Моя идеальная

Глава 42

Последние тайны раскрыты. Спасибо, Артём

Пока едем, рассматриваю город, понимая, что я, по сути, совсем не знаю нашу страну. А ведь здесь столько интересного и красивого. К чему эти заграницы с лысыми пальмами и обустроенными пляжами, когда можно поехать в лес и вдохнуть свежий хвойный воздух?

Артём опускает руку мне на колено, легко сжимая. Перевожу на него рассеянный взгляд, и он коротко смотрит на меня, а потом возвращается к ночной трассе. Лицевые мышцы полностью расслаблены, хотя глаза внимательно и сосредоточенно следят за дорогой.

Мне бы хотелось накрыть его руку своей, но гипс не позволяет этого сделать, поэтому подсовываю пальцы под его ладонь и ощущаю лёгкое давление. На его губах мелькает быстрая улыбка, на которой я зависаю, как в нашу самую первую поездку на машине, когда он вёз меня домой после вечеринки. Чувство такое, что целая вечность прошла с тех пор. Изменились не только наши жизни, но и мы сами.

Тогда он боялся сказать "люблю", хотя его и рвало на части от желания это сделать. Я же боялась даже в глаза ему смотреть, чтобы не захлебнуться своими собственными чувствами. А сейчас мы собираемся пожениться. Обсуждаем покупку дома и говорим о детях.

При последней мысли внутри рождается нездоровая дрожь, заражающая все нервные окончания.

Готова ли я к этому? Артём ведь не о сейчас говорил? Сначала надо учёбу закончить. Да и вообще…

— Что случилось, малыш? — спрашивает Тёма сиплыми интонациями, бросая на меня короткий взгляд.

Я и сама не заметила, как сжала руки в кулаки, а дыхание участилось.

Как ему сказать, чтобы он понял? Если он действительно собирается заводить ребёнка сразу после свадьбы? Но я не готова к этому. И понятия не имею, когда буду готова.

Делаю глубокий вдох, пока воздух не переполняет лёгкие и они не начинают давить на рёбра изнутри, причиняя боль. Выпускаю тонкой струйкой через нос и вскидываю глаза к лицу любимого.

— Тём, когда мы говорили о детях… — закончить не удаётся, потому что я не знаю, как правильно завершить свою мысль, чтобы ему не показалось, что я вдруг съехала.

— Что, Насть? — высекает серьёзно.

Вдох-выдох.

Сглатываю вязкую слюну, накрывая его руку второй ладонью.

— Ты… — вдох-выдох. — Ты хочешь сейчас? Ты готов к этому?

Он гулко выпускает воздух и сбрасывает скорость, стягивая взгляд на меня.

— Нам некуда спешить, родная, но да… Я готов. Я хочу настоящую семью. — закрываю глаза, боясь смотреть на него, потому что не хочу делать ему больно своими словами. — А ты, Настя? Ты ведь не готова к этому?

Несмело веду головой из стороны в сторону, выражая отрицание. Голосовые связки в такие тугие узлы стягиваются, что слова не могут пробиться сквозь них, как ни стараюсь их вытолкнуть.

Мужская рука сжимается в кулак, а в салоне раздаётся скрип от того, что парень с силой давит на кожаную оплётку руля. Но уже через пару секунд он полностью расслабляется, отпустив облегчённый выдох. Перевернув ладонь, переплетает наши пальцы, поглаживая большим пальцем. Это действие ещё сильнее усиливает дежавю нашей первой совместной поездки.

— Любимая, посмотри на меня. — тихо, но уверенно просит Северов. Вынуждаю себя поднять ресницы и тут же сталкиваюсь с бирюзовыми глазами. — Я не тороплю тебя. Спешки реально нет. Просто хочу, чтобы ты знала, что я не просто не против, но и мечтаю об этом. Только сегодня я это понял. Но в любом случае, — делает многозначительную паузу, за которую я успеваю сотню раз умереть и воскреснуть, — мы сыграем свадьбу до конца этого года. — он улыбается без какого-либо напряжения или тревоги. И я растягиваю губы в ответ. — Какую дату ты хочешь?

