Моя идеальная

Глава 20

Не смей так поступать со мной

Замедленная съёмка. Именно так реагирует на шок моё сознание. Все движения смазываются и замедляются. Звуки отстают от картинки. Артём лежит на асфальте. Его шея вывернута на бордюре под резким углом. Все вокруг, в том числе высыпавшие из здания студенты, заторможенно воспроизводят какие-то движения. И тишина. Нереальная. Гробовая. Страшная. Пробирающая кладбищенским ветром до самых костей.

Я, будто сторонний наблюдатель, вижу одновременно всех. Каждое лицо. Каждую эмоцию. Каждый взгляд. И я вижу себя. Замершую каменным изваянием, с огромными глазами, в которых растекается ужас. С раскрытым в немом крике ртом. Я вижу, как трясётся моё тело. Вижу, как стекают жалящие слёзы.

Наверное, я умерла в тот момент, когда любимые бирюзовые глаза заволокло ледяным туманом смерти. Я не смогу жить без него. Я не умею так. Я так не хочу…

Я не дам ему умереть. Не позволю!

Внешний мир нагоняет меня какофонией неулавливаемых голосов и зудящих звуков. Перед глазами лежащее на земле тело любимого человека. Срываюсь с места и падаю на колени раньше, чем оказываюсь рядом. Разрываю джинсы и счёсываю кожу, но ничего не замечаю, кроме лужи крови, растекающейся вокруг его головы, заливающей белоснежные волосы.

Красная роза на снегу…

— Нет! — перекрываю криком доносящийся гомон голосов. — Не смей умирать, Тёма! Неееет!

Сжимаю челюсти и торможу истерику. Сейчас не время. Прикладываю два пальца и прощупываю пульс на шее.

— Слава Богу… Живи, любимый. Живи. — умоляю его беззвучным шёпотом. — Не умирай, родной. Не оставляй меня.

Пульс хоть и слабый, но он есть. Скидываю куртку и стягиваю с себя футболку, выставляя на обозрение кислотно-салатовый бюстгальтер. Прикладываю к ране на виске футболку и с силой давлю.

Только сейчас говорю сама себе спасибо за то, что никогда не прогуливала занятия по оказанию первой медицинской помощи.

Тёма дёргается, когда усиливаю нажим, и что-то неразборчиво бормочет, открывая затуманенные глаза. Мысленно благодарю всех богов разом. Парень предпринимает попытку подняться, но я мягко, но крепко удерживаю его ослабевшее от потери крови тело.

— Не двигайся, Тём. Лежи спокойно. — прошу, цепляя его взгляд. — Вызовите скорую! — выкрикиваю, обращаясь сразу ко всем и ни к кому одновременно.

— Насть… — едва шевелит губами. — На… Настя… Про…сти…

— Молчи, родной. Не говори, Тём… Ничего не говори… Всё будет хорошо. Верь мне!

— Ве…рю…

Его дыхание настолько слабое и рваное, что я уже на грани того, чтобы упасть в пропасть паники.

Хватаю его пальцы, не переставая прижимать пропитанную кровью ткань к ране на виске.

— Миронова, скорая едет, но там пробка. — сипит Арипов и опускается рядом.

— Какая на хуй пробка?! — взвываю раненным зверем.

— Авария, Насть. — его голос глохнет, и мы оба понимаем, что это значит.

Артём не выживет без профессиональной медицинской помощи.

— Надо ехать им навстречу. — подбиваю итог на остатках самоконтроля и убираю с лица окровавленной рукой прядь волос и убивающие силы слёзы.

Нельзя сейчас расклеиваться. Я нужна любимому человеку и должна держаться. Я должна. Должна!

— Пое…хали. — хрипит Тёма и делает попытку встать.

Машинально толкаю его назад и снова прошу не двигаться. Хотя мы с Антоном оба понимаем, что даже несколько крепких парней не дотащат его до машины без новых травм.

— Идти сможешь, брат? — спрашивает Тоха.

Северов слегка опускает голову в знак согласия, морщится от боли и приподнимается на локтях.

Придерживаем его за спину и помогаем принять сидячее положение. Подбежавшая Вика толкает мне в руки аптечку, но я понимаю, что она мало чем поможет при открытой черепно-мозговой травме. Вытаскиваю из чемоданчика обезбол и бинты. С особой осторожностью перевязываю рану и даю любимому таблетку, которую он с трудом проталкивает в горло. Провожу по своему лицу ладонями, размазывая кровь. Вдыхаю горький кислород.

