Моя идеальная

Глава 19

Во мне не осталось монстра. Теперь я и есть монстр

Хватаю только что вылетевший воздух короткими урывками. Сжимаю кулаки с такой силой, что ногти впиваются в кожу, оставляя красные борозды и капли крови. Торможу истерику на подходе, не давая ей овладеть моим разумом. Сейчас он нужен мне как никогда холодным и расчётливым. Срываю взгляд с Северова и перевожу с одного лица полицейского на другое. Сканирую декана. Только в его глазах улавливаю какое-то замешательство.

В том, что Тёма не мог этого всего сделать, у меня ни малейших сомнений нет. Тогда кто и зачем вешает на него всё это дерьмо?

— И кого же он похитил и изнасиловал? — высекаю, прикрывая страх сарказмом.

— А вы, собственно, кто будете и кем приходитесь этому? — выплёвывает в сторону Артёма.

И тут меня срывает. Я никогда не была дурой. И слепой тоже. Пока вина не доказана, человек считается невиновным, а этот приговор уже подписан. И, конечно же, в этом чувствуется рука хладнокровной сволочи, которую я называла "папа". Быстро обдумываю возможность причастия к этому Должанского. Какая ему выгода? Но сейчас мне не до анализов и поисков виноватых.

Натягиваю на лицо непроницаемую маску. Выпрямляю спину и плечи. Транслирую в глаза уверенность и спокойствие. И пофигу, что внутри меня сейчас Армагеддон. Я не должна показывать свою слабость.

— Миронова Анастасия Романовна. — отрезаю с надменной усмешкой, видя, как округляются глаза полицейских.

Они обмениваются непонимающими взглядами между собой. Смотрят на меня, а затем на декана, дожидаясь его напряжённого кивка.

Значит, я попала в точку.

— Могу я увидеть ваши документы? — тянет руку старший лейтенант.

Достаю из сумки паспорт и передаю ему. Только пока он изучает его, наконец, смотрю на Артёма. Глаза в глаза, и я едва удерживаю не только маску хладнокровия, но и заставляю своё тело оставаться на месте. Все силы уходят на то, чтобы не бросится к нему и не разрыдаться.

— Всё будет хорошо. — шепчу одними губами, и он коротко кивает.

Служивый возвращает мне документы, но все какого-то хрена продолжают хранить гробовое молчание. С достоинством, которое сейчас мне так необходимо, выдерживаю эту паузу и тяжёлые взгляды.

— Как я понимаю, это меня он похитил и изнасиловал, да? — кошусь с презрением на полицейских.

— Анастасия Романовна, можем поговорить с вами с глазу на глаз? — быстрый кивок, и я выхожу вслед за мужчиной из кабинета, даже мельком не взглянув на любимого, потому что иначе я просто рассыплюсь на кровавые осколки. — Вы можете объяснить, что это значит?

Достаёт из папки лист А4 и передаёт его мне. Быстро пробегаю заявление, написанное твёрдой рукой отца, и до скрипа сжимаю челюсти, чтобы не зарычать.

Как он мог это сделать? Зачем? Он же не идиот и понимает, что так меня не вернуть.

Впиваюсь ногтями свободной руки в бедро, чтобы перераспределить бушующие эмоции и отвлечься на боль. Глаза красным туманом застилает ярость. Хотя это уже не она. Темнее, страшнее, масштабнее. Я в бешенстве. И я готова разорвать собственного отца на куски за эту подлость. За те слова и обвинения, которые он швырнул в Артёма только потому, что я выбрала его.

"Силой увёз из дома…" "Наверняка было совершено сексуальное насилие…" "Необходимо медицинское освидетельствование…" "Оказано психологическое давление…"

И это далеко не всё, что я там прочла. Между строк я вижу: ублюдок, мразь, маньяк.

Сминаю в кулак бумагу и поднимаю взбешённый взгляд на полицейского.

— Вы же понимаете, что это всё фикция? Вы видели меня и мои документы. Я жива и здорова. Из дома уехала по собственной воле, что вы можете проследить по камерам, если, конечно, мой папочка, — выплёвываю с таким презрением, что старлея аж передёргивает, — всё не подчистил. С самого утра я нахожусь на занятиях, чему свидетелями являются больше сотни студентов, а также преподаватели. Силой меня никто не удерживает, и шантажом тоже.

