шорты цвета хаки дополняли его ансамбль.

— Прибыл фургон со льдом, — сообщил он Дайне.

— А, — сказал Стив. — Се грядет морозильщик.

— Что? — опешил толстяк. Дайна поглядела пустыми глазами.

— Юджин О'Нил, — пояснила Криста.

— А он что? Придет? — спросила Дайна, слегка растерянным тоном.

— Он собирается немного опоздать на пикник, — злобновато отрезал Стив. Он быстро понял, с кем имеет дело. Для литературных аллюзий Палм-Бич был каменистой почвой.

— Данфорт Райтсман, — грубо сказал жирный плутократ в отместку. Он выбросил руку вперед, направив ее в Стива, словно сожалея, что у него не острые пальцы. Его воинственно поднятый подбородок сообщил, что он дожидается веселой шутки, которая прозвучала бы как имя чужака.

Криста поспешила обезвредить бомбу.

— Привет, Данни, — сказала она. — Помнишь меня, Кристу Кенвуд? Я играла ангела в пьесе о Рождестве, где ты играл мудреца.

— Кто-то понимал толк в сценарии, — заметил Стив с саркастическим смехом. Было ясно, что он метит скорей в отсутствие мудрости у толстяка, чем в недостаточность ангельских качеств у Кристы. Однако двусмысленность этого замечания уберегла его от открытой враждебности.

Данфорт Райтсман запыхтел, узнав ее.

— Конечно же это ты, — сказал он. — Точно, ты играла. На тебе еще были желтые штаны. — Внезапно он показался страшно сконфуженным. Чужаков следовало использовать и уничтожать. Братья и сестры по классу имели одинаковый ранг. Криста должна была помнить время, когда у него обнаружили вшивость второй степени, а еще вулканические извержения на лице, испортившие его юность, а еще вспышку нехарактерной для него дерзости, когда он устроил в школе пожарную тревогу.

Криста рассмеялась аристократической неуклюжести. Ты так и не научился, как нужно обращаться с красивыми женщинами в «Порселлан», «Скролл» и «Ки», или в «Коттедж».

— А я не могла носить что-нибудь более романтическое? Ну, вроде желтой ленты? — поинтересовалась Криста насмешливо-заунывным голосом.

— Нет, штаны, — настаивал Райтсман с упорством, присущим его породе. — А теперь ты разве не модель, или что-то в этом..?

Слово «модель» было упаковано в тона вкрадчивого упрека. Моделями были те, с кем твои друзья по касте знакомили тебя во время бурных и утомительных вечеров в Нью-Йорке, когда твоя жена лежала в госпитале, произведя на свет ребенка. И тех, кто заслуживал чести говорить с тобой, можно было захватить с собой в «О Бар».

— О, Данфорт, будь ангелом и принеси мне стакан вина, ладно? — прошептала Дайна. Она закатила глаза к небу, поскольку он медлил выполнить ее просьбу.

— Благодарю, — засмеялась Криста. — Я уж и забыла, что из себя представляет Палм-Бич.

— Первый раз в жизни я испытал желание уничтожить представителя враждебного вида, — сообщил Стив.

— О, не верьте подписи у Данфорта на майке, — сказала Дайна, кокетничая с чужаком. — Здесь каждый миллионер… по меньшей мере! — Она засмеялась, чтобы разрядить всякую возможность неприятного впечатления. — Включая тебя, Криста. Должно быть, это восхитительно чувствовать себя женщиной, которая сама устроила свою судьбу. Все равно что выработатьсамоуважение, вместо того чтобы иметь его с рождения.

— Или, пожалуй, иметь его, а не делать вид, что имеешь, — резко сказал Стив Питтс.

— Да… Ну, впрочем, мне очень приятно видеть тебя, Криста, и вас, Стив, однако мне, пожалуй, нужно удостовериться, что ледяная персона понимает, куда положить все необходимое. Иначе все захотят совершить переворот, либо быть перевернутыми, либо еще чего-нибудь…

Она скрылась в толпе.

— Стив! — насмешливо упрекнула Криста. — Какая жестокость к неразумному животному!

— Шкура у этого животного такая толстая, что оно ничего не почувствовало.

— Да-а, по-моему, ты понял, что такое Палм-Бич. Вообще-то, они не такие уж и плохие. Просто они немного привыкли к… ну, примерно к двадцати годам жизни впереди, как минимум.