Задумываюсь на его словами, потому что на самом деле не имею ни малейшего понятия, как много времени мне необходимо, чтобы полностью поправиться. Ладно, синяки. Их в крайнем случае можно спрятать под макияжем, но вот сломанное ребро…

— Не знаю, Тёма. — отбиваю честно.

— Как на счёт тридцать первого декабря? Начнём новый год и новую жизнь, родная. Ммм? Что на это скажешь? — отпускает очередную улыбку.

Сердце с остервенением рёбра пересчитывает, а дыхание с такой силой вырывается из грудной клетки, что шевелит торчащие волосинки на голове Севера.

— То же, что и всегда, Тём. Да! Я всегда буду говорить тебе да.

Он мягко высвобождает кисть из моих ладоней и вытягивает руку, жестом приглашая меня в свои объятия. Без раздумий сдвигаюсь на край сидения и опускаю голову ему на плечо, прижимаясь губами к шее. Когда на его коже выступают мурашки, веду по ним пальцами.

Оба дышим, как после марафона. Это уже третий раз, когда я говорю ему "да", но будто в первый.

— Люблю. — шуршу едва слышно.

— Люблю. — толкает он полушёпотом.

Пока стоим на светофоре, целуемся. Едва машина приходит в движение, Артём возвращает на руль обе руки, а я всё равно продолжаю прижиматься к нему, насколько позволяет размещённая между нами консоль. Пальцами вырисовываю невидимые узоры на его ноге. Глазами слежу за незнакомыми пейзажами, мелькающими за окном автомобиля.

Когда проезжаем по частному сектору на окраине города, вспоминаю ещё один сегодняшний разговор.

Я сказала, что мне нет разницы, где жить, главное, чтобы любимый был рядом, а теперь начинаю сомневаться. Кажется, я совсем запуталась в собственных мыслях и желаниях. С одной стороны, мне действительно пофигу, а с другой…

В Санкт-Петербурге прошла вся моя жизнь. Там Вика и Антон. К тому же в культурной столице куда больше возможностей для трудоустройства.

С тяжёлым выдохом озвучиваю Северу свои мысли, но и тут он успокаивает меня, без сомнений расписывая варианты нашего будущего.

— Нам не обязательно жить в Карелии. Можем взять небольшой домик где-нибудь в глуши и приезжать на выходные и каникулы, а потом и в отпуск. Представь, малыш, как это охуенно будет: ты, я и лес. Тишина, свежий воздух, пустой дом, где нет назойливых соседей, которых не устраивает то, как громко мы трахаемся.

Щёки жаром заливает об этом напоминании, а Артём заходится смехом, снова беря в плен мою руку. Подтягивает вверх и прикасается губами к пальцам.

— Ты скучаешь по дому, Тём? — толкаю, цепляя его глаза.

— Что такое дом, Насть? Должен признаться, что я скучаю по родине. Сам только сегодня осознал, что мне не хватает свежего воздуха, карельских скал и рек. И брата тоже. Но всё остальное… Я бы хотел вернуться, но и сам понимаю, что тебе сложно будет ещё раз перевернуть свою жизнь с ног на голову. Всего за пару месяцев произошло слишком много, поэтому я приму любое твоё решение и буду считаться с каждым желанием. Если однажды захочешь переехать, то я обеими руками "за". Если нет, то останемся в Питере. Но дом всё равно купим, как только мне придут деньги за проект.

— Кстати, об этом. — рассекаю, занимая ровное положение.

