Мой неласковый Монстр

Глава 14

Она пахнет ландышами. Впервые я увидел эти цветы под домом Данте. До этого я даже не знал об их существовании, впрочем, как и о моей рабыне еще несколько месяцев назад.

Она адаптируется. В целом даже быстрее, чем я думал. Лишенная всех благ, девочка стала послушной, вот только я вовремя заметил, что немного перегнул с кнутом и она начала меня бояться.

Ее страх мне не нужен, потому что никому на аукционе не сдалась забитая рабыня, нет. Это так не работает. Девушка должна быть спокойной и уверенной, покорной — да, но не забитой, не сломленной. Игры в жертву Шакир Аль-Фарих тоже практикует, вот только для Еси это будет слишком быстрая игра. Сломать ее не сложнее, чем один раз щелкнуть пальцами.

Она должна понравиться. Выделиться среди десятков, может, даже сотен других девушек, и она сделает это. Почему я так в этом уверен? Потому что я знаю вкусы этого ублюдка, его привычки и пристрастия. Шакир Аль-Фарих любит именно таких, как эта девочка, и если Еся будет обученной и все сделает правильно, то я достигну своей цели, к которой шел больше десяти лет.

Еся сладкая на вкус. Как малина, которую я тоже впервые попробовал у Данте. По правде, тот поцелуй не входил в мои планы, я просто хотел убедиться в том, что Еся подчиняется мне, и да, все шло строго по плану. Она смышленая, мягкая и покорная, ей хватило пары воспитаний с кнутом, чтобы девочка уловила основные правила поведения с хозяином.

Ее тело идеально, оно создано для подчинения. Нет, не мне, но все же пока что эта осенняя девочка моя рабыня, и я должен с ней работать, не сбиваясь с пути.

В эту ночь Рокс заболел, а Тони не вышел на замену, за что будет уволен. Я был с ней наедине и не спал. Еся тоже не спала. Я слышал, как она зовет меня, и знал, что входить до утра нельзя. Так нельзя делать, пока она не покорилась, ведь эта чертовка намеренно звала меня по имени, она бунтовала.

Я вошел к ней, когда резко ее крики прекратились. Она лежала на полу рядом с матом. Бледная, холодная, полуживая. Рабыня была горячей, как песок в пустыне, и она бредила, когда звала меня по имени. Это не было специально, она не бунтовала, она, блядь, замерзала там.

Это немного не входило в мои планы, и, кажется, я просчитался в температуре ее содержания. Она оказалась слишком слабой, вообще не закаленной, словно какой-то тепличный нежный ландыш. Это было странно, потому что я мог неделями находиться в таких же условиях и никогда не болел.

А она заболела, и еще рабыня почему-то так плакала, просилась на воздух. Она звала меня по имени и пыталась «прогнать» темноту. Девочка страдала от клаустрофобии и горела от температуры. Еся кашляла, как будто задыхалась, и ее всю просто трясло. Истерика, нервный срыв. Она бы не дотянула до утра, и это было бы стопроцентной моей ошибкой.

Я взял девочку на руки и поднялся с ней наверх. В свою комнату. Этот ландыш нельзя было держать в гараже. Она слишком слаба даже для этого.

Я сидел с ней всю ночь, пока ее лихорадило, и злился. На себя, потому что выбрал такую хилую самку. Я напоил девочку лекарствами и сбил ей температуру, открыл окно, и только тогда она успокоилась, но руку мою не отпустила.

Рабыня держала ее до самого утра, а я смотрел на ее бледное лицо, раскрасневшееся от температуры, пухлые губы, веснушки на щеках и шоколадные волосы. Ее ресницы беспокойно трепетали, и она в бреду повторяла мое имя.

— Арман, почему ты не отвечаешь на звонки?

— Я занят, Данте.

— Рабыня подготовлена?

— Почти.

— Как это «почти»? Она или вышколенная, или нет. Сынок, ты сам знаешь, что второго шанса не будет. У нас считаные дни, и только не говори мне, что что-то пошло не по плану.

Сжимаю телефон в руке. Злюсь. Не люблю, когда влезают в мои дела, даже если это Данте.

— Все по плану. Рабыня заболела, я потерял пару дней, но уже все в порядке.

— Если бы ты послушал меня и мы выбрали мою кандидатку, этих проблем бы не было! Кто она такая? Ты так и не прислал мне ее резюме.

— Восемнадцать лет, славянка. Остальное детали. У меня все под контролем.

Стискиваю зубы. Я не знаю, почему не отправил анкету рабыни Данте до сих пор. Я просто не хотел этого.

Слышу молчание трубке. Данте не тупит, не-ет, он слишком умен и просто думает, что и как мне ответить.

— Арман, я надеюсь, ты помнишь, зачем мы это делаем?

Прикрываю глаза, а там кровь с кандалами. О да, еще бы. Машинально отодвигаю манжет рубашки. На обеих руках. Теперь здесь только шрамы.

За устроенный пожар и уничтоженные документы эта сука Хамит убил моего Пса. Просто отрезал ему голову и бросил мне под ноги. По правде, этот ублюдок хотел сделать то же самое и со мной, но кто-то донес Шакир Аль-Фариху об этом, и тот запретил меня казнить. Я все еще был ценен, хотя и не понимал, зачем я им нужен, будучи уже так сильно изуродованным.

— Когда-нибудь я убью тебя, свинья. Я вас всех уничтожу!

— Ага, да-да! Ты слабый, никчемный раб, мальчишка! Бесправное существо, грязь у меня под ногами! За что только Господин тебя кормит, не ясно. Я бы с радостью вырвал твое сердце и разобрал, как цыпленка, гаденыш!