— Я охотней провел бы это время за решеткой, — хмыкнул Стив, в то время как его острые глаза сканировали собравшихся. Социальная антропология всегда была его коньком, и повсюду он старался распознать тонкие кастовые уловки. Тут был пляжный пикник, и все-таки каждый его участник как-то старался заявить о себе одеждой. Они были на миллион миль далеки, как от классического английского стиля 20-х годов в духе Ральфа Лорана, так и от синей джинсовой ткани Западного побережья. Штаны рваные и мешковатые, рубашки кричащие или выгоревшие, обувь изношена до предела и склеена наспех белой липкой лентой. Почти каждый носил какой-либо вариант соломенной шляпы на манер старика из леса. Случайные персоны были одеты по-другому: двое для тенниса, трое для гольфа, по крайней мере полдюжины для бродяжничества по большой дороге. У некоторых был загар. А еще наблюдалось тотальное, как у первокурсников, отсутствие желания выглядеть сексуально. Похоже, никто из мужской части пикника и слыхом не слыхивал о том, что на свете существуют физические упражнения; особенно это касалось тех гостей, которые специально были одеты для занятия каким-либо видом спорта. По контрасту с этим большинство девушек, казалось, зашли на пикник на минуту и скоро вернутся в гимнастический зал, из которого не вылезают. Пища была какой угодно, только не претенциозной, и состояла в основном из цыплят и картофельного салата. Ни гамбургеров, ни хот догов, вообще ничего, на что понадобилось бы затрачивать усилия и отвлекать от основного дела, заключавшегося, по всей очевидности, в питье и высмеивании людей, которых ты видишь каждый день всю свою жизнь. Ни одна душа, ни мужская, ни женская, не обнаруживала желания зайти в море. Что еще к этому прибавить? Что эти люди любили фамильярность, презрение, опьянение, старую одежду, безделье, непочтительность, нежелание даже пытаться что-либо предпринять, самонадеянность. Отвращение они испытывали к посторонним, к проявлениям власти, слабости, тщеславия, а также к заслугам, беспокойству и энтузиазму. Стив промахнулся в своем лакмусовом тесте на несколько очков. А они на столько же очков в отношении него. Но это была-таки публика. Пляж, песок, питье, музыканты — всё было там, была и Криста.

— Пошли, Криста, возьмем чего-нибудь выпить, закусить и рухнем на песок. И когда я усядусь, то начну ждать твоих предложений, ладно?

— О'кей, будь по-твоему.

Криста улыбнулась, однако внутри нее уже затрепетали мотыльки. Стив не забыл, что она хотела с ним поговорить. Не забыла и она. Ее будущее зависело от его ответа.

Несколько крылышек цыплят, гора салата из шинкованной капусты и две огромных кружки «Вальполичеллы», и вот они лежат рядышком на пляже.

— Ну, давай, дорогуша, стреляй! — Стив почувствовал нехарактерное для него притяжение к Кристе.

— Слушай, Стив, когда я открывала агентство, то составила план игры, и это не был «Эйлин Форд» для бедных. То есть, я считаю, что смогу кое в чем усовершенствовать те услуги, которые оказывают традиционные агентства, и знаю наверняка, что смогу обеспечить девушек лучшей работой, чем они получают у такой акулы, как Джонни…

— К примеру, им не придется ложиться с тобой в постель, начнем хотя бы с того.

Криста печально улыбнулась. Ее свирепая неприступность и кастовые рамки позволили ей увиливать от откровенных, грубых наездов Джонни Россетти, владельца агентства «Эль», однако она насмотрелась на стольких «кукурузных» девушек из Айовы и пригородных красоток из больших городов, которые прошли через эту мясорубку, так что ей и думать об этом не хотелось. Некоторые ради амбиции стиснули зубы и вынесли все. Другие поддались очарованию музыки змея-искусителя и влюбились в человека, который даже и понятия не имел, что означает слово «любовь». И поплатились за свою ошибку телом, рассудком и душой. Криста содрогнулась при мысли об этом.

— Но то, что хочу сделать я, совершенно отличается от всего, что ты знаешь.

Она осторожно поглядела на него. Подходящий ли она выбрала момент для решительного разговора? Она тяжко вздохнула. Что ж, не хуже других.