— По поводу изнасилования…

Фразу закончить не даю, потому что даже мысль о том, что отец мог выставить Северова насильником, мерзкой слизью растекается по нутру.

— Секс был. По обоюдному согласию. Но какая уже на хрен разница? — рычу, от того что эти "служители закона" продолжают пытать меня этими тупорылыми вопросами, хотя и так всё уже ясно. А мой любимый тем временем скован браслетами. — Нужна экспертиза? Отлично! Медосвидетельствование? Поехали прямо сейчас, но сначала отпустите невиновного человека!

— Сбавьте тон, девушка. — обрубает ледяным голосом, видимо, взяв себя в руки и отойдя от шока. — Успокойтесь.

— Да как мне, блядь, успокоиться?! Вы арестовали человека только за то, что мои родители не смогли удержать меня дома! Я, блядь, совершеннолетняя! Заявление об изнасиловании вы можете принимать непосредственно от потерпевшей, а его не будет, потому что меня, мать вашу, никто не насиловал! И не похищал! Идите к Миронову и разбирайтесь с ним! — крики переходят во всхлипы, а те в свою очередь в рыдания.

Слёзы обжигают веки и щёки, но я зло стираю их и трачу остатки самообладания на то, чтобы перестать реветь. Я сама будущий следователь и отлично знаю законы. Следак смотрит на меня, как на умалишённую, но мне настолько похеру. Ничего не имеет значение, кроме свободы и доброго имени моего парня.

— Существует презумпция невиновности. А вина Артёма Северова не просто не доказана, а разнесена фактами в прах.

Полицейский кивает, забирает у меня измятое заявление и возвращается в кабинет, бросив напоследок:

— Ждите здесь.

Мне хочется броситься за ним. Мне хочется обнять любимого. Мне хочется поехать к отцу и разорвать его голыми руками. Вместо этого я стою как вкопанная с невидящими глазами.

Зачем он так со мной и с Тёмой? Чего хотел этим добиться? Ведь сам же понимает, что я могу лично опровергнуть это блядское заявление. Только ради того, чтобы его вывели в наручниках? Господи, ну зачем?!

С запозданием подмечаю чьи-то руки на плечах и встревоженные голоса, доносящиеся словно издалека и будто в вакууме. Закрываю глаза и глотаю вязкий воздух. Напрягаю каждую мышцу в теле и, наконец, улавливаю размазанные образы и голоса Арипова и Заболоцкой.

— Что случилось, Миронова?! Да ответь же ты, блядь! Ты где?! Чё за хуйня творится?! Где Север?! — долетают до меня слова, но тут же разбиваются о стену моего шока. — Да ответь же ты, блядь, уже!

Щёку обжигает огнём, и я прикладываю ладонь к горящей коже. Картинка проясняется, сознание тоже, и я начинаю давиться рыданиями и захлёбываться слезами. Падаю на колени, потому что ноги не выдерживают вес собственного тела. Такое чувство, что меня придавило бетонной стеной, а в груди сжимают тиски.

— Настя! — визжит подруга. — Да что происходит? Что с тобой?! Где Артём?!

Я хочу им ответить. Успокоить. Сказать, что всё будет хорошо, но изо рта вырываются только задушенные всхлипы и жалкий скулёж. Даже в таком состоянии понимаю, что слёзы сейчас ни к чему, что Артёма в любом случае отпустят, но успокоиться никак не выходит.

Вам знакомо чувство, когда в кровь впрыскивается огромный заряд эндорфинов и потом, когда они идут на спад, наступает состояние апатии? Головой ты понимаешь, что нет причин для грусти, но ничего не можешь с этим поделать? Вот и я осознаю, но не могу выйти из истерического состояния.

Вика садится рядом со мной на пол и прижимает к себе в попытке успокоить. Арипов куда-то уходит. А потом я вдруг взлетаю вверх и оказываюсь в крепких мужских руках. Опускаю ресницы и сжимаю кожаную куртку. С такой силой вдыхаю, словно слишком долго была лишена этой возможности.

