Морально противоречивый

Глава 36

Влад

Тогда

— Ты не слушаешь, — голос Вани действует мне на нервы, когда она продолжает дергать меня за руку.

— Чего ты хочешь, Ваня? — я закатываю глаза.

С каких это пор она стала такой нуждающейся? Неужели она не понимает, что у меня есть другие дела?

Я тренируюсь ежедневно, с рассвета до полудня, а затем учусь и помогаю Майлзу с его экспериментами. У меня очень мало свободного времени, и когда я это делаю, Ваня продувает мне уши своей непрекращающейся болтовней.

Похоже, она не понимает, что то, что я делаю, произведет революцию в науке и военном деле. Кажется, она ничего не понимает.

Сколько бы я ни пытался объяснить ей, что открытия Майлза изменят мир, она этого не понимает.

Все, что она знает, это как придираться ко мне каждый день.

Она всегда голодна, или напугана, или испытывает боль.

Слабая.

Мысли приходят непрошеные, и, хотя я знаю, что она моя сестра, я не могу не стыдиться ее. Я уже давно пытаюсь оправдаться за нее перед Майлзом, говоря ему, что это всего лишь вопрос времени, когда она придет в себя и поймет важность того, что мы делаем. Что она, наконец, собирается приложить некоторые усилия для завершения испытаний и экспериментов.

Но чем больше проходит времени, тем больше я вижу ее такой, какая она есть на самом деле.

Слабая.

Слабая телом и слабовольная, она может только тащить меня вниз.

— У нас сегодня тест, — напоминаю я ей об этом вместо того, чтобы признаться, что понятия не имею, о чем она говорила. — Ты должен взять себя в руки. Мы не можем позволить себе еще одну неудачу, — серьезно говорю я ей.

В конце концов, ее неудача также плохо отражается на мне.

— Влад... — я поворачиваюсь, чтобы посмотреть на нее, фиолетовые круги под глазами, порезы по всей коже. — Я могу пропустить это? — спрашивает она тихим голосом.

— Ваня, — начинаю я серьезным тоном, — ты забываешь, что я делаю для тебя, — напоминаю я ей, — это, — я провожу пальцем по маленькой рваной ране на ее коже, которая почти зажила, — это благословение.

Она знает, что я имею в виду, потому что любой другой с ее плохой выносливостью давно бы умер. Вместо этого я всегда назначал ей тесты, с которыми, я знал, она справится, и когда появлялась возможность помочь ей, я это делал. Но делать это рискованно для меня.

Я только что завоевал доверие Майлза. Если я сейчас все испорчу, то потеряю все. Ваня тоже, так как она никогда не смогла бы выжить в ненормальных условиях.

— Ты знаешь, что происходит с другими, — я приподнимаю бровь, поднимая свою рубашку, чтобы показать ей мириады шрамов, которые тянутся вдоль моего торса.

Но мой случай совсем другой.

Я так привык к боли, так привык к тому, что меня вскрывают и кладут обратно, что меня больше ничто не беспокоит.

Ничто не болит. Ничто не шокирует.

Я ... опустошен.

Интересно, когда ты так говоришь, потому что за то время, что я был с Майлзом, я стал только умнее, сильнее, быстрее. Но пока мой мозг впитывал все доступные знания, моя душа медленно угасала.

Пусто.

Даже вид избитой и страдающей от боли Вани не вызывает у меня никакого сочувствия. Единственная реакция, которую я получаю, — это рациональный гнев из-за того, что она не может сделать лучше.

Холодная рациональность.

Все виды тепла, которыми я мог бы обладать в какой-то момент, исчезли. Иногда я даже не помню, каково это было ... чувствовать.

— Я не могу сделать это снова, Влад, — жалуется она, медленно качая головой. — Я...

Ее глаза налиты кровью, губы потрескались.

— Я не знаю, как долго я смогу продолжать в том же духе, — шепчет она, и я вижу, что она делает.