— Ты жалкий хромой урод, который издевается над детьми из-за своей неполноценности. Ты просто маленький, как гном, Хамит! Потому тебе женщины не дают добровольно. Они предпочтут поцеловать мерзкого, отвратительного слизняка, чем тебя!

Я сказал это на чистом арабском, глядя ему в глаза, и Хамит, конечно же, понял, о чем я.

Он был хромым и низкорослым и, видимо, сильно комплексовал по этому поводу. Я к тому моменту уже был по росту на голову выше него, и Хамита это здорово задевало.

— На цепь его. Посадите ублюдка на цепь!!! — заверещал, а я засмеялся во весь рот, хоть улыбка теперь давалась мне с трудом. Паскудно зашитая рана с грубым шрамом тогда натягивалась до предела, и мне было больно, но я все равно смеялся, потому что понял одну вещь: Хамит может меня лупить, резать, да хоть камнями в меня бросать, но потом ему же придется меня лечить. На самом деле Хамит не смеет меня убить, не то сам тут же лишится головы, и он отлично это понимал.

Аммар тогда откуда-то притащил тяжелую цепь и забил ее в стену моей любимой холодной скорлупы без окон. Я давно считал ее личной комнатой, своими «хоромами», если так можно было сказать, потому что уж больно часто я там проводил время. Сам с собой. В одиночестве.

Охранники тогда прикрепили к цепи металлический ошейник. Там же были кандалы. Когда они меня заковывали впервые, мне казалось, что я сдохну. Я рвался как животное, до крови, до самого мяса раздирал себе кожу от негодования. Хамит же был доволен и светился от счастья.

Он понял, что больше всего доставляет мне боль: сидеть на цепи, как псу. Он тогда презрительно называл меня «щенком» или " глупым волчонком». Хамит дразнил меня, потешался и швырял в меня косточки от фиников. Я же был слишком слаб, чтобы разорвать эти цепи, и, как ни старался, ни черта у меня не выходило.

Первый раз я просидел на цепи трое суток. Потом Хамит будет частенько этим забавляться, а я буду смеяться ему в лицо, не показывая больше слабости. Еще я буду расти, а он будет стареть и видеть, насколько жалким и ничтожным становится против меня.

Мой голубоглазый друг Пьер. Он часто приходил и подкармливал меня, когда я был «на курорте» после очередной стычки с Хамитом. Мы к тому моменту уже могли разговаривать, этот мальчик тоже учил язык.

Однажды я сидел на цепи после того, как довел Хамита до истерики тем, что укусил его. Ха, я вгрызся ему в ногу, на которую он хромал, вырвав добротный кусок мяса. Это было забавно, но сидел я тогда прикованным целую неделю.

Я ждал Пьера, но он не пришел. Его выбрал один из клиентов на ночь. На следующее утро я узнал, что Пьеру попался жестокий тиран, после которого он умер под утро. Так я лишился своего последнего друга в Аду.

Я рвался тогда на той цепи так сильно, что у меня потекла кровь по шее, груди и спине. Металлические кандалы слишком сильно разодрали кожу.

Я не чувствовал рук от боли, мне казалось, что я рыдаю кровавыми слезами по другу. Да, я дал слабину, ведь я понял, что теперь остался в Аду один на один с Ними. Их было больше, и они меня сломают. Это только вопрос времени.

Утром охранники меня отвязали и вынесли в амбар, где был скот. Они ругались, что я испачкал пол и Хамит теперь их накажет. Они были недовольны этим, потому что раньше я настолько сильно не «украшал» кровью свою любимую скорлупу и паинькой сидел на привязи.

Я не знаю, как тогда выжил, ведь я не помнил ни одной молитвы и никто мне не помог. Я ел то же, что давали животным, а на третий день в хлеву я нашел крошечные клетки с перепелами. Я поймал одну птицу, оторвал ей голову и сожрал сырой. Думаю, я тогда был больше похож на животное, чем на подростка.

Я выкарабкался сам, но после того случая больше никогда не плакал и не помнил, как выглядит мать.

— Я все помню, Данте.

— Хорошо, и не забывай. У тебя все в порядке? Если нужна помощь…

— Не нужна. Кстати, Тони не вышел. Он лишний. Хватит только Рокса.

— Хорошо. Что-то еще нужно?

— Позаботься о транспортировке. Препараты должны быть легкими. Она плохо их переносит.

— Понял, займусь этим. До связи.

Выключаю телефон и выхожу на улицу покурить. Я этому тоже у Данте научился, до того видел только кальян.

Я бы отдал все, что у меня есть, чтобы забыть свое прошлое, но оно не забывается. Я никогда не забуду то, через что прошел и ради чего я все это делаю.

По правде, еще есть время заменить рабыню, я успею подготовить другую, более сильную кандидатку от Данте, вот только я не хочу другую. Я уже выбрал. Идеальную девушку я уже нашел.

Рабыня должна быть вышколенной и слушаться хозяина беспрекословно, потому что такая, как Еся, там не протянет и двух дней. За неповиновение Шакир Аль-Фарих не будет высекать ее кнутом, это просто детский лепет.

Он отдаст ее своим подопечным, те ее раздерут на части, и от нее останется одно только мокрое место.

Моя осенняя девочка должна быть идеальной рабыней, и я должен работать с этим лучше.

Возвращаюсь к ней. Еся уже выбралась из кокона одеяла, и теперь оно едва прикрывает вершинки ее груди. Не сисек, а именно груди. Она вся как будто вылита из белого золота, и я должен буду отдать ее, так как готовлю рабыню не для себя.