— Дай мне сил, Господи. Помоги не потерять его и саму себя. — молю одними губами, а вслух выкрикиваю. — Да что вы все, блядь, встали? Помогите!

Толпа оживает, словно с неё сняли заклятие окаменения. Несколько парней подлетают и помогают Арипову поднять Артёма на ноги и довести до машины.

Бросаю взгляд в сторону родителей. Мама беззвучно плачет. Хочу ли я утешить её? Сказать, что нет смысла лить слёзы?

Нет! Она виновата в этом так же, как и отец, замерший соляным столбом с пустыми, ничего не выражающими глазами. Так же, как и Должанский, сидящий на ступенях за их спинами и ощупывающий свою искорёженную рожу так, словно это самое дорогое, что есть в его жизни. Будто ему плевать на то, что из-за него может умереть человек.

Мой человек.

Оглядываюсь на то, как ребята тащат на себе Тёму, и снова умираю. Волосы, лицо, шея, светлая футболка и джинсы залиты кровью. Он едва переставляет ноги, почти не отрывая их от земли, делая крохотные шаги. Мне даже не надо видеть его лицо, чтобы знать, каких усилий и боли стоят ему эти, казалось бы, элементарные, заученные, автоматические движения.

Во мне больше нет монстра. Я сама становлюсь монстром. Он смотрит на ненавистных людей моими глазами. Он сжимает в кулаки мои руки, примешивая к чужой крови мою собственную. Он живёт моей ненавистью и яростью. Он заполняет пропитанным кровью воздухом мои лёгкие. Он ощущает эту самую кровь на моих губах. Он впитывает её металлический вкус. И он говорит моим голосом, когда вплотную подхожу к предкам и заглядываю в глаза. Хотя нет, не так. Я врываюсь в них адским наказанием, которое вынуждает даже Должанского поднять на меня изуродованную морду.

— Если вы, — не просто выплёвываю, а харкаюсь этими словами, — хоть раз приблизитесь ко мне или Артёму ближе, чем на сотню шагов, то, Богом клянусь, я разорву вас в клочья этими самыми руками. — поднимаю вверх залитые кровью ладони. — Если кто-то из вас решит появиться в нашей жизни снова, то я выгрызу ему глотку. А если вы, блядь, предпримите хоть одну попытку навредить моему любимому человеку, то я, мать вашу, вырву ваши проклятые бесчувственные сердца и буду сжимать в кулаке, пока из них не вытечет последняя капля крови.

Стальной тон. Ледяные интонации. Жёсткие слова. Они сами разорвали меня на части, и во мне не осталось ни капли сострадания или жалости к этим людям. Сплёвываю окрашенную кровью слюну под ноги отцу и направляюсь к машине, в которой сидит единственный на свете человек, который имеет для меня значение.

Много позже я узнаю, что в этот момент я выглядела ни как готовое рвать на части чудовище, а как падший ангел возмездия. Много позже я узнаю, что в глазах других людей я была чем-то нереальным. Много позже мне скажут, что никого не смутило отсутствие одежды, но окрашенные бордовыми каплями волосы, измазанное красными полосами лицо, залитые кровью руки вызвали у людей не страх и отвращение, а какой-то благоговейный трепет. Много позже я отвечу, что это бред. Много позже. А сейчас…

Ни разу не обернувшись на крики очухавшегося отца и причитания матери, запрыгиваю на заднее сидение Гелендвагена.

Северов сидит, откинув голову на спинку сидения. Хриплое дыхание вырывается из приоткрытых, посиневших и чертовски бледных губ. Веки опущены. Грудная клетка практически бездвижна.

Арипов срывает машину с места, едва за моей спиной закрывается дверь. Вылетаем с территории академии на максимально-доступной в данной ситуации скорости. Вика сидит с другой стороны от Артёма, поджимает губы и тихо плачет. Ловлю в зеркале заднего вида глаза Тохи и в них тоже замечаю слёзы. Только я не позволяю слабости взять верх, иначе это будет конец. Сохраняя трезвый рассудок, беру ледяную руку любимого и легко сжимаю. Его ресницы слабо подрагивают, и он открывает глаза.

— Любимая… — шепчет едва различимым голосом.

Закусываю язык до крови, чтобы не слететь с катушек.

Нельзя! Сейчас нельзя!

— Я здесь, родной… С тобой… Всё будет хорошо… — делаю слабые попытки успокоить не только его, но и саму себя.

Чувствую жгучую влагу в глазах и зло схлопываю веки, не позволяя ни единой капле пролиться, потому что если хоть одна из них выскользнет, то их поток уже не остановить.