— Послушай, Стив. Ты ведь знаешь, как в кинобизнесе крупные агентства вроде САА подбирают творческие бригады — звезда, режиссер, писатель, сценарист, а затем продают их с требухой студиям. Ну, я хочу сделать то же самое в сфере рекламного фото. Если бы у меня в распоряжении была модель экстра-класса, первоклассные гримеры, тончайший стилист и фотограф номер один…

— Ты могла бы идти прямо к Ревлону, Кальвину Клейну, Леви Страусу, минуя рекламные агентства. Ты могла бы делить гонорары между своей бригадой и все же зарабатывать комиссионные на процентах от заработков своих клиентов. Заказчик имел бы дело только с одним человеком, и все твои сотрудники были бы за работой…

Стив проговорил это громко, закончив фразу, начатую Кристой. Он произнес это задумчиво, оценивая мысль, которую озвучивал. Он уже знал, что это неплохо. Очень даже хорошо. Но успех зависел от нескольких факторов. Для успешного старта Криста должна была заручиться участием супермодели, а этой моделью была бы Лайза Родригес. И что еще более важно, она должна была отыскать фотографа экстра-класса… и таким фотографом был бы он.

— Да, абсолютно все так, Стив. Я считаю, что смогу сделать революцию во всем этом бизнесе. Мы придумывали бы сюжеты для рекламы, а затем поставляли людей и готовую продукцию. Это спрямило бы весь процесс, и мы заработали бы целое состояние. Нам нужно только будет проделать это все один или два раза, и тогда все будут сами искать нас.

— Нас? Мы? — ворчливо переспросил Стив.

— Да, нас, Стив. Ты мне очень нужен. Я должна заполучить тебя. Ты — ключевая фигура.

— И что же, мне придется уволить бедного старину Питера, который был моим агентом еще с каменного века, и пуститься в плаванье по неизведанным волнам вместе с Кристой Кенвуд и ее курятником на одном крыле и молитве?

Это не было «да», но не было и «нет».

— О'кей, я знаю, что у меня нет опыта по совращению фотографов, особенно такого, как ты. Но ведь послушай, Стив. Питеру не приходится вылезать из постели рано утром, чтобы искать тебе работу. Все, что он делает, это снимает трубку, записывает заказы и получает деньги. И ты платишь пятнадцать процентов тому, кто фактически делает работу бухгалтера. Раньше, когда вы были сравнительно мало известны, он зарабатывал свою долю. А сегодня уже нет. Ты для него словно рента. Ты ему уже ничем не обязан. А мне нужны будут только десять процентов.

— А, — рассмеялся Стив. — Морковка в виде денег. Твои друзья ужаснулись бы.

Он махнул рукой в сторону наследников старинных состояний, которые старательно делали вид, что не слышат этого разговора.

— Мой друг, разве ты что-то имеешь против денег?

— Только свои липучие пальцы, дорогуша.

— Подумай только о том, сколько дополнительных тошниловок сможет устроить старый пудель-аферист, имея лишнюю сотню тысяч или около того.

— А кого, скажем так, я буду фотографировать? Шутки в сторону, допустим, мы заполучим несколько многообещающих малюток, но ведь это еще не деньги в банке. О'кей, я смогу кое-что изобрести, нескольких сбить с катушек, перегрызть несколько глоток, дать долговые расписки, но это потребует времени, и мне придется расходовать капитал доброго отношения к себе. Ты требуешь от меня слишком большого риска.

Криста сделала глубокий вдох. Сделка все еще маячила впереди, но платить за нее приходится уже теперь.

— О'кей, я согласна на пять. Ты станешь моим убыточным лидером.

— Ты заставляешь меня чувствовать себя ведром с бобами, — запротестовал Стив.

— Если ботинки не жмут…

Криста видела, как колеблются чашки весов. Пора было ходить с козырей? Если он скажет «нет», то его слова могут обрести собственную инерцию, которую трудно будет преодолеть. С другой стороны, если она сразу откроет все свои карты, то у нее ничего не останется в резерве.

— Тебе не придется работать исключительно с моими девушками. Ты сможешь продолжать снимать своих фавориток из других агентств. Только когда мы будем продавать комплект, только в это время каждому придется быть «дома».

Какое-то время Стив молчал. Он потягивал «Вальполичеллу» и морщился. Его хладнокровие было одним из его наиболее привлекательных качеств.

