Мой неласковый Монстр

Глава 25

К семнадцати годам я трахал уже все, что движется, и, честно, мне было плевать кого. Я научился переключаться, мог думать хоть о всемирном потеплении, когда удовлетворял очередную богатую суку.

Не знаю, как я не сдох от венерических заболеваний, хоть и пользовался презервативами, все равно. Думаю, что ко мне просто не пускали грязь. Их всех тщательно проверяли, как и меня, давали защиту.

Шакир Аль-Фарих дорожил мной, как курицей, несущей золотые яйца, но по неопытности у меня были и осечки в виде беременностей клиенток.

От меня залетали несколько раз, и, конечно, никто моих детей не оставлял, это были бы незаконнорожденные бастарды, потому они делали аборты, но однажды я узнал, что у меня есть ребенок.

Девочка. Она родилась от одной тридцатилетней женщины, которая была у меня всего раз. Узнав об измене, этот рогатый муж тогда лично привел ее за руку в наш дом и орал до хрипа, проклиная здесь всех вокруг.

Он бросил ребенка в корзинке прямо под ноги Хамиту и, развернувшись, пошел прочь. Его избитая жена ушла, не обернувшись, потащившись за мужем, а я увидел крошечное существо в корзине. Я быстро спустился по ступенькам к ней и видел, что это была маленькая новорожденная девочка. У нее были черные, как у меня, глаза, и в целом она была похожей на меня, а не на свою кукушку-мамашу.

Я наклонился к ребенку, она сильно плакала, но мне не дали взять дочь в руки, а в шею уперся клинок.

— Назад, волчонок! Не трожь!

— Это мой ребенок. Отдай, Хамит!

— Она незаконная. Я говорил тебе предохраняться, щенок! Со всеми, даже если они пьют таблетки, даже если бесплодные! Ты кого хочешь осеменишь, дьявол! А теперь видишь последствия?! Вот что мне с ней делать теперь?

— Отдай мне. Хамит, прошу, отдай! Пожалуйста, я заберу ее себе, воспитаю, это мой ребенок, мой!

Но Хамит меня не слушал. Мое слово и желание не значили для них ничего.

— О Аллах, дай мне сил! Виам, набери воды! Аммар, заберите его.

Мне стало страшно тогда. Я не понимал, что происходит, я все обычаи их уже знал, но такого еще не видел.

— Что ты делаешь, Хамит, что ты будешь делать?! А?

Хамит взял ребенка. Покрутил ее, скривился, как от чего-то грязного. Моя дочь плакала. Как же она плакала тогда, а у меня сердце разрывалось. Да, я уже привык жить в Аду, но я в страшном сне не мог представить, что мои дети тоже окажутся в этом месте. И еще я понял, зачем была холодная вода и глубокий таз и что они собирались делать.

Это было жестоко, но, похоже, им было все равно. Никто не хотел проблем, та дама была женой влиятельного человека, и он бы закатил скандал, если бы всплыл этот позор, а еще Хамит упивался своей властью надо мной. Вот сейчас у него в руках был маленький и очень ценный для меня комочек, мой ребенок, мой первенец, и он прекрасно видел, что может отплатить за те пятьдесят палок, которые тогда получил по указу Господина.

— За все надо платить, волчонок. Вот это, — кивает на ребенка, — твоя осечка. Это твоя ошибка, сынок.

— Стой, подожди, Хамит! Расскажи Шакир Аль-Фариху, что ребенок мой!

Я еще надеялся, ведь малышку можно было усыновить, отдать хорошей семье. Даже если бы она не была рядом со мной, я хотел сохранить ей жизнь, клянусь, я хотел этого.

— А он знает, потому и велел сразу показать тебе твою ошибку. Это будет тебе уроком, щенок. Хорошим уроком, который, я надеюсь, ты усвоишь сразу. Еще одна осечка, волчонок, и клянусь, я отдам тебя на разбор. Не надо считать себя особенным из-за своего большого члена и смазливости в угоду клиенткам! Ты такой же бесправный раб, как и все, а у рабов не бывает детей, и у тебя тоже!

— Прошу, не надо! Хамит, ну хочешь — избей меня, ну пожалуйста, не делай!

Я надеялся до последнего, что они будут купать моего ребенка, но я ошибся.

По приказу Хамита Виам утопил мою дочь в большом казане, как котенка. Минута, может, две — новорожденная девочка захлебнулась водой, а я орал как сумасшедший, видя ее посиневшее тельце, которое достали из воды и закутали в ткань.

У рабов не бывает детей. Никому не нужны были незаконные бастарды от влиятельного клиента, и возиться с ними здесь никто не хотел. Они даже не пожелали ее продать, и это было сделано специально, чтобы наказать меня.

— Будь ты проклят! Дьявол! Клянусь, я сдеру с тебя шкуру живьем, ты слышишь? Хамит! Хами-ит!

Он махнул рукой, а меня повалили на землю и избили. Пожалуй, это была последняя капля, после которой я перестал чувствовать боль. Я сам стал этой болью, каждой клеткой, каждым миллиметром пропитавшись ею сполна.

Я пролежал тогда неделю, не ел и не выполнял их дурацкие команды. Да, с нами так и общались. Командами, потому что мы так быстрее понимали.

«Сидеть», «лежать», «место», «ко мне». Это были привычные фразы, которыми с нами говорили. Как со зверенышами, чертовым скотом.