— Решила сегодня вытянуть из меня все секреты, ведьма? — смеётся мой любимый невыносимый засранец. Снова сжимает мои пальцы и начинает рассказ. — Я вложил деньги в одну компьютерную программу, предназначенную для людей с ограниченными возможностями. Рисково, конечно, было, но я всё равно это сделал, и не только ради прибыли, но и чтобы хоть что-то хорошее сделать. Были огромные риски, что не выгорит и моя инвестиция полетит к чертям, но сейчас уже могу сказать, что деньги, которые я вкинул, утроились. Через пару месяцев будет тендер. Как только прога уйдёт в массы, я буду получать процент от продаж. Я же обещал, что ты ни в чём нуждаться не будешь. — добивает шёпотом, кладя ладонь мне на щёку и поглаживая большим пальцем краешек рта.

Немного поворачиваю голову и прикасаюсь к нему губами, а потом зарываюсь лицом в его горячую сильную руку и снова целую.

— Не в деньгах счастье, Артём. — шелещу, не отрываясь от его ладони.

— Нет, маленькая, не в деньгах. — говорит очень серьёзно, останавливая машину на обочине и притягивая меня к себе, пока наши лбы не соприкасаются. — Оно в зелёных глазах. Оно в счастливой улыбке. Оно в искреннем смехе. Счастье в тебе, Насть. И я хочу, чтобы у тебя было всё, даже если тебе это и не надо. С деньгами жить проще, чем без них. И если ты чего-то захочешь, то у тебя это будет.

— Тёма…

Он прижимается к моим губам, перекрывая все возражения, и снова шепчет:

— Я так решил, родная. Ещё в ту ночь, когда стоял под твоим окном, я понял, что готов на тебе жениться, если это так надо твоим старикам. И не только из-за этого. Я люблю тебя. Тогда любил. Всегда, Настя, любил. И всегда буду любить. До последнего вдоха. Нет… — качает головой, закрыв глаза. А потом снова поднимает веки и отсекает. — Даже после него. Ты — моя вторая половина, как бы глупо и сопливо это не звучало, и я буду любить тебя даже после смерти. Хрень несу, да? — хмурит лоб, сжимая ладонями моё лицо, замечая растерянность в моих глазах.

Отрицательно качаю головой, сдерживая слёзы счастья. Его слова… Они не только рёбра пробивают. В самое сердце влетают. Разрастаются там. Заполняют. Согревают. Обжигают. Они дают мне крылья. Они дарят уверенность. Они заражают спокойствием. От них душа поёт.

Северов ловит губами солёные капли, которые всё же стекают по щекам, и тихо смеётся.

— Почему ты такая плакса?

И я смеюсь в ответ.

— Потому, Тёма, что если я не буду плакать от счастья, то придётся кричать, чтобы справиться с эмоциями. Ты — моя жизнь, любимый. Мой смысл. Моя судьба. Хрень несу, да?

Снова громкий заливистый смех и нежно-трепетный поцелуй.

— Самую лучшую хрень на свете.

Спустя пару часов разговоров чувствую, что глаза начинают слипаться, но уснуть так и не удаётся. У меня ещё остались вопросы к Артёму, на которые мне нужны ответы. Понимаю же, что Северов и так рассказал мне всё, ничего не утаив. Даже о том, что стало причиной его ухода из дома и как он выживал после этого. Но я всё равно должна знать ещё некоторые моменты, чтобы между нами не осталось никаких недосказанностей.

— Тёма, можно вопрос? — спрашиваю сипло, поднимаясь по сидению вверх.

Он косит на меня взгляд, не переставая следить за дорогой.

— После всего, что произошло, и того, что было сказано, ты ещё и спрашиваешь, Настя? Мне больше нечего от тебя скрывать. Ты и так знаешь обо мне больше, чем кто-либо. Решила сделать из человека-загадки открытую книгу? — киваю, кладя руку на его бедро и заглядывая в глаза. Парень громко вздыхает. — О чём ты хочешь спросить?

Тяжело сглатываю. Нагребаю полную грудь воздуха и выталкиваю на одном дыхании:

— Откуда у тебя такая ненависть к тому, что к тебе обращаются Тёма? Почему ты так к этому относишься?