— Послушай, дорогуша. Я, кажется, полюбил эту идею. Я люблю тебя. Я безмерно восхищаюсь тобой. Если кто-то и может заставить эту идею летать, а я думаю, что идея эта замечательная, то только ты. Но я как-то не уверен, согласится ли кто-нибудь платить большие баксы за твой комплект, если в нем нет модели с громким именем. У Майка Овица есть звезды, а также режиссеры, писатели и продюсеры. И цыпленок, и яйцо. У тебя не будет звезд, пока ты не можешь гарантировать им работу, а работу ты не получишь, пока не предъявишь звезду.

Криста повернула к нему лицо.

— Лайза Родригес, — сказала она просто.

— А что насчет нее?

— Я договорилась с ней. По крайней мере, почти. Я знаю, что тут будет все как надо.

Низкий, удивленный свист Стива Питтса ответил за него. Тут уж точно начинался другой футбол. Родригес зашкаливала стоградусную шкалу по своей «горячести». Он работал с ней несколько раз и с радостью снимал бы ее целую вечность, если бы не то обстоятельство, что все фотографы в мире стремились к тому же. Она была воспаленными снами и мягкой, пушистой мечтой Западного полушария, всех его мужчин, в ком бурлила красная кровь. Даже поверхности «контролек» излучали ее сексапильность. Снять ее плохо было просто невозможно, и без видимых стараний она могла превратить одежды, самые безнадежные с точки зрения моды, в произведения высочайшего «haute couture». Лайза Родригес выглядела хорошо во всем, а еще лучше без всего, и любой комплект, где она будет участвовать вместе со Стивом Питтсом, станет продаваться за мегабаксы всем, кто сможет себе это позволить. Но каким дьявольским образом Криста смогла добиться ее согласия? Какими земными путями удалось ей даже приблизиться к этому? Родригес работала на бывшее агентство Кристы, «Эль». Лайза и Криста вместе обеспечивали для Джонни Россетти восемьдесят пять процентов его доходов. Теперь Криста ушла от Джонни. Основала конкурирующее агентство. Переманить Лайзу Родригес будет актом гораздо более серьезным, чем просто еще одна дополнительная обида к уже сделанному оскорблению. Россетти, настоящий человеко-волк, непременно захочет крови теленка. На стенах появится кровь, и кровь эта будет одной группы с кровью Кристы.

— Ты переманишь Лайзу от Джонни? — смог наконец проговорить он, полный изумления и ужаса. Иисусе! Криста всегда была рисковой. Удивительно будет, если она сможет избежать красного значка за свою храбрость.

— Я уверена, что смогу заполучить ее. Ты ведь знаешь про Лайзу, не так ли? Джонни нашел ее на одном из тех конкурсов моделей, которые всегда устраивают. Она сбежала от своего семейства, живущего в Майами, и он привез ее в Нью-Йорк, когда ей было только четырнадцать, и она не могла отличить акулу от рыбки-попугая. Джонни прошел с ней весь путь — ты знаешь: групповуха, моментальные снимки «Полароидом», добывание наркотиков в Южной Америке, когда он расплачивался за них ее телом. Она выдержала все, несмотря ни на что, потому что она жесткая, как гвоздь. По сравнению с ней ребятишки из морской пехоты покажутся плюшевыми зайцами. Но она всегда ненавидела Джонни за то, что он с ней проделывал. А теперь она суперзвезда в стратосфере и хочет воспользоваться своим положением, чтобы сквитаться с ним. Джонни находится под лопастью винта и, честно говоря, я ничего не имею против того, чтобы стать свидетелем, когда удар придется по нему. Я нагляделась, что он делал с людьми. Вспомни ту девушку, что бросилась под поезд, когда он ее уволил. Или тех двух, что везли для него наркотики и до сих пор находятся за решеткой. Они были слишком запуганы, чтобы показать на него пальцем. Он дерьмо тараканье, Стив. Он всегда нормально держал себя со мной, потому что я не потерпела бы его выходок, и потому что я имела кое-какое положение в жизни. И не очень-то нуждалась в нем. Это я ему была нужна. Но я не прочь увести от него Лайзу и не прочь похоронить весь бизнес «Эль». Это доставило бы мне удовольствие. И я даже вижу в этом свой моральный долг.

