Мой неласковый Монстр

Глава 31

Я сделал все, чтобы искоренить в себе остатки рабства. Я создал себя заново и больше не вскакивал от каждого шороха. Почти.

Порой мне кажется, что я все забыл, но нет. Я никогда этого не забуду, и я все еще слышу жуткие вопли моего младенца, которого топил Виам у меня на глазах.

У меня на теле осталась куча шрамов, я знаю, что уже есть возможность это все шлифовать, вот только мне это ничем не поможет. У меня внутри шрамы, и их ничего не исправит, их не излечить и ничем не заделать. Это я. Да, я такой, и я ничего не могу с этим сделать. Это всегда со мной, и, к сожалению, я прекрасно понимаю, что не существует бывших рабов, такое понятие априори неверно. Я слишком долго был в аду, чтобы избавиться от него, и порой мне кажется, что я взял кусочек ада себе и постоянно ношу его с собой.

Я бывший раб, и мне страшно признаться в этом даже самому себе. Меня тошнит от всех тех воспоминаний, и я мечтаю, чтобы те ублюдки горели в аду. Все. Все до единого, и я иду к своей цели, потому что кто, если не я? Сколько было после меня подобных, сколько еще будет? О нет, я не праведник, я просто хочу это прекратить, потому что сам себе поклялся искоренить тот улей, выжечь его, даже если сам при этом обожгу руки до мяса.

Мне не важны методы и средства, потому что у меня есть цель, и цель предельно проста: Шакир Аль-Фарих, Хамит и все те твари, что меня мучили, должны сдохнуть. Как можно быстрее.

Я бывший раб, и как бы сильно я ни пытался жить нормальной жизнью, насколько это возможно, но я все еще по привычке отодвигаю манжеты рубашки и проверяю шею на предмет ошейника, потому что ощущение кандалов и скованности на теле так и не прошло.

Я все еще ем очень острую еду, потому что помню вкус крови во рту, и я не люблю продажную любовь. Меня от нее воротит. Мне не нравятся чужие прикосновения, я этого не выношу, мне от этого плохо. Меня слишком часто били, но не настолько сильно для того, чтобы я не помнил весь тот кошмар.

Это всегда со мной, и я отплачу каждой псине, как и поклялся сам себе когда-то.

Моя осенняя девочка тоже видела мои шрамы. Коснулась меня, даже целовала их, и я этого не понимал: зачем она это делает? Она просто хочет на свободу.

Неискушенная, до жути нежная и наивная, Еся, конечно же, пока не готова к встрече с Шакиром, и с каждым днем ее воспитания времени все меньше, а я привязываюсь к ней. И мне не нравится, что она раскачивает меня все сильнее. Моя рабыня заставляет меня вспоминать и чувствовать. Боль, горе и даже радость. Это Еся делает. Это все она.

Я уже тысячу раз пожалел, что выбрал именно Есю. Именно ее. Я ее выбрал потому, что она мне понравилась, и теперь самому же мне приходится ее ломать.

Ломать жестко, подавлять ее темперамент, подчинять себе. Поначалу мне казалось, что девочка быстро покорилась, но это была игра. Маленькая хитрая лисичка. Она почти обвела меня вокруг пальца, но это все было напускное, Еся притворялась и играла в подчинение.

Я хочу ее. Сгрести в объятия и утешить, убрать ту чертову капсулу из ее тела и отпустить.

И мне самому страшно от этих мыслей, потому что это мысли предателя, а я никогда Данте не предам. Кого угодно, но только не его, все равно что предать бога.

Это Данте меня спас, это Данте меня обучил, дал еду и все, что мне надо. Без него я бы не выжил, и чем же я теперь ему отплачу? Приду и скажу, что мне стало жаль рабыню, и вообще, плевал я на его Свету и я просто хочу отпустить Есю? Как же это глупо, я ненавижу себя за эти мысли.

Я делаю это не только для Данте. Я делаю это для себя, для своей матери, которая меня не дождалась, и для тысяч других матерей, которые тоже не дождутся своих детей. В конце концов, я делаю это для своей новорожденной дочери, которую они убили. Мне есть за что мстить.

Я не должен подпускать Есю ближе к себе. Рабыня — хозяин, все предельно просто, кроме того, что меня ведет от ее запаха ландышей и стоит на нее так, будто я под чертовыми таблетками двадцать четыре на семь.