— Обними…

И я обнимаю. Пропускаю руки под его и обхватываю торс. Кладу голову на плечо, в то время как Артём роняет свою мне на макушку. Сосредотачиваю всё внимание на сбивчивых ударах его сердца. На надорванном дыхании. На приводящих в ужас хрипах в его груди.

Даже злейшему врагу я не пожелаю пройти через то, через что сейчас протаскиваю себя.

Знаете, как это страшно, прислушиваться к замедленному сердцебиению любимого человека и бояться, что оно в любой момент затихнет? Перестанет качать кровь по венам? Что дыхание просто смолкнет и тогда уже ничего нельзя будет сделать? Не знаете? И я предпочла бы не знать, но судьба редкостная сука, которой мало было извалять нас в дерьме, так она решила ещё и утопить в крови.

— Миронова, — бросает Тоха с водительского места и тянет мне мою куртку, — оденься.

Молча беру одежду, но просто прикрываю ей грудь.

— Не называй… её…так… — хрипит Артём, снова поднимая веки.

— Не говори, Тём. — прошу я.

— Блядь, Север, молчи. — рычит Арипов. — Не трать силы.

Но упрямства моему парню не занимать. Он с трудом отрывает голову и повторяет:

— Не называй её так!

Друг кивает и сипит:

— Прости.

Тёма роняет голову обратно на меня и шепчет.

— Люблю…

— И я люблю. Люблю тебя, родной. Ты только держись, Тёмочка. Не оставляй меня. — умоляю, ласково поглаживая его тело везде, куда удаётся дотянуться.

— Не… — глухой кашель. На разрыв уже не только мои нервы, но и каждая жила. — дождёшься.

Улыбаюсь сквозь слёзы, которые смешиваются с кровью и молчаливыми каплями стекают по лицу.

Да где же эта скорая? Вика с Антоном выгладывают машину, но в плотном потоке ползущих в пробке авто нет ни одной кареты скорой помощи.

Как держаться? Как справиться? Как не умереть от боли за любимого человека? Что ещё сделать? Как помочь ему?

В моей голове вертится шквал вопросов, но ответов нет. В салоне автомобиля застывает зловещая тишина, которую нарушает только рваное дыхание Северова. Страх, словно физическое явление, заполняет всё пространство и проникает в наши тела и головы.

— Скорая! — вскрикивает Вика.

Арипов резко бьёт по тормозам и, выскочив из Гелика, бежит к ней.

Дальше всё происходит как в тумане: звуки смазываются, люди и окружающее нас пространство расплываются. Артёма грузят на носилки. Переносят в машину скорой. Несколько автомобилистов ставят свои авто поперёк дороги, полностью парализуя движение, давая медикам возможность развернуть машину.

Я должна их поблагодарить за это. За то, что они Люди с большой буквы. Сказать "спасибо" или просто кивнуть, но я ничего из этого не воспроизвожу.

Подлетаю к дверям "кареты", когда туда грузят Тёму, и запрыгиваю следом, не просто не спросив разрешения, а коротко проинформировав офигевших от моей наглости медиков:

— Я еду с ним.

— А вы кем приходитесь пострадавшему? — спрашивает женщина-фельдшер, сканируя меня сквозь толстые стёкла очков.

— Она… — сипит любимый. — моя… невеста…

— Молчите, молодой человек. Вам необходимо беречь силы. — командует та же женщина и отвечает лёгкой улыбкой на вымученную усмешку Артёма, когда он смотрит на меня.

Я стараюсь ему ответить, но мышцы на лице разбивает параличом, и я стискиваю зубы, только чтобы не разреветься, глядя на любимого человека с иголкой в вене, кислородной маской на лице и залитого собственной кровью.

Обнимаю себя за плечи, вгоняя в них ногти, и сползаю спиной по металлической двери. Боль немного отрезвляет, и я коротко информирую врачей:

— Его ударили камнем в висок. Пульс слабый, но стабильный. Дыхание затруднённое. В груди хрипы.

На этих словах в кровь разгрызаю губы, потому что это самое страшное. Если человек остаётся в сознании при черепно-мозговой травме, то шансы обойтись без критических последствий достаточно высоки, но вот хрипы…

— Надо срочно проверить лёгкие. — командует медик. — Может, ушиб или контузия. Кровохаркание было? — обращается уже ко мне.

Медленно веду головой из стороны в сторону. Женщина кивает, давая понять, что приняла мой ответ. Даёт мне бутылку с водой, но я, несмотря на жажду, только смачиваю губы. В горле стоят слёзы, крики и паника. С трудом выдерживаю всю дорогу до больницы, держа ледяные пальцы любимого человека.