Стив рассмеялся. Кристе Кенвуд так и не удалось уйти от своего прошлого. Она осталась брутальной, как все высшие слои общества, и, подобно им, считала себя неприкосновенной. Она была убеждена, что реальный мир не может причинить ей зла, ведь глубоко в душе у нее жило ощущение того, что она выше подобных вещей. Гангстеры, бандиты, жулики и воры были пестрым народцем, не более опасным для нее, чем певцы и танцоры в «Парнях и Куклах». Они могли плохо себя вести и заслуживать наказания. И тогда можно и должно было назначать и кару, коль скоро они переступят через незримую черту. Однако опасности они из себя не представляли, поскольку, в конечном счете, они населяли иллюзорный мир призраков, в котором обитали низшие социальные слои. На их долю выпала бесплотность теней и спектров, и самое большее, на что они были способны, это побряцать немного цепями по ночам в предназначенном для гостей флигеле. Стив же знал этот мир лучше. Дикие звери, вроде Джонни Россетти, умели и кусаться, в особенности, если наступить им на хвост. Прижатые к стене, они будут царапаться и бить лапой, к тому же они заправлены высокооктановым бензином мести. И если Россетти узнает про намерения Кристы, то ни одна страховая компания не даст ни цента за ее жизнь.

— Так ты говоришь, что Лайза перейдет к тебе назло Джонни? Чтобы ему насолить?

— Да, и это факт, что мы добьемся успеха. Она доверяет мне. Она верит в меня. О, а еще я сказала ей, что ты соглашаешься подписать контракт в моем агентстве. Думаю, что это вообще стало решающим фактором.

Криста хихикнула, признавшись во лжи.

— О, я понимаю, — сказал Стив, вовсе не приходя в ужас от хитрости Кристы. Он уважал такие вещи. — А теперь, сладчайшая Криста, ты делаешь вид, что Лайза уже сидит в твоей лодке, чтобы подцепить на крючок меня?

— Нет! — Она выложила свои карты на стол лицом вниз. — Она обещала подписать со мной контракт в тот день, когда увидит твою подпись на договоре. Ты можешь посмотреть в контракте Лайзы это условие. Мы могли бы проделать все это вместе, а также совершить сделку по реальному имуществу. Тогда каждый увидит, с чем пришли остальные.

Стив снова задумался. Это была интригующая идея. Оригинальная, с привкусом восторга и авантюры, а кроме того на другом конце этой радуги ясно светила возможность заработать серьезные деньги. Когда ты вступаешь в критический возраст, жизнь обнаруживает тенденцию к потускнению. Дожить до этого означало большое удовольствие. Пребывать там, однако, доставляет все меньше и меньше радости. И вот его просят рискнуть всем и выпрыгнуть из теплого лона безопасности в живительную реальность джунглей с их вечной борьбой за выживание. К тому же это просит Криста, девушка, которую он любил больше, чем кого-либо еще. Они станут партнерами в отважной, новой схеме рекламной фотографии. Еще раз в его жизни краски станут яркими, звуки звонкими, вкусовые ощущения восхитительными, когда вместе они станут строить воспоминания о будущем, а не опираться на память о прошлом.

Криста прикусила язык. Сейчас настало время помолчать, даже если тебе отчаянно хочется говорить. Такой наступил момент. Все, что она ни скажет, обнаружит ее нетерпение, а нетерпение во время сделки стоит потери лишних денег. Она выложила все свои козыри. Ее душа витала в парном, жарком воздухе. Теперь очередь за Стивом, а прошлое у них было общим. Музыканты выбрали момент и заиграли. «Нет, женщина, не плачь», пели они, когда призрак Боба Марлея плыл над окаймленным пальмами пляжем. Все, хватит. В мыслях Стив Питтс уже опрокинулся на спину и дрыгал в воздухе лапками. Кристы было слишком много. Спорить с ней все равно, что спорить с ураганом «Cat 5», который в один прекрасный день обрушится на этот остров и вспрыснет немного столь необходимого адреналина в артерии тех псевдолюдей, которые его населяли. Уф, сопротивляться Кристе невозможно. Ей нельзя было сопротивляться уже тогда, давно, у бассейна, когда она прервала его съемку и заявила, что он должен сделать из нее звезду. Она непобедима и теперь, когда возлежит на песке, словно на любовнике, и смотрит на него глазами, в которых пылает желание.

— Я вхожу в игру, — сказал он просто. — Это будет клево.

— Слава Богу, Стив, это потрясающе.