Он прикрывает глаза, сжимает руль, пока костяшки не белеют, и до скрежета стягивает челюсти.

— Тёма! — кричу, цепляясь пальцами в рулевое колесо, когда машину начинает уводить на встречную полосу.

Он быстро выравнивает авто и тяжело дышит.

Вот только я не знаю, от чего именно. Из-за испуга или причиной стал мой вопрос? Я ведь была уверена, что любимый уже вскрыл все загноившиеся раны, но, видимо, нет. И эта, судя по всему, самая глубокая и болезненная.

Сжимаю ладонью его руку и сиплю:

— Если не хочешь говорить об этом, то не надо, родной.

В замершей тишине салона раздаётся его сорвавшееся надрывное дыхание, а потом он выталкивает сквозь зубы:

— Нет, Насть, не хочу. Но расскажу.

Я бы хотела сказать, что он не должен этого делать, но соглашаюсь. И не только любопытство вынуждает меня слушать, но и желание избавить самого близкого человека от последних страхов и сомнений.

Предпринимаю последнюю попытку.

— Может, дома, Артём? Если тебе слишком тяжело, то не стоит говорить об этом, пока ты за рулём.

— Всё нормально, маленькая. Я буду внимательно следить за дорогой. — вдох-выдох. — Так меня только мама звала. — дрогнувший на этих словах голос вибрациями не только по всему моему телу проходит, но и душу неровными вибрациями прогоняет. Переплетаю наши пальцы, легко стискивая, потому что Северов принимает поддержку только в таком виде, и настраиваюсь на его слова, отключив все свои эмоции, мысли и страхи. — Она ушла, когда мне было шесть, а Егору два. И, как ты наверняка догадалась, из-за избиений отца. — даже дыхание торможу до необходимого минимума. — Если раньше всё дерьмо лилось на неё, то после её побега доставаться стало нам с братом. Отец просто, блядь, озверел. Ладно я, но Егору, сука, всего два года было, а он его пиздил за то, что тот плакал. Я уже тогда начал за него вступаться и на себя агрессию отца перетягивать.

Сильнее сжимаю его пальцы и трачу все силы, чтобы не разреветься.

Как? Как, блядь, это проклятая вселенная может так издеваться над людьми? Ему же всего шесть лет было! Совсем ребёнок, вашу мать! Маленький мальчик, над которым измывался собственный отец!

Моя очередь скрипеть зубами, когда Тёма продолжает исповедь.

— Я всё ждал, что мама вернётся за нами. Месяц ждал. Потом год. Два… Но, — тяжело сглатывает, переводя сбивчивое и хриплое дыхание, — с каждым прошедшим месяцем надежда на её возращение гасла, а ненависть росла. Не на то, что она сбежала, а потому, что не забрала нас собой. Я не понимал, как можно оставить своих сыновей с чудовищем, даже если спасаешь от него свою жизнь? Наверное, это было самое большое моё разочарование в людях. В тот день, когда родная мать закрыла за собой входную дверь, уходя на работу, и так и не вернулась, началось моё падение.

Я снова плачу. Грызу язык и губы. Кровью давлюсь, но ни слова не произношу. А ещё я вдруг понимаю… Всё понимаю.

И почему Тёма боялся любить. И почему никому не верил. Почему не хотел привязываться. Один родной человек бросил его. А второй мучил на протяжении долгих лет. Неудивительно, что он закрылся от всего мира и никого не впускал в себя.

— Жалеешь меня? — рубит, взглянув на меня.

— А как иначе, родной? — отбиваю хрипло и с дрожью в голосе. — Ты же совсем ребёнком был и столько пережил за эти годы. Как я могу не жалеть? Как, Тёма?! — последнее уже криком, потому что самой слишком больно.