— Всё будет хорошо. Всё будет хорошо. Всё будет хорошо. — повторяю, как мантру, скорее сама для себя. — Всё будет хорошо.

В больнице, когда Тёму увозят на обследование, рвусь с ним, едва ли не зверем, бросаясь на медперсонал, преграждающий мне путь.

— Я должна быть с ним! — ору во всю глотку. — Пустите меня! Пустите к нему!

— Успокойся, девочка. — сочувственным тоном просит пожилой врач и обнимает за плечи. — Ты сейчас только будешь мешать. Ему необходимо сделать КТ, МРТ, рентген и УЗИ, чтобы понять степень повреждения. Но я уже сейчас могу сказать, что он крепкий парень и точно справится со всем этим. К тому же за него переживает такая красивая девушка, что у него просто нет выбора. — улыбается той улыбкой, с которой отцы успокаивают своих истерящих чад.

Но его ровный голос и спокойная уверенность помогают мне немного прийти в себя. Доктор проводит меня в свой кабинет, вынуждает вымыть руки и умыться.

Смотрю в небольшое безрамное зеркало, висящее над раковиной, и отшатываюсь от него, как от физического удара. Всё лицо покрыто кроваво-красными полосами. Губы искусаны в кровь и испещрены следами зубов и ранами. Глаза кажутся чёрными и пустыми, как у трупа.

Я знаю, как выглядят мёртвые глаза. Я нашла своего дедушку, когда он умер. Я помню пустоту в его взгляде. Я помню его синюшные губы. Я помню его ледяную кожу.

Зеркало сейчас отражает смерть. Да, я умерла и не воскресну, пока не буду уверена, что с моим любимым мужчиной всё в порядке.

Принимаю халат, который даёт мне доктор, и спускаюсь в приёмный покой больницы, где он велит мне оставаться и ждать новостей. Меряю шагами комнату, не замечая перепуганные взгляды окружающих меня людей. Несмотря на вымытые лицо и руки, я всё ещё покрыта кровью. Появляются друзья. Коротко информирую их о всех процедурах и возможных диагнозах.

— Будьте здесь и ждите новостей. — бросаю безжизненным голосом и выхожу на улицу.

Стены словно сжимаются вокруг меня, грозясь превратить в кровавое месиво, поэтому, оказавшись вне здания, глухо и тяжело дышу. У меня никогда не было никаких фобий, но сейчас одна паническая атака сменяется другой. Несмотря на то, что сердце трещит на разрыв с такой скоростью гоняя по венам кровь, что они способны разорваться только от силы трения, я остаюсь спокойно-холодной, будто внутри меня чёрная дыра, втянувшая в свою ледяную пустоту всё живое, что во мне было. Истерика, паника — всё отступило. Никаких чувств и эмоций не осталось, хотя руки продолжают трястись, как у припадочной. Сама не могу разобраться в той буре эмоций, что расхреначивала все внутренности, поэтому просто отключилась не только от внешнего мира, но и от внутреннего. Только так я и смогу всё это пережить, иначе просто упаду и больше не смогу подняться.

Господи, ну как это могло произойти? Как четыре сказочно-волшебных дня могли превратиться в один нескончаемый кошмар? Арест, подстроенный отцом. Появление предков. Драка. Удар. Кровь. Как? Почему, мать вашу, всё так? За что нам это? За что, блядь?!

Из дверей выходит Арипов и без слов закуривает.

— Новостей нет?

— Нет.

Хватаю губами горький дым, который он выпускает, и толкаю его в лёгкие. Никогда не понимала, как людям помогает курение, но сейчас поворачиваю к нему голову и прошу:

— Дай сигарету.

На лице парня мелькает удивление, с которым он быстро справляется.

— Не стоит. — толкает упрямо.

— Дай. Мне. Сигарету. Антон. — обрубаю каждое слово.

Арипов достаёт из пачки сигарету, подкуривает и передаёт мне. Делаю осторожную затяжку и тут же давлюсь. Кашляю так, что не только слёзы из глаз льются, но и, кажется, оставляю на асфальте собственные лёгкие.

— Я предупреждал.

— Захлопнись! — рычу и делаю новую тягу.

Давлюсь. Затягиваюсь. Кашляю. Затягиваюсь. Только спустя десяток тяг, за которыми Тоха наблюдал с видом мрачного жнеца, мне удаётся втянуться. Облегчения или наслаждения я от этого не ощущаю, но, сосредоточившись на процессе, на какое-то время отключаюсь от пугающей реальности. Бросаю в урну окурок и, обернувшись, попадаю прямо в объятия парня.