Она делала это раньше. Пытается заставить меня пожалеть ее. И, может быть, раньше это сработало бы, но мое терпение иссякло.

— Ты должна, Ваня, — говорю я ей раздраженно. — Ты станешь сильнее. Вот увидишь, — я киваю ей, оставляя ее в ее крошечном уголке, пока я встаю, приводя себя в порядок и готовясь к сегодняшним испытаниям.

Майлз и я разработали новую систему — новая область иммунологии, которая может помочь нам улучшить нашу модель идеального солдата.

Тело может быть сильным и может сопротивляться, как хочет, перед лицом боли, но все это напрасно, если иммунитет скомпрометирован.

И вот мы начали теоретизировать и составлять список того, что может повлиять на иммунитет и как мы можем это остановить.

Все уже были привиты от большинства известных болезней, но есть и другие вещи, которые могут оказаться столь же смертельными.

Как яд.

Мы уже прошли стадию отравления, и мы принимали внутрь небольшие дозы измельченных листьев ядовитых растений, таких как белладонна, аконит, дурман и многие другие.

Конечно, мы потеряли много людей, пока не подобрали правильные дозы, но с тех пор я заметил повышение бдительности, мое тело лучше реагировало на мои команды, и это доказывало, что наш эксперимент был на пути к успеху.

После длительного судебного разбирательства Майлз подсыпал мне в еду большую дозу аконита, не сказав мне ни слова. Все это было сделано для устранения предвзятости или эффекта плацебо из результатов исследования, и, видя, что я выжил, я бы сказал, что эксперимент сработал.

Ване, однако, повезло не так хорошо. Она была вялой с тех пор, как приняла последнюю дозу белладонны, ее сосредоточенность ухудшилась так же, как и аппетит.

Она становится слабее.

Я не хочу признаваться в этом самому себе, но я не знаю, как долго она продержится в таком состоянии. И я не знаю, что это заставляет меня чувствовать.

Она медленно следует за мной, пока мы идем в лабораторию, волоча ноги по полу и пытаясь привлечь мое внимание своими мелкими уловками.

— Это не сработает, Ваня, — вздыхаю я, хватая ее за руку.

Ее голова низко опущена, когда она продолжает идти со мной.

— А вот и вы, — приветствует нас Майлз в своем белом лабораторном халате и с наигранной улыбкой. — Я уже подготовил образцы и наугад выберу по одному для каждого, — он водит пальцами по паре шприцев, как будто раздумывает, какой выбрать первым.

— И что? — он поворачивается, выгибая бровь, со шприцем с ядом в руке. — Кто идет первым?

Я слегка толкаю Ваню, не сводя с нее глаз, и пытаюсь сказать ей своим выражением лица, что это ее шанс показать Майлзу, что она совершенствуется.

Ее ресницы трепещут, когда она быстро моргает, ее глаза смотрят на меня, как будто она интересуется моим мнением.

Я просто быстро киваю ей, слегка подталкивая ее к Майлзу.

— Маленькая Ваня, — восклицает он, — чудесно.

Ее быстро укладывают на откидывающуюся кровать, ее рука, уже испещренная следами от уколов, вытянута и ждет укола.

Ее глаза устремлены на меня, ее взгляд пуст.

Нет, это неправильно. Ее взгляд наполнен чем-то, но мне трудно понять, чем именно. Ее глаза опущены, но ясны. Это не счастье и не печаль. Это...

Я не знаю.

Я могу различать несколько выражений, и я научил себя, что искать в счастье и в печали. Но выражение ее лица? Это ни то, ни другое.

Я хмурюсь, продолжая наблюдать, как Майлз вводит яд в ее кожу.

Она зажмуривается от этого вторжения, место укола уже опухло и покраснело.

— Разве тебе не интересно, как это будет происходить? — спрашивает меня Майлз, предлагая Ване спрыгнуть со стула, чтобы я занял ее место.

