Мой неласковый Монстр

Глава 29

— Почему ты плачешь, тебе было больно?

Арман уложил меня в постель, укрыл теплым одеялом, а я расплакалась. Как пробить эту стену, я не знаю.

— Нет. Я плачу не поэтому.

Всхлипываю. Какое его дело? Он просто каменный.

Монстр наклоняется и собирает языком мои слезы, сцеловывает их.

— У тебя сладкие слезы, девочка, но не думай, что можешь обхитрить меня, маленькая лисичка.

— Ненавижу тебя.

— Я знаю. Ненавидь. Так будет лучше, Еся.

Молчу, мне больше нечего ответить, но я не сдамся. Я видела сегодня взгляд Армана, он был на грани, и я буду долбиться в эту закрытую дверь, пока она не откроется.

— Мне будет лучше, когда ты будешь со мной настоящим, — все, что могу сказать, негодование бурлит уже где-то в горле, кипятит кровь, доводит до безумия.

Я так старалась, а ему хоть бы что! Не сорвался, не позволил себе взять меня и испортить свою рабыню. Проклятый бес. Ненавижу!

Вот только самый ужас в том, что мне нравилось все, что творил со мной Монстр. С момента, как я зашла в ту гребаную кабинку, до того, как выползла из нее на дрожащих ногах.

Выхожу из комнаты, быстрее от нее, еще быстрее. Она там. Такая ласковая, ручная, нежная, а мне нельзя. Ни хуя нельзя, сам себе запрещаю.

Еся так плакала сегодня. Как она плакала, как ластилась ко мне. Внутри все жгло, ее слезы я не могу уже видеть.

Плескаю в лицо холодную воду, еще, еще, мне надо быть спокойным. Она как-то делает это. Выводит меня, бесит, дразнит и провоцирует что-то, из-за чего внутри у меня все болит, горит и дымится.

Подхожу к окну, вглядываюсь в собственное отражение. И клянусь, я ненавижу того, кого там вижу. Себя, свою внешность, свою гребаную жизнь и то, что я делаю с ней. С этой невинной девочкой. Она моя случайная жертва, она дань, просто проходной ключ. Я должен, я себе поклялся, я дал слово Данте, так почему мне от этого теперь так хреново?

Замахиваюсь и со всей дури луплю по стеклу, разбивая собственное отражение. Соберись. Арман, ты же помнишь, как Хамит топил твоего ребенка! В чем моя дочь была виновата? В чем? За что? Я до сих пор этого не понимаю и понять не могу. Это я. Я виноват в этом. Моя осечка, мой косяк, и я никогда не смогу простить себя за смерть собственной дочери.

— Хозяин…

Оборачиваюсь. Она стоит напротив. Моя рабыня. Еся. Моя девочка.

— Чего тебе?

Подходит, осторожно берет мою руку, набрасывает полотенце на окровавленную руку, а после целует.

— Что ты делаешь?

— Ничего. Тебе слишком больно. Если бы я могла, я бы забрала твою боль.

Стискиваю зубы. Вот что она делает? Что она вообще понимает в боли?

— Не надо. Не трогай меня, — огрызаюсь, закрываюсь, потому что она так смотрит. По доброму, сочувствующе. И мне от этого больнее. В тысячу раз.

— Расскажи, о чем твоя боль, хозяин.

— Не твое дело.

— Это прошлое? Оно болезненное?

— Зачем тебе это надо?

— Хочу понять тебя.

— Себя понимай.

— Мне жаль. Что бы это ни было — мне жаль, Арман. Я хочу, чтобы ты просто знал об этом, — сказала тихо и уселась на диван. Я молчал. Мы оба молчали в этот вечер. Мне нечего было сказать, я не был готов открывать свою душу до конца.

Ни ей, ни кому-то еще. Это только мое, мое самое больное. Я вообще не уверен, что кто-то способен меня понять, и теперь я, как никогда раньше, чувствую себя одиноким.

Я один на один со своим горем. Как тогда в той черной холодной скорлупе с кандалами, только разница в том, что я больше не ребенок. Я вырос, но невидимые кандалы остались, я все еще раб в своей голове.

Я раб Данте, моя жизнь всецело в его руках. И если раньше наручники были металлическими, то теперь они невидимые, и я сам себе их надел, когда дал слово Данте, что отдам свою жизнь когда-нибудь взамен на свободу. Это была честная сделка, и, кажется, мое время на исходе.

А у меня такое ощущение, что я еще не жил и жить начал только сейчас, когда забрал себе Есю, когда начал проводить с ней время. Она делает меня живым. Тем Арманом, которым я был до рабства, но который уже не заслуживает ничего, кроме смерти.