— Всё хорошо, маленькая. Успокойся. Теперь всё хорошо. — срывающимся голосом шепчет Тёма, крепче притискивая меня к груди. Прижимается спиной к стене и скатывается по ней, не ослабляя хватки. — Тише, любимая. Тише. Всё в норме. Ну не плачь, маленькая. Блядь, не разрывай меня.

Только скользнувшие в его голосе отчаяние и мольба вынуждают меня успокоиться и посмотреть в любимые бирюзовые глаза. Хотя страха в них больше нет, но напряжение всё равно сохраняется где-то в глубинах зрачков.

— Почему ты не сказал им, Тём? — вырываю из охрипшего горла.

— Сказал, Насть. — устало выдыхает и опускает веки. — Слушать меня никто не стал. А учитывая то, что они считали, что я держу тебя силой, шантажом и вообще, блядь, морально подавляю, то решили тебя не привлекать, пока твои предки не явятся.

— Что, блядь? — подрываюсь в его руках, опираясь на плечи. Парень открывает глаза. Устанавливаем контакт. Боль. Страх. И даже ужас. Я не могу разобрать его это эмоции или отражение моих собственных. — Да они совсем охренели. — подскакиваю на ноги и меряю нервными шагами коридор. — Я убью его. Сука! Убью!

Артём просто обнимает меня, заставляя замереть в его руках. Цепляюсь дрожащими от страха, злости и нервов пальцами в лацканы его косухи и дышу. Я просто, мать вашу, дышу, потому что биться в бессильной ярости нет никакого смысла.

— Поехали домой, малыш.

— Тебя так просто отпустили? — задушено откликаюсь.

— Надо будет потом явиться в участок. И тебе тоже.

— Твою ж…

Хотя это уже прогресс. Надеюсь, "папочка" там тоже будет, чтобы я смогла плюнуть ему в лицо.

Как мы дошли до этого? Они ведь были моей семьёй. Моими самыми близкими людьми на свете. А сейчас? Он обвинил моего любимого человека в ужасных вещах. И я ненавижу его до такой степени, что желаю смерти.

Пока идём к выходу, Северов объясняет ребятам, что произошло, а я по большей части молчу, чтобы не выдать шквала негативных эмоций.

— Прости, Миронова, но я сам твоего папашу ёбнуть готов. — рычит Арипов, когда Тёма заканчивает рассказ.

— Становись в очередь, Антон. — отрезаю ровным тоном, но с такой жестью в интонациях и бешенством в глазах, что он отводит взгляд и смотрит куда-то вдаль. — И не называй меня Миронова. После всего…

— И как тебя называть?

— Может Настя? Это моё имя, знаешь ли.

— Северова. — вставляет Артём.

— В смысле? — и это не только мой вопрос, но и наших друзей.

Одновременно вскидываем глаза на Тёму. Но он смотрит только на меня. Глаза в глаза. Два сердца. Одна душа.

— Это оно, Насть. Помнишь, что обещала мне ответить? — периферийным зрением подмечаю вытянутые лица Тохи и Вики, когда Северов становится на одно колено и протягивает мне коробочку с кольцом. — Станешь моей женой, любимая?

Счастье не только испепеляет все негативные эмоции, но застревает в горле расплавленным шоколадом, не давая выбраться наружу одному единственному слову. Киваю быстро и часто, потому что не могу ничего сказать. Падаю рядом с любимым на колени и даже не делаю попыток остановить поток слёз.

— Картина маслом.

Оказываюсь на ногах раньше, чем остальные успевают повернуть головы на ледяное замечание.

— Убирайся на хрен, Кирилл! — мой голос больше похож на шипение диковинного зверя, а не на человеческий.

Север тоже поднимается и рывком бросается на Должанского. Мне удаётся перехватить лишь кончики его пальцев, не давая совершить эту ошибку.

— Не надо, Тёма, прошу.

Он останавливается, цепляет мои глаза, гулко выдыхает и сжимает ладонь.

— Плечом к плечу? — задаёт вопрос сиплым голосом.

— Всегда.

— Мало тебе проблем, выродок?

А вот при звуке этого голоса срываюсь уже я. Звук хлёсткой пощёчины эхом разносится по территории академии.