— Я знаю, что все пройдет хорошо, — уверенно отвечаю я, сажусь, складываю рукав и показываю ему свою искалеченную руку.

Несмотря на все следы от уколов, которые есть у Вани на коже, ее рука выглядит нетронутой по сравнению с моей.

Длинные неровные шрамы тянутся по всей длине моего предплечья и доходят до плеча. Результат операции поверх операции, когда мне вскрывали руку, чтобы испытать мою боль или изучить ее анатомическое строение, я вытерпел все.

Даже сейчас Майлзу трудно найти вену, чтобы сделать мне укол, рубцовая ткань заметная и грубая. Он поджимает губы, поворачивая мою руку, пока не находит подходящее место, чтобы выпустить яд на мою кожу.

— У каждого из вас свой яд. Посмотрим, как ты на это отреагируешь, — ухмыляется он.

Ваня переводит взгляд с нас двоих, у нее вырывается вздох, когда она понимает, что мы начали говорить о достоинствах эксперимента и о следующем этапе, если он будет успешным.

И когда мы возвращаемся в нашу спальню, она даже не потрудилась больше поговорить со мной.

После этого становится только хуже. Она больше не просит меня помочь ей или пощадить ее, ходит со мной на каждую встречу и получает инъекцию яда, как и ожидалось. Она даже не жалуется на боль или опухшую кожу.

На самом деле, она просто вообще не общается со мной.

Вначале я в восторге, думая, что она наконец-то пришла в себя и что она приняла то, почему мы здесь, и нашу важность в великой схеме вещей.

Но проходит больше времени, и я не могу не отметить, что, несмотря на все ее спокойное поведение, в ней есть что-то странное.

Я не могу понять, в чем тут дело. Но что-то не дает мне покоя.

Что-то здесь не так.

И до меня доходит только тогда, когда она начинает чувствовать себя не в своей тарелке, ее бледная кожа меняет цвет, становится более синяковатой и опухшей, чем обычно. Она едва двигается, спит все свободное время.

Когда я поднимаю этот вопрос перед Майлзом, он говорит мне, что, вероятно, это яд медленно действует на ее тело. Хотя я неохотно кивнул на его объяснение, я все еще не могу избавиться от ощущения, что что-то не так.

На следующий день Майлз зовет нас с Ваней в свою операционную.

Ситуация уже стала слишком тяжелой, и один глаз Вани настолько налился кровью и распух, что я чувствую, что он может вырваться в любой момент.

— Не волнуйся, — улыбается мне Майлз. — Это возможность учиться, — говорит он, указывая Ване лечь на кровать.

Она смотрит на меня, ее глаза почти искрятся от неопределенных чувств. Но она не протестует, когда садится.

Она даже не издает ни звука, когда Майлз делает надрез вокруг ее глаза, вырезая мертвую ткань, которая гнила в ее глазнице.

Я нахожусь в стороне, наблюдая, как ее глаз полуотделен, свисает из глазницы, крошечные движения означают, что она в курсе, и она наблюдает за мной даже через этот безвольный глаз.

Хотя я никак не реагирую, у меня по спине пробегают мурашки, когда я смотрю, как кровь стекает по ее лицу.

— Этого не должно быть здесь, — цокает Майлз, вытаскивая довольно крупную личинку из-за ее глаза. — Интересно, как это сюда попало, — размышляет он.

Вынимая личинку из-за ее сетчатки, он опускает ее в маленький стакан.

Затем он просто изо всех сил пытается вернуть ей глаз.

Несмотря на весь его талант, я знаю, что он не глазной хирург. Так что перспектива того, что он будет так глубоко работать над глазом Вани, заставляет меня чувствовать себя немного не в своей тарелке. Я не могу точно сказать, в чем дело, но это не из приятных ощущений.

— Готово, — восклицает он, приказывая ей слезть и приказывая нам вернуться в нашу комнату после того, как он введет еще по одному уколу яда в каждую из наших рук.