Она вскочила, и верх ее бикини напрягся, чтобы удержать свой замечательный груз. Вся в песке, словно длинноногий жеребенок, вскочивший с земли в деревенском загоне, она прыгнула на него, обхватила руками и поцеловала. Это был момент наивысшего подъема. Она не была фантазеркой. Она была реалисткой. Ее воспламенило то, что дело было решено. Одним махом она обеспечила фундамент своей амбициозной схемы, а строилась она на скале, а не на зыбучем песке. Родригес и Питтс. Питтс и Родригес. Она приперла к стенке рынок визуальной красоты. Она высадила противников из привычных рамок, без которых никто до этого не мог позволить себе работать. И теперь остается вопрос исключительно о том, как придумать цену для того, что цены не имеет. Гора денег, которую она построила за время своей карьеры фотомодели, и ее аванс за книгу уже казались такими малюсенькими. Впереди брезжили серьезные баксы, такие, что сотрут из памяти благовоспитанную псевдобедность ее детских лет и заполнят пустоту в ее жизни, позволив ей иметь то, в чем она нуждается больше, чем в кислороде… ее собственную неповторимость и свободу действий.

— Господи, Криста, отцепись от меня, слышишь? А то все подумают, что я порядочный.

Он захохотал, когда она навалилась на него, упал спиной на песок с Кристой наверху. Она тоже хихикала, тиская и щекоча его. Много лет назад он изменил ее жизнь. И теперь обещает сделать это снова. И что там говорится про коммерцию и похоть? Да, что бы ни говорили. Все верно.

— Господи Боже, секс на пикнике в Палм-Бич? Что еще люди придумают дальше?

Патрицианский голос, полный псевдовысокомерного и насмешливого удивления, вторгся в видения Кристы о ее чудесном будущем.

Яркая упаковка от Лилии Пулитцер, тошнотворный коктейль из лимонно-желтого, пастельно-розового и бананово-желтого, нависла над ними. Похожая на учительницу подготовительных классов, женщина, которую облегали эти цвета, выглядела так, словно она только что сделала «смертельную» подачу мяча. Ее ноги напоминали стволы деревьев, ширина их была одинаковой что в щиколотке, что у колена, однако в бедрах они неимоверно расширялись, встречаясь с задом-наковальней. Загар ее был махагонового цвета, словно она только что вернулась с теннисного корта. Она гневно пыхтела маленькой черутовой трубкой.

— Ну, так кто же это ухитрился сохранить свои гормоны живыми к концу сезона? Криста? Неужели это Криста Кенвуд? Боже, и в самом деле. Что бы ты там ни принимала, поделись со мной.

Криста не без усилий повернулась назад и уставилась против солнца на амазонку.

— Боже, Пышка! Ты-то как поживаешь? Я думала, что ты живешь в Висконсине либо где-то еще в глубинке.

— Я и жила, с обалденным мужиком, который меня лупцевал. К несчастью, он свалился с лошади, и тогда мне пришлось бить его самой, а это не доставляло мне и половину того, прежнего, удовольствия, так что я бросила его и вернулась сюда снова. Палм-Бич просто рай для мазохистов, и я уверена, что джентльмен, которого ты терзаешь на песке, непременно согласится. Можешь нас представить друг другу?

— О, Стив, это Марта Келлог. Марта, Стив Питтс.

В Палм-Бич второе имя считалось гораздо более важным, чем первое.

— Питтс, — произнесла вагнерианская фигура в юбочке. — Кажется, в Мэне живут какие-то кузены Питтс. — Она грозно уставилась на него. Стиву не было ясно, какую карму, хорошую или плохую, усилит его подтверждение родственных уз.

— Я изменил фамилию в двадцать один год, раньше был Болл, — сказал он на всякий случай. У него появилось предчувствие, что в Марте Келлог он может встретить Ватерлоо.

— Как все подходит, — ответила она, фыркая. — В этом городе все наши балы на самом деле провалы[8]. Уж я-то знаю. Я устраиваю большинство из них.

— Ты? — спросила удивленно Криста. Марта принадлежала к бедным Келлогам.

— Да. Я работаю у милейшего Брюса Сатка. Работаю с ним, точнее. Подобно Нелл Гвинн, я девушка цветочника. В отличие от Нелл Гвинн, мне не приходится иметь дело с членами королевского семейства с Балкан, самыми близкими к королям персонами в наших краях.