Я хотела бы обмануться. Поверить, что это Артём, но Арипов не только пахнет, но и ощущается иначе.

Я хочу оттолкнуть его. Хочу вырваться. Хочу наорать. Хочу спросить, какого хрена он это делает. Но вместо всего этого цепляюсь пальцами в его толстовку и сжимаю зубы, чтобы не выпустить наружу вместе со слезами, которые бесконтрольно стекают к подбородку, поток отчаяния.

— Отпусти, Настя. — хрипло шепчет Тоха. — Тебе надо выплакаться. Хватит держать всё в себе. Ты была молодцом. Не думал, что увижу тебя в роли терминатора. — коротко хмыкает. — Ты одна, кто не застыл и не растерялся. Ты держалась за всех нас, тогда как была единственной, кто имел право на эту слабость. Плачь, Северова. Плачь.

Северова…

И я не просто плачу. Я рыдаю, захлёбываюсь, ору, проклинаю судьбу и весь это чёртов мир. Луплю кулаками крепкое тело парня. Он ничего не возражает, продолжая просто обнимать. Когда силы на крики и стенания иссякают, беззвучно плачу.

— Молодец, Настя. Умница. — отзывается сиплым голосом. — Полегчало?

Опускаю вниз голову в знак согласия. Даю себе ещё немного времени и отстраняюсь.

— Пойдём?

Арипов кивает, и мы возвращаемся в приёмный покой. Вика замечает моё мокрое от слёз лицо и пропитанную ими же и измазанную тушью толстовку своего парня, но ничего не говорит. Без слов закидывает руки мне на плечи и гладит по голове. Отталкиваю подругу и опираюсь на стену, сползая по ней.

Когда ты и так на грани срыва, но стараешься держаться, чужая жалость и попытки успокоить только подталкивают тебя к краю, а мне больше нельзя падать. Вместе с криками и рыданиями ушло странное оцепенение, и даже дышать стало немного легче. В голове начало медленно проясняться.

Заболоцкая занимает единственное место на лавочке. Арипов падает на пол, опираясь на противоположную стену. Время тянется бесконечно, но никто из нас не нарушает напряжённого молчания, потому что разводить панику и строить предположения лишь усугубит нашу тревогу.

— Кто с Северовым? — громко спрашивает вошедший в вестибюль доктор.

Оказываюсь около него раньше, чем остальные успевают подняться.

— Что с ним? — пищу дрожащим тоном.

— Операция прошла успешно. Всё оказалось не так страшно, как мы думали. Травма не открытая, только трещина в черепе. Сотрясение средней тяжести и ушиб лёгкого. Всё это не является смертельным, но мы оставим его на несколько дней в больнице, чтобы понаблюдать.

— И чем это чревато? — спрашивает Тоха, в то время как я ни слова не могу из себя выдавить от накрывшего меня облегчения.

Всё хорошо. Спасибо, Боже. С ним всё хорошо.

С трудом улавливаю ответ мужчины.

— Головокружения, тошнота, головные боли. Возможна забывчивость и спутанность сознания. Но всё это мы проверим, только когда он полностью отойдёт от наркоза.

— Можно к нему? — задаю вопрос с мольбой в голосе и смотрю на доктора таким жалостливым взглядом, что он сначала делает попытку отказать, а потом всё же сдаётся.

— Только один человек и всего на минуту. — отрезает строгими интонациями.

Поворачиваюсь и умоляюще смотрю на ребят.

— Иди, Северова. Передай, что как только он выйдет отсюда, то я ему сам ебучку расквашу.

Подмечаю хмурый взгляд врача на замечание Арипова и иду следом за мужчиной. Он останавливается у двери и берётся за ручку.

— Можно я сама?

Кивок и он уходит, напомнив при этом:

— Минута.

Не давая себе времени на страхи и сомнения, толкаю дверь и замираю. Артём лежит на койке с капельницей в руке. Голова перебинтована. Кожа и губы бледные, хотя и не настолько, как раньше.

— Тёма… — быстрыми шагами пересекаю пространство и падаю на колени возле кровати. Ловлю холодную руку. — Тёмочка…

Слёзы снова стекают по щекам, хотя я была уверена, что их просто не осталось. Так критически больно видеть его в таком состоянии. Ресницы Северова начинают трепетать, и он открывает глаза.

— Любимый.

— Кто… ты..?