— Как глаз? — спрашиваю я Ваню, когда она идет в свой маленький уголок. Майлз наложил на него небольшую повязку и объявил, что на сегодня хватит.

Она пожимает плечами, ее лицо ничего не выражает, как будто ей все равно.

— Ви, как глаз? — снова спрашиваю я, и что-то прорывается на поверхность, когда я вижу ее такой равнодушной.

— Все в порядке, — отвечает она мягким голосом, но чего-то не хватает.

Не в силах ничего с собой поделать, поскольку что-то продолжает меня беспокоить, а я не из тех, кто отступает перед вызовом, я подхожу к небольшому запасу, который взял из лаборатории, и достаю немного дезинфицирующего средства.

— Покажи мне, — я сажусь рядом с ней, моя рука тянется к ее повязке.

Я знаю, что Майлз не использовал никаких анестетиков или дезинфицирующих средств — он никогда этого не делает. Поэтому ей нужно очистить территорию, по крайней мере, в меру моих возможностей.

Но когда я откидываю марлю, ее глаз немедленно опускается, выпадая примерно на дюйм из глазницы.

Не желая пугать ее больше, чем необходимо, я наливаю немного дезинфицирующего средства и наношу его вокруг ее глаза.

Она смотрит на меня безучастно, изучая мои черты в деталях. Я не подвергаю сомнению ее внезапный интерес к моему лицу, радуясь, что у нее есть что-то, что отвлекает ее от ее взгляда. Когда я заканчиваю, я осторожно отодвигаю глаз назад, накладывая на него новую марлю.

Однако, когда я начинаю двигаться, что-то происходит. Ее рука тянется, касаясь моей руки.

— Ты назвал меня Ви, — она произносит слова так тихо, что я едва слышу ее. — Ты теперь никогда не называешь меня Ви, — отмечает она, сжимая пальцы на моей руке.

Я пожимаю плечами.

— Это зависит от момента, — говорю я ей, не желая вдаваться в смысл ее слов или тот факт, что я действительно перестал называть ее Ви давным-давно.

— Мне это нравится, — ее губы растягиваются в легкой улыбке. — Это напоминает мне о старых временах.

Я ворчу.

— Когда мы были командой, — продолжает она, выжидающе глядя на меня.

— Это все еще так, Ви. Но тебе тоже нужно подтянуться, — парирую я. — Ты знаешь, что я делаю это для нас обоих, — продолжаю я, качая головой.

Ее улыбка тут же исчезает, ее здоровый глаз немигает, когда она рассматривает меня.

— Я вижу... — говорит она, и я не понимаю, что она видит.

— Хорошо, — киваю я, вставая и готовясь к следующей тренировке.

Следующие дни еще хуже, поскольку Ваня изо всех сил пытается встать с постели. Ее конечности опухли, кожа желтоватого оттенка и горячая на ощупь.

И как раз в тот момент, когда я начинаю немного волноваться, Майлз вызывает меня к себе в офис.

— У твоей сестры не все хорошо, — первое, что он говорит, когда я вхожу в комнату.

Я не отвечаю, когда сажусь, ожидая того, что он хочет мне сказать.

— Ты знаешь, что мне здесь не нужны слабаки, — продолжает он, глядя на меня с приподнятой бровью, как будто оценивая, как я реагирую на его слова.

— Да, сэр, — я киваю.

— Я рад, что мы пришли к согласию, потому что у меня есть для тебя задание.

Я хмурюсь. Задание?

— Конечно, — с готовностью соглашаюсь я, поскольку не мое дело не соглашаться.

— Последнее испытание, если хотите. И тогда ты будешь первым выпускником программы, — смеется он, наливая себе стакан алкоголя.

— Финальный тест? Что вы имеете в виду? — спрашиваю я, сбитый с толку.

Это первый раз, когда он говорит что-то об окончании или последнем тестировании. Я думал, что все это должно было быть непрерывным обучением. Методом проб и ошибок мы прокладываем путь к научной революции.