— Боже, — сказала Криста, морща нос. — Все те же болезни.

— Времена меняются, Криста. Мы стали культурными не так давно. Ну, я говорю не про тяжелую, хард-культуру, вроде балета или оперы, а про культуру в духе Барбары Буш, кампанию по распространению грамотности — например, детей учат читать «ТВ-Таймс». У меня было ужасно много хлопот с продажей столов, пока я не заарканила Ферджи, которая может обставить открытие бутылки кока-колы так же торжественно, как будто речь идет о праздновании освобождения Кубы. Она рассказывала сомнительные анекдоты и кидалась хлебом, в конце концов угодила в глаз Джеку Ван Барену. Тот жаждал возбудить судебный иск, но его убедили в конце концов, что это будет не спортивно, потому что англичане не играют в судебные игры.

— Ничего на Палм-Бич не изменилось. — Криста рассмеялась. Она начинала осознавать, как же сильно любит это место, с его бесцеремонностью, недомолвками и накрепко хранимым секретом его необыкновенной красоты. Жители ухитрялись делать великолепную работу, маскируя ее от внешнего мира так, чтобы сами они могли наслаждаться всем, подобно своим отцам и дедам, и чтобы все осталось их детям и внукам, когда сами они уже давно уйдут из жизни.

— Au contraire[9], как говорят лягушатники. Я нашла по крайней мере три вещи, которые изменились, когда вернулась назад из прерий. К счастью, я уже забыла, что это за вещи.

Криста засмеялась.

— Послушай, Пышка. Мне очень хочется встретиться с тобой, пока я здесь. Я сейчас снимаюсь для «Вога», но мы будем заканчивать работу сегодня вечером, а потом я собираюсь несколько дней тут просто побездельничать. Что ты скажешь насчет обеда в воскресенье?

— Не могу, дорогая. Мери Уитни устраивает колоссальный прием. Я говорила ей, что воскресенье неудачный день, на что она ответила, что по воскресеньям на нее нападает скука и необходимо взбодриться джазом. Я не думаю, что это так уже страшно, поскольку у жителей Палм-Бич все равно не бывает рабочего утра в понедельник. Слушай-ка, почему бы тебе не прийти? Все будет совершенно выше всякой меры — игрушечные мальчики, выкрашенные золотой краской, аллигаторы, ламбада и музыканты из ночного клуба под названием «Л. А. Ганз», которые, очевидно, представляют из себя последнее слово в андрогинии. Ты ведь знаешь, насколько Мери не любит отставать от моды. Она рискует ужаснуть всех местных, но дом у нее будет полон меритократов из греховного города, которые будут думать, что это типично для Палм-Бич. Кстати, весь народ, кого мы знаем, уйдет к одиннадцати, и мы сможем вести себя действительно плохо, а все же гордо держать свою голову на следующий день в обществе.

Криста немного подумала. Мери Макгрегор Уитни устраивает прием. Мери Уитни, чьи деньги были настолько старыми, что покрылись печеночными пятнами. Мери Уитни, старинная подружка Кристы еще с дней жизни в Палм-Бич, которая превратила свою серебряную ложку в состояние из слитков платины. Мери Уитни начинала с дизайна костюмов. Теперь она занимается дизайном жизней. Она превратилась в индустрию моды Америки и теперь крупней, чем Эсте Лоде, Кальвин Клейн и Ральф Лоран, слепленные воедино, и вот Криста Кенвуд получила приглашение к ней на банкет. Два плюс два звонко сложились в четыре у нее в уме. Кто сможет купить комплект Питтс-Родригес для ведения всемирной рекламной кампании? Кто лучше всего сможет заполучить миллионы? Кто незаметно окажется втянутой в бизнес с давнишней подругой детских лет? Ответ на все эти вопросы оказывался одинаковым. Мери Макгрегор Уитни.

— Это вы о той самой Мери Уитни говорите? — быстро спросил Стив, резонируя на одной длине волны с Кристой. Соль Палм-Бич становилась понятной и для него.

— Уф, настоящая Мери Уитни, как любят говорить селяне, — с насмешкой сказала Пышка. — В какого пылкого маленького бобра она превратилась. Она бывает недовольна, если просто так тратит унаследованное состояние. Ей необходимо заставить каждого почувствовать себя виноватым, несмотря на любой успех. Представь, к примеру, желание разрабатывать все эти жуткие одежды для ужасных нуворишей. Помнишь, как она на спор занималась тем самым с полисменом под джипом возле 264-го? Она отключилась, надышавшись выхлопными газами, потому что настояла, что будет лежать сверху. Даже тогда, подростком, она уже была деловой.