Отец замирает в полном оцепенении, приложив руку к красному отпечатку моей ладони. Мама, которую я не заметила так же, как изначально и его, громко восклицает и что-то там выкрикивает, но я ничего не могу разобрать. Сверлю "папочку" яростным взглядом в надежде, что он его добьёт, но не тут-то было. Он раздувает грудную клетку и командует:

— Ты, — тычет в меня пальцем, — сейчас же едешь домой, пока я твоему ублюдку не устроил проблем посерьёзнее.

— Пошёл. Ты. На. Хер. Папа. — отрезаю каждое слово и, задрав подбородок, прохожу мимо него.

И дело вовсе не в том, что я боюсь его или что мне нечего сказать. Ладони до зуда хотят сжать его шею. Зубы скрипят от желания вцепиться в глотку.

— Анастасия! — ревёт "папа" и ловит меня за запястье.

— Что, блядь, Анастасия, а? Чего ещё ты мне не сказал? Что ещё сделаешь?

— Ты не представляешь, на что я способен, дочка. Этот арест всего лишь цветочки. Или ты едешь с нами домой, или твой ублюдок, — кивок мне за спину. Знаю, что Артём стоит прямо сзади и готов вмешаться в любой момент, но даёт мне шанс самой разгрестись с этим дерьмом, и я благодарна ему за это. — сядет пожизненно.

— Рискни. — бросаю вместе с презрительной усмешкой. — Ты не только не вернёшь меня домой, но и потеряешь всё, чем так дорожишь.

— Что ты несёшь, Анастасия? — хрипит отец.

— Что за глупости, Настя? — выдыхает мама.

— Вы хотели, чтобы я была в курсе ваших дел, и я, мать вашу, в курсе. Если вы тронете Артёма, то, Богом клянусь, я вывешу на билбордах всё ваше грязное бельё. Вытряхну его перед всеми.

— Настя, ты же погубишь свою репутацию. — шелестит мать.

А я смеюсь. С таким мрачным видом, что предки сразу притихают. Они понимают, что мне есть чем им ответить. И они боятся. Да, блядь, дожились… Меня боится собственная семья. А я их ненавижу.

Это на самом деле очень страшно и больно, когда вот так рвутся нити с прошлым и родственные связи. Но они не оставляют мне выбора. Если бы они только поняли меня. Если бы приняли нас с Тёмой… Но этого никогда не произойдёт.

— На хрен мне ваша репутация. — высекаю с металлом в интонациях. Вырываю руку из отцовской хватки и поворачиваюсь назад. Как и думала, Северов стоит всего в метре от нас. На скулах ходят желваки. Пальцы то сжимаются в кулаки до побелевших костяшек, то распрямляются. Он всем своим видом выказывает гнев, который, как и я, не старается прятать. — Пойдём отсюда, любимый. — отпускаю лёгкую улыбку, обращаясь к ставшему самым близким и родным человеку.

Он в два шага пересекает разделяющее нас пространство и переплетает наши пальцы.

— Я люблю вашу дочь. И она любит меня. И мы…

— Да кто ты на хрен такой? — рычит отец.

— Уверен, что ВЫ отлично осведомлены о том, кто Я на хрен такой. — высекает Тёма. — И помимо этого, я будущий муж Насти.

Несмотря на затянувшееся напряжение и повисшую в воздухе угрозу, в груди становится горячо от этих слов.

Муж. Мой муж…

Когда я думала так о Кире, то меня топило паникой. А сейчас… Расправляю крылья. Моя взлётная полоса закончилась, и я взмываю выше облаков, выше планет, выше космической бесконечности. Я там, где ни разу не бывали не только люди, но и сами боги.

Забиваю на всё и всех. Ловлю в фокус бирюзу любимых глаз и выкрикиваю во всю силу лёгких то, что так и не смогла произнести ранее:

— Да!!!

Если раньше вся моя жизнь была театром абсурда, то вы хоть представляете, что происходит сейчас?

Родители, Кир, арест Артёма, угрозы, яростные взгляды, оскорбления, злость, ярость, ненависть. А Тёма хватает меня за талию и кружит по парковке. Обвиваю руками его шею. Ловлю губами его смех.