— Какому первому правилу я тебя научил, Влад? — спрашивает он, уголок его рта приподнимается, когда он внимательно смотрит на меня.

— Удалить все привязанности, — я немедленно отвечаю, сцена, в которой я убил Лулу, на мгновение вспыхивает в моем сознании.

— Действительно. Как ты думаешь, у тебя все еще есть какие-нибудь привязанности?

— Нет, сэр.

— А что тогда насчет твоей сестры? — спрашивает он, забавляясь.

— Она ничто, — я даже не думаю, когда слова слетают с моих губ.

— Это так... — он ходит по комнате, задумчиво взбалтывая жидкость в своем стакане.

Я наклоняю голову, изучая его и пытаясь понять, что происходит.

— Тогда тебе не составит большого труда убить ее, — внезапно останавливается он, поворачиваясь ко мне, его глаза проницательно оценивают мою реакцию.

— Конечно, нет.

— Замечательно. Я надеюсь, тогда это будет сделано?

Я медленно киваю, на моем лице появляется небольшая хмурость, когда до меня доходит, о чем он меня просит.

— Но вот в чем загвоздка, Влад. Я не хочу чистой смерти. Я не хочу убийства из милосердия, — ухмыляется он. — Покажи мне шоу, — он раскрывает руки в драматическом жесте, — покажи мне, как ты используешь все, чему я тебя научил!

Подойдя к своему столу, он открывает ящик и бросает мне набор ножей.

— Развлеки меня, Влад! — он наклоняет свой бокал в мою сторону, прежде чем осушить его одним глотком.

Когда я возвращаюсь в комнату, на меня наваливается тяжесть. Я не знаю, почему у меня сковывает грудь, мое "я" заперто в моем теле, клетка, которая душит меня и держит так крепко, что я едва могу дышать.

Внутри меня назревает небольшая война. Мне убить ее? Она моя сестра. Но Майлз прав в том, что привязанности только делают тебя слабым. А слабым я никогда не хотел бы быть.

Не тогда, когда я так усердно работал, чтобы очистить себя от любой слабости, которая у меня может быть.

И так, как я продолжаю рационализировать решение, ответ ясен.

Мне нужно быть сильным.

Ваня будет только тянуть меня вниз — с этой хрупкой привязанностью, которую я все еще испытываю к ней, и с присущей ей слабостью.

Я буду сильным.

К тому времени, как я добираюсь до нашей комнаты, решение принято. И каким-то образом Ваня тоже это знает.

Она пристально наблюдает за мной, когда я вхожу в комнату, спрятав нож за спиной. Когда она смотрит на мое лицо, она закрывает глаза и делает глубокий вдох. Когда она снова открывает его, на ее лице, кажется, появляется умиротворение.

Медленно, очень медленно она встает. Ее шаги шаткие, движения неуклюжие, поскольку она едва может контролировать свое собственное тело.

— Влад, — произносит она мое имя своим мелодичным голосом, и на мгновение мое сердце болезненно бьется в груди, громко и агрессивно бьется о мою грудную клетку.

И даже когда я рационализирую невероятность этого, я знаю, что что-то не так.

Я ошибаюсь.

Но я не зацикливаюсь на этом. Не тогда, когда финальное испытание в пределах моей досягаемости. Кто знает, может быть, Майлз возьмет меня к себе в помощники на полный рабочий день.

Она стоит передо мной, склонив голову набок и смотрит на меня так, как будто видит в последний раз. Как будто она знает.

— Я никогда не говорила тебе, — начинает она, внезапно отводя взгляд, — но я знаю, что ты сделал для меня.

Я дважды моргаю, хмурясь.

— Что ты имеешь в виду?

— Я знаю, что ты пытался спасти меня, и в процессе ты потерял себя. И поскольку я знаю, что... это и моя вина тоже, — она делает глубокий вдох, — я не виню тебя. Я тебя нисколько не виню.