Сердце сдавливает. Грудную клетку разрывает. Душа кровавыми слезами рыдает. Все внутренности в крошку его словами перемолоты. Лёгкие на лоскуты изрезаны.

Каждый раз, когда мне кажется, что он излил всю свою боль, оказывается, что её остаётся в нём сполна. И она такая глубокая и тяжёлая, что я даже представить не могу, как он живёт с ней.

Север в очередной раз останавливает машину и осторожно перетягивает меня к себе на колени. Утыкаюсь носом ему в шею, пока он гладит спину и руки ладонями и шепчет тихие успокаивающие слова.

Почему я не могу перестать реветь? Это я должна его поддерживать, а не он меня. Это я сейчас обязана его успокоить, но вместо этого позволяю ему снова переживать за меня.

Как ни стараюсь успокоиться, удаётся мне это далеко не сразу. Когда немного прихожу в себя, утираю слёзы рукавами и встречаюсь взглядами с бирюзой любимых глаз.

— Извини меня. — вырываю сипло. — Я ничего не могу с этим сделать. После всего, что ты пережил, Тём. Господи… — сжимаю зубы, чувствуя новый приток слёз, и шумно дышу, пока давление в груди не ослабевает. Проталкиваю ком в горле. — Как я могу не переживать за тебя? Как могу не жалеть того малыша, которому с самого детства пришлось столкнуться с предательством родных? Которому столько раз делали больно? Как, тём? Как? — дорезаю уже задушено.

Он сжимает пальцами мой подбородок, снова устанавливая зрительный контакт.

— Никак, Насть. Я понимаю тебя, маленькая. И ты извини, но сама знаешь, как я отношусь к чужой жалости. Меня никогда не жалели, когда я в этом нуждался, а сейчас она мне не нужна. Главное, что теперь всё это в прошлом. И у нас с тобой всё будет хорошо.

Мы ещё долгое время так и сидим, обнявшись, просто гладя друг друга руками. В какой-то момент мне в голову приходит абсолютно безумная мысль, которая вынуждает меня резко выпрямиться и ляпнуть, наверное, самую большую глупость в своей жизни, но тормознуть этот порыв я не успеваю.

— А знаешь, Тёма, я благодарна твоей маме за то, что она ушла. Ведь иначе мы могли бы никогда и не встретиться.

Парень скашивает на меня подозрительный взгляд, будто у меня вдруг вторая голова выросла.

— Что ты несёшь, Насть? — буркает одновременно зло и растерянно.

Не знаю, как правильно ему объяснить, поэтому толкаю, как сама это представляю:

— Если бы она не ушла, то отец не стал бы срываться на вас. И не было бы той ужасной ночи. Ты бы не уехал в Питер. Не встретил Антона. Не приехал бы с ним в академию. И никогда бы не увидел меня, а значит…

— Блядь, Настя, серьёзно, что за бред? — рявкает уже громче, но я просто не способна остановить поток своих мыслей.

— Каждое решение и действие имеет "эффект бабочки". Вот представь ситуацию: утром ты принимаешь решение поваляться в постели ещё пару минут. На кухне решаешь приготовить омлет вместо бутерброда, тратя лишние пять минут. Потом… Дослушай, Тёма. — затыкаю ему рот, когда снова собирается обвинить меня в том, что я свихнулась. — Когда одеваешься, берёшь рубашку, а не свитер. Пока застёгиваешь пуговицы, теряешь ещё минуту. Выходишь из дома на восемь минут позже, чем обычно, и идёшь на остановку общественного транспорта. И видишь там ужасную аварию, произошедшую на эти самые восемь минут раньше. А если бы ты не решил полежать подольше, съесть яйца и надеть рубашку, то стоял бы там и…

— Всё, хватит, малыш. Я понял, что ты хочешь этим сказать. — сипит и переводит взгляд на дорогу.

— Правда?

— Да. Не только наши ежесекундные решения, но и действия других людей влияют на нашу жизнь. Если бы в тот день, когда мы встретились в