Мне было жаль своего ребенка, и я озлобился на них всех, а особенно на Хамита и Шакира. Последний мог спасти моего ребенка, но не сделал для этого ничего. Ему было плевать на мою дочь абсолютно.

Тогда я искренне надеялся сдохнуть, хотел удавиться цепью, но мне не дали. Они сняли ошейник, искупали меня в ледяной воде и переодели, отвели наверх, в одну из комнат. Новая клиентка пришла, я должен был работать.

Я же чувствовал себя живым трупом: истощенным, побитым, измученным, и мне было уже совершенно все равно, кого сегодня я буду трахать. Как она будет кончать, кричать и целовать мои шрамы. И нет, они меня не любили, как и я их. Им просто нравилось владеть рабом, не больше, и они приходили в экстаз от возможности быть оттраханной молодым жеребцом, тогда как дома их ждал обычно старый лысеющий козлик-муж. Они все были в браке и называли это любовью, тогда как у меня это вызывало одно лишь отвращение. Жены изменяли мужьям — и наоборот, они трахались направо и налево, а после снова делили постель и называли это браком, любовью, судьбой.

Мне тогда было очень смешно, ведь они все жили во лжи. Они все словно зачем-то носили маски, а под ними были уродливыми, и порой я был даже рад, что я раб, а не Господин, ведь, в отличие от них всех, мне не надо было притворяться и играть в любовь.

Я не знал, что такое любовь, не верил в нее, ведь в своей жизни видел одну только грязь. Любви не существует, а есть только деньги, похоть и вранье. Ну… и еще золотые браслеты на руках у Шакир Аль-Фариха. Он добавлял по одному каждый раз, когда ему привозили новый живой товар. Это был конвейер, бизнес работал как часы.

Я тоже работал. На него. Как шлюха, правда, у рабов не было зарплаты, мне платили только едой и одеждой, возможностью дышать «святым» воздухом в этом особняке.

Когда меня завели в одну из комнат, я увидел перед собой крепкого мужика, и волна страха пробежала по венам.

Я никогда не спал с мужиками, и Хамит об этом прекрасно знал, потому теперь я был готов ко всему, даже перегрызть себе вены, если потребуется, или разодрать глотку этому типу, который стоял и молча смотрел на меня.

Я этого не предвидел, потому растерялся, увидел закрытую дверь, а на окнах были решетки. Я был диким настолько, что готов был головой ломиться в эти самые решетки, лишь бы он меня не трогал.

— Тихо, парень, без резких движений.

Этот мужик сделал шаг ко мне, а я оскалился и зашипел. Да, во мне было больше звериного, чем человеческого, потому что обращались ко мне преимущественно как к зверю.

— Не бойся. Я не трону тебя, и я ничего не хочу с тобой делать.

Он говорил на плохом, ломаном арабском, не зная половины слов. Я смотрел во все глаза, когда этот тип медленно оторвал свою бороду. Она была фальшивой. Также он снял темные линзы.

У него были светлые волосы и голубые глаза, он был крепким мужиком лет сорока пяти, и без этого маскарада он вообще не был похож на местного.

— Что тогда тебе надо?

— Можешь называть меня Данте. Мальчик, я проделал очень долгий путь, и мне нужен ты.

Так я познакомился со своим наставником, который станет для меня новой вселенной, спасительным маяком и даже религией в следующие долгие годы.

Данте был русским и искал свою дочь Светлану, которая пропала год назад. Он приехал из далекой страны, в которой я ни разу не был и понятия не имел, кто там живет.

Тогда Данте меня не тронул, наоборот, он дал мне целую плитку черного шоколада, которую я глотал вместе с этикеткой, даже не прожевывая и не ощущая толком вкуса. Я еще долго так ел, в спешке, боясь, что кто-то придет и отнимет еду. Это тоже станет одной из привычек.

Я рассказал Данте все, что знал. Как нас привезли сюда, кто и каким образом, как нас дрессировали, как я стал рабом. Он был первым и единственным, кто мне посочувствовал, а после Данте пообещал, что выкупит меня сразу, когда найдет дочь.

Прошло еще два месяца, Данте и правда нашел дочь, а точнее, ее кости в пустыне.

Ее продали в рабство к Шакир Аль-Фариху, но Светалана покончила с собой спустя неделю, не выдержав «развлечений» господ.

Ее труп Шакир повесил как маяк в пустыне, чтобы все видели, что бывает за неповиновение Господину. Ее обглодали животные. Это было хуже, чем позор.

Мне было жаль дочь Данте, но ни я, ни он в одиночку не могли ничего поделать с системой. Мы были слабы и совершенно не подготовлены, к тому же я все еще был рабом. Я был просто парнем, не умеющим делать, по сути, ничего толкового.

Я уже и не надеялся снова увидеть Данте, но в одну из ночей он меня похитил и впоследствии помог сбежать из Ада.

Нет, он сделал это не по доброте душевной и не потому, что ему было меня жаль. Данте спас меня с условием, что он вырастит из меня свою месть, и я с радостью пошел на эту сделку, мечтая встать на ноги и воздать своим врагам за их грехи, за свою новорожденную дочь.

За себя я бы так не старался, но я хотел возмездия за свою маленькую дочь, которую они убили у меня на глазах, я до сих пор помню, как она плакала.

Так мы начали подготовку. Данте мстил за своего ребенка, а я за своего. Данте был опытным и многое знал, а я выполнял. Я верил тому, кто спас меня, и до сих пор ему верю, потому что Данте единственный, кто обращался со мной как с человеком, а не как с рабом.