— Ваня... Ви, — зову я ее по имени, грустная улыбка на ее лице, когда она это слышит.

— Если бы не я... — она замолкает, и я замечаю слезу в ее здоровом глазу. — Может быть, ты все еще был бы собой.

— Я не понимаю, — говорю я. Как я мог потерять себя, когда наконец нашел свое призвание?

— Я знаю, что ты не понимаешь, — она качает головой.

Видя ее так близко, я понимаю, что мне нужно воспользоваться ее близостью. Открыв набор ножей, я достаю самый большой клинок, готовый выполнить свою миссию.

Но когда я поднимаю его перед ней, она не двигается. Она вообще не реагирует.

Она просто смотрит мне в глаза, слегка кивает, ожидая, что я убью ее.

И в этот момент, несмотря на всю мою убежденность в том, что я должен это сделать, несмотря на все мои рассуждения о том, что я должен убить свою собственную сестру — моего близнеца, — я обнаруживаю, что не могу.

— Я не могу, — слова выскальзывают из моего рта, мой голос едва громче шепота.

Моя грудь неприятно напряглась, напряжение пульсирует в висках, когда я смотрю на свою сестру. На то, как ее некогда красивые волосы теперь превратились в месиво из грязи и крови. Или как ее бледная кожа, которая когда-то блестела, теперь пожелтела и покрыта фиолетовыми синяками. Или какими стали ее глаза, когда-то сияющие, сейчас...

У меня перехватывает дыхание, когда нахлынули воспоминания, боль медленно усиливается, мои конечности парализует страх, когда я просто смотрю на нее.

— Я не могу, Ви, — шепчу я.

— Можешь, — отвечает она, и, прежде чем я успеваю опомниться, она хватает руку, держащую нож, направляя кончик лезвия прямо под грудину, прежде чем толкнуть изо всех сил, направляя его к сердцу.

Раздается громкий вздох.

Я не знаю, от меня это или от нее. Ее губы приоткрылись, она продолжает вонзать нож в свою плоть.

— Закончи это, — мягко убеждает она меня. — Дай мне успокоиться, Влад. Я больше не хочу, чтобы мне причиняли боль.

Эти слова ломают что-то внутри меня, когда я вонзаю нож глубже, реальность отстает в моем сознании.

Я давлю и давлю, пока не пойму, что пронзил ее сердце.

И как только я вытаскиваю нож, кровь стекает и вытекает из этого жизненно важного органа, происходит что-то еще.

Рыдание застревает у меня в горле, мои щеки влажные, а из глаз вытекает какая-то жидкость - слезы. Я смотрю, как кровь медленно покидает ее тело, ее глаз застыл в том же положении, ее тело вертится, прежде чем упасть, и я чувствую худшую боль, которую я когда-либо испытывал в своей жизни.

Я не должен чувствовать боль.

Я не должен чувствовать.

И все же я это делаю. Я чувствую это до глубины души. Это разрушает каждый уголок того, что я считаю собой, пока я не окажусь лишенным того, что по сути делает меня человеком.

Был ли я когда-нибудь?

Мои глаза сосредоточены на этой крови - сути ее жизни - когда она продолжает литься. Течет и течет, пока больше не останется места для утечки.

— Нет, — огрызаюсь я. — Нет, — я качаю головой, нож выпадает из моей руки, когда я опускаюсь перед ней на колени, мои руки хватаются за кровь и пытаются вернуть ее обратно в нее.

— Ты не можешь, — бессвязно бормочу я, — ты не можешь оставить меня, Ви... Нет.

Внутри меня есть безумие, которое, кажется, высвобождается в тот самый момент, мое здравомыслие выходит за пределы нормальных границ и наполняет безумием каждую клетку моего тела. Потому что нет другого объяснения тому, что я делаю.