— А как она соблазнила младшего брата Гарретсона Дюпона в Дрир-парке, а тому было только четырнадцать и пришлось идти после этого к психоаналитику, чтобы тот помог ему оправиться от потрясения.

— Разве я могу это забыть? — Смех Келлог затрещал, словно кукурузные хлопья. — Старый паршивец Дюпон хотел возбудить дело об изнасиловании, и Эмерсону Уитни пришлось для его умасливания закупить все столы у больного раком простаты хахаля его жены.

— А дюпоновский ребенок не стал потом иезуитом?

— Можно биться об заклад, что стал. А его старик никогда больше с ним не разговаривал, хотя Трип и Эмерсон целовались и делали совместные дела. И теперь они играют вместе в гольф на Эверглейдс каждый день.

— Я думаю, тут найдутся такие вещи, которые просто невозможно забыть, — рассмеялась Криста. — Кстати, я с удовольствием пришла бы на прием. Мери не будет возражать?

— Мери будет в восторге. Она велела мне пригласить всех нормальных палмбичцев, кто еще не умер и не смертельно болен. Ты, кажется не попадаешь под эти оговорки, поэтому я заношу твое имя в список. Ты приведешь с собой мистера Бита, или это мистер Полл?

— В действительности Питтс, Пушка, — фыркнул Стив.

— Стив, ты сможешь туда пойти? — Криста попыталась глазами показать ему, что это великолепная идея.

— Не смогу, любовь моя. Мне нужно будет вернуться домой. Я делаю обложку к «Евангелисту» для «Космо» в Саутгемптоне. Такая скучища. Я предпочел бы посмотреть на цветы Глупышки.

Мысли у Кристы скакали и разбегались. В какую-то секунду ей подумалось, что уж лучше было бы, если бы ядовитый Стив находился на безопасном расстоянии в Нью-Йорке. Если уж она собралась тащить самую крупную рыбу из всех, то лучше не отвлекаться. Могучая репутация Стива может послужить лучшей рекламой, чем его непредсказуемая натура. Мери Уитни и Стив Питтс могут составить супружескую пару, посланную самим небом. Хотя так же просто может оказаться, что союз их заключался не на небесах, а в преисподней.

Марта Келлог уставилась на Стива с таким видом, словно готова была устроить скандал тут же, не сходя с места. Ее намеренное искажение его имени вылилось в то, что она стала Пушка-Глупышка. Все это добром не пахло. Вовсе не пахло. В Америке всегда с этим проблемы. Никто не знает, где его место. Низшие классы жужжали по жизни, предав забвению положенное им место. Они просто не знали, что рождены низшими. Хуже того, они не обнаруживали ни малейшего желания стать такими, как ты, и вследствие этого ими невозможно было манипулировать, покровительствовать им и наступать на горло. Насколько по-иному протекала жизнь ее английских кузин, Варбуртон-Стенли. Им достаточно было открыть свой патрицианский ротик и произнести указание по телефону, и будет игра, сет и матч, когда средние классы будут раболепствовать, отвешивать поклоны и расшаркиваться. Битва выигрывалась исключительно акцентом. Если вы во Флориде обнаруживали свой бостонский «брамин», люди находили, что вы говорите «забавно» и отказывались принимать ваши чеки, потому что вы совершенно очевидно нездешний. Поэтому неудивительно, что здесь высшие классы старались не покидать своих анклавов, подобно тому как средневековые рыцари держались за свои окруженные рвом замки. Это было самым безопасным. Она анализировала ситуацию. Питтс был, по всей очевидности, хахалем Кенвуд. Он собирался вернуться в Нью-Йорк. В качестве воздаяния за грубость парвеню она позаботится о сопернике, который будет ухаживать за Кристой Кенвуд на приеме.

Ее глаза прищурились.

— Не беспокойся, Криста, — сказала она не без коварства. — Мы найдем тебе кого-нибудь, чтобы ты не скучала на приеме у Мери. И правда, у меня есть для тебя на примете идеальный партнер. О, Господи, да просто великолепный. И уж мы постараемся там не скучать.