Мы два готовых на всё ради нашего общего счастья безумца. И остаётся только добавить известную всем фразу: и пусть весь мир подождёт.

Правда, этот мир ждать не намерен. Пока окоченевшие от шока предки стоят, разинув рты, раздаётся бесяче-хладнокровный тон Должанского.

— Не стрёмно жениться на шлюхе?

Северов исчезает раньше, чем мои ноги касаются твёрдой поверхности. Его кулак впечатывается в надменную рожу моего бывшего жениха. Кир оказывается на земле, а Тёма седлает его и продолжает сыпать ударами.

— Ты мне, мразь, за всё ответишь! За каждый, сука, синяк на её теле! За этот ебаный укус! За, блядь, каждую слезинку, уёбок, ответишь.

Вижу, как смазливое лицо Кирилла медленно, но неизбежно превращается в кровавое месиво. У него нет ни единого шанса против спортивного, накачанного Северова, хотя Должанский и предпринимает слабые попытки ответить или сбросить его с себя.

Я думала, что раньше видела на лице Артёма ярость, но как же я ошибалась. Это были лишь её глухие смазанные отголоски. Сейчас его лицо перекошено таким бешенством, что я с трудом узнаю в нём любимого человека. Если никто ничего не сделает, то Тёма просто убьёт Кира. Оглядываюсь по сторонам в поисках поддержки, но даже Арипов завис в каком-то ступоре.

Срываюсь с места и бросаюсь Северову на спину, сжимая пальцами рукав куртки той руки, которой он наносит бесконечно-сокрушающие удары.

— Хватит, Артём! Остановись! Перестань! Ты убьёшь его! — ору ему прямо в ухо, но он будто не слышит. — Умоляю, Тёма, пожалуйста, не надо. Ты нужен мне! Ты!

— Убью сучару! — рычит парень, в очередной раз впечатываю кулак в опухшее, посиневшее и всё покрытое кровоподтёками лицо Кирилла.

— Артём! Артём, блядь, остановись! — визжу так, что у самой уши закладывает. Его рука зависает в нескольких сантиметрах от изуродованной физиономии Должанского. Ухватившись за эту передышку, начинаю быстро тарахтеть ему в шею. — Остановись, родной, молю. Если ты убьёшь его, то я потеряю тебя. А я не смогу так. Без тебя не смогу. Ты нужен мне, Тёмочка.

Он тяжело и громко выдыхает и поднимается, а я продолжаю висеть у него на шее. Ноги болтаются в воздухе, но всё равно не отпускаю, будто мой захват сможет удержать его на месте. Если Север захочет, то сдует меня как пылинку. Но вместо этого он накрывает мои кисти ладонями и сипит:

— Задушишь, маленькая.

Ослабляю хватку и сползаю по его спине. Тёма поворачивается, крепко обнимает и жадно целует. Разрывая поцелуй, но не объятия, смотрит на моих предков и выбивает ровным, но хриплым голосом:

— Я бы никогда не назвал вашу дочку шлюхой. Никогда бы не оставил на её теле синяки. Никогда намеренно не сделал больно. Я люблю Настю, нравится вам это или нет. И мы всё равно будем вместе. Если вы любите её хотя бы на сотую часть того, как люблю я, то дайте нам этот шанс.

— Боже… — всхлипывает мама, и я читаю в её увлажнившихся слезами глазах — понимание. И да, мать вашу, она принимает Артёма. Принимает нас. — Прости дочка. — шелестит тихим голосом.

Но я не могу простить её. Пока не могу. Но всё равно позволяю лёгкой улыбке коснуться моих губ.

Отец ничего не отвечает. В глазах только негатив. Он непробиваемая стена. Но я и не собираюсь стучаться в дверь, которую никогда не откроют.

Смотрю на любимого и вижу, как разглаживаются его черты. Как мягкая улыбка расползается по лицу. Как загораются его глаза, когда смотрит в ответ. А в следующую секунду… В следующую секунду я умираю.

Выросший сзади Должанский наносит Артёму удар камнем в висок. Бирюзовые глаза округляются, а потом закатываются, и Северов с громким хрипом опадает на землю.