Не тогда, когда я пытаюсь влить кровь в свою уже мертвую сестру. Не тогда, когда наполненный болью боевой клич срывается с моих губ, мои пальцы ложатся на нож, когда я ударяю им по ее груди, открывая ее и вытаскивая этот орган из ее тела, баюкая его в своей руке и пытаясь заставить его снова работать.

— Пожалуйста, Ви, — говорю я, качая сердце.

Я, который превыше всего ценил логику.

Познакомился с нелогичностью.

Я теряю счет всему, поскольку я просто отталкиваю свой рациональный разум как можно дальше, запирая его и выбрасывая ключ. Я отдаю себя всему иррациональному, дикому и эмоциональному.

Все как в тумане, когда я вижу, как я разбиваю ее тело на куски в кровавой ярости.

Кровь повсюду.

Моя кровь. Ее кровь. Наша кровь.

Она омывает мое тело, когда я успокаиваюсь, зная, что ее жизненная сила на мне.

Во мне.

И поскольку больше ничего не помогает, я просто подношу ее сердце ко рту, откусываю его, чувствуя, как ее кровь наполняет меня.

Мы — одно целое.

Потому что она не может уйти. Она никогда не сможет уйти.

Красный цвет повсюду. Ярко-красный, который манит меня. Ярко-красный, который обещает исполнить все мои желания. Живой красный цвет - это она. Моя Ваня. Мой близнец.

Но она ушла.

И я просто теряю себя.



Сейчас

Все это так туманно, поэтому я не могу долго думать.

Различать, что реально, а что нет; что в прошлом, а что в настоящем. У меня стучит в ушах, когда все превращается в статический шум. Мой пульс учащается, кровь стучит в венах и затуманивает мой разум.

Я чувствую только глубокую дыру в своей груди — размером с дыру, которую я проделал в груди своей сестры, когда безжалостно убил ее.

Годы. Столько лет я потратил на поиски ее убийцы, когда мог бы просто посмотреть в зеркало.

Ваня...

То, что осталось от моего сердца, разбивается еще сильнее, когда я вспоминаю ее слова.

Я больше не хочу, чтобы мне причиняли боль.

Кто был виноват в том, что ей причинили боль?

Я.

Потому что я вышел из-под контроля, мое эго размером с небоскреб, поскольку я думал, что у меня есть ответы на все вопросы. Ребенок, которому едва исполнилось восемь, берет на себя весь мир и революционизирует науку.

Смех застревает у меня в горле, когда я понимаю, как сильно я позволил Майлзу играть с моей головой. Он превратил меня в робота, готового выполнять его приказы.

И я убил ее.

Все врывается ко мне. Все события двадцатилетней давности внезапно представляются мне кристально ясными, когда я вижу себя участвующим во всевозможных экспериментах, будучи лабораторной крысой и в лабораторном халате.

Ваня...

Я ничего не могу с собой поделать, когда падаю на колени, оскалив зубы, когда из меня вырывается вой, вся боль, которую я чувствую, угрожает одолеть меня.

Ваня...

Моя добрая сестра, которая никогда никому не причиняла вреда. Мой близнец.

Когда-то мое все.

Я не могу этого сделать. Я не могу смириться с тем, что эти две руки, на которые я смотрю, были причиной ее смерти. Что я использовал эти пальцы, чтобы обернуть их вокруг рукоятки ножа, пронзая ее сердце, пока не вытекла вся кровь.

Я не могу.

Мое тело начинает дрожать, давление внутри меня достигает точки кипения.

И я срываюсь.

Я едва осознаю, как я двигаюсь или, когда я двигаюсь. Адреналин течет по моим венам, все мое тело накачано и готово к разрушению.

Я только чувствую, как ветер ласкает мою кожу, когда я скольжу по полу, мои кулаки готовы сеять хаос, моя единственная цель — поднять ад.

Мне нужен хаос. Я питаюсь хаосом. Потому что только в хаосе я могу заставить замолчать этот голос, который говорит мне, что я убийца своей сестры.

Мне нужен хаос, чтобы выжить.