Это она. Эта маленькая лисичка делает. Даже тогда, когда злится, плачет либо протестует. Я хочу ее, и что хуже — я хочу только ее. Только Есю. Свою осеннюю девочку.

Я гнал по дороге до самого утра. Все подбирал речь, какую сказал бы Данте, и сам над собой смеялся. Я бы убил себя за такое, не говоря уже о Данте. Это предательство в чистом виде, и я не выдержал.

Сам набрал Данте и попросил его ускорить этот процесс, потому что быть с Есей наедине мне уже просто невыносимо. Я боялся ее и того, каким становился рядом с ней.

Еся словно выковыривала и отдирала от меня куски кожи. Она меня очищала и заставляла вспомнить то, каким я был изначально. До Шакира. Каким я был в детстве, что любил и чего хотел, и мне не нравились эти воспоминания, потому что мне от них становилось адски больно внутри.

Я начинаю вспоминать себя и свою прошлую жизнь до рабства, и это сожаление, то, каким человеком я стал и что я делаю, — оно кипятит мне кровь.

Я больше не боюсь упасть, потому что я уже упала. Я больше не боюсь смерти, потому что бояться двадцать четыре на семь просто невозможно. В какой-то момент твоя нервная система посылает тебя к черту и говорит тебе просто: будь что будет, угомонись, девочка, просто успокойся.

Смирись… Смирись, ну же. Восемнадцать лет ты уже пожила, неплохо, правда? Некоторым даже этого не дано, похоже, я слишком неблагодарная.

У меня нет сил на борьбу, я пробовала, правда, я на это надеялась, а еще я надеялась растопить ледяное сердце Монстра, но он слишком тяжелый. Слишком тяжелый для меня.

Холодный и закрытый. Он не хочет, кажется, Арман просто привык быть рабом, привык подчиняться, и даже если где-то внутри ему и жаль меня (чисто теоретически), он никогда в жизни не пойдет против воли того Данте.

Я это уже вижу, Арман тотально зависим от Данте, он ему благодарен за свободу, хотя в моем понимании Арман, конечно же, все еще не свободен. Он просто сменил хозяина, и теперь вместо того шейха его хозяином является Данте.

Если честно, то мне искренне очень жаль Армана. Того десятилетнего мальчика, того ребенка, которого оторвали от семьи и похитили, над которым издевались, но мне не жаль уже взрослого мужчину Армана, который подчиняется слову какого-то чужого мужика.

Арман может показаться сумасшедшим, но на самом деле он просто сломлен. Он все прекрасно понимает. И что делает, и для чего, и с кем. Думаю, будь на моем месте любая другая девушка — он бы точно так же ее делал рабыней, подчинял себе, хотя… я не знаю, вел бы он себя с ней так же, как со мной. Я хочу надеяться, что я для Армана особенная, как бы странно это ни звучало, но я даже этого не знаю.

Я призналась ему в том, что он мне нравится, на что Арман только едко усмехнулся. Ничего подобного он не ощущает в ответ либо маскируется настолько идеально, что я в жизни не догадаюсь о том, что на самом деле на сердце у Монстра. У моего Монстра. Несмотря на все то, что произошло и что он со мной сделал, Арман мой. Так же, как и я его, и этого уже ничто не изменит.

Я сегодня всю ночь спала у Армана на плече. Словно мы просто парень с девушкой, словно мы живем вместе и впереди нас ждет прекрасное будущее с кучей приключений.

Приключения и правда будут, только не про «долго и счастливо», нет. Это вообще не наш вариант, но ночью я прижималась к Арману, и он не отталкивал меня. Впервые.

Мы молчали, я то проваливалась в сон, то выныривала из него, и Арман был рядом. Все время. Он нежно гладил меня по волосам, иногда целовал в висок, прижимал к себе.

Это был Арман без маски. Он настоящий: спокойный, любящий, понимающий, сочувствующий. Я не знаю, как это поняла, я просто это почувствовала. Вот какой он на самом деле, и как жаль, что он может открываться только тогда, когда я сплю либо когда, уставшая от истерики, просто больше не могу сопротивляться.

Как бы я хотела, чтобы он хотя бы на день побыл Арманом. Чтобы мне не приходилось до него докапываться, взламывать его замки, пытаться пробиться сквозь эту броню. К черту. Я ведь тоже не всесильная, так будь что будет… да, будь что будет.