И они должны умереть.

Двигаясь вперед, я хватаюсь за слабое тело Майлза, все рациональные мысли покидают меня, и остается только одна цель.

Кровь.

Я хочу видеть, как его кровь заливает комнату. Я хочу увидеть, как его жизнь покидает его тело.

Смерть. Я хочу увидеть смерть.

Я хватаю его за шею, выворачивая, пока он не перестает двигаться, и все же я продолжаю тянуть, зная, что в конце концов она уступит, вызвав яростный шторм, когда потоки крови омывают меня.

И когда его шея лопается, кровь и кости, наконец, брызгают, я не останавливаюсь. Я просто беру его голову и разбиваю ее о землю, пока его череп не превращается в куски размером меньше мелкого песка. Пока больше не будет.

Но мне нужно больше.

Больше крови.

Я чувствую, что пробираюсь сквозь людей.

Бить, крушить, уничтожать.

Только липкое ощущение крови, покрывающей мое тело, заставляет меня чувствовать себя немного спокойнее. Все, что встречается на моем пути, обречено.

Я слышу, как ломаются кости, рвется кожа, хлещет кровь.

Удовольствие, не похожее ни на какое другое, настигает меня, когда я просто сдаюсь. Я поддаюсь этой животной ярости, надеясь потерять себя. Потерять каждую часть меня, которая все еще помнит, каждую часть меня, которая знает о Ване.

Потому что альтернатива слишком болезненна.

И поэтому я продолжаю.

Я убиваю, убиваю и убиваю. Это единственное, что кормит зверя.

Пока я больше не смогу.

Я не чувствую боли от пули, которая попадает мне в бок. Я чувствую только кровь, когда она хлещет из меня, сила удара отбрасывает меня назад и заставляет потерять равновесие.

Сам того не желая, я падаю, мое дыхание затруднено, веки тяжелеют.

В глубине души я знаю, что что-то не так. Что я был тяжело ранен. Но я не могу отреагировать.

— Я здесь, — кажется, я слышу чей-то голос.

Очень знакомый голос.

— Куда идешь ты, туда и я, — продолжает она, звук настолько мелодичный, что заставляет мое мертвое сердце плакать.

И когда я чувствую, как маленькая рука обхватывает мою щеку, опуская мой взгляд вниз, я моргаю, и в моих глазах появляется некоторая ясность.

Дымка медленно рассеивается, открывая светловолосую богиню, смотрящую на меня, ее глаза покраснели от слез, черты лица исказились от боли.

Я открываю рот, желая что-то сказать, но не издаю ни звука, кроме хриплого ворчания.

Она хмурится, не убирая руки с моей кожи, ее тело смягчает мое, даже когда между нами проливается еще больше крови.

— Си... Си... — мне удается с усилием произнести по слогам, это казалось, отнимает у меня все силы.

— Да, — горячо шепчет она. — Да, — она подносит обе руки к моим щекам, притягивая меня к себе, ее губы на моих, когда я чувствую вкус крови и слез. — Да, — говорит она против меня, и я вдыхаю эти слова так же, как вдыхаю ее.

— Дьяволица, — стону я, мой разум обретает некоторую бдительность.

— Влад, мой Влад, — она продолжает говорить короткими, болезненными звуками, которые заставляют меня страдать за нее.

Тебе больно, мне больно.

Все нахлынуло: воспоминания, боль.

Любовь.

— Моя Сиси, — прохрипел я, мои руки обхватили ее маленькое тело, чтобы притянуть ее к себе. И когда я ощупываю ее спину, я нахожу кусочки металла, застрявшие в ее одежде.

— Что... — начинаю я, но она заставляет меня замолчать еще одним поцелуем.

— Я в порядке. У нас все хорошо, — она проводит губами по моей щеке. — Все будет хорошо.

Я не знаю, почему эти слова просто ломают меня. И я делаю то, что должен был сделать давным-давно.

Я позволяю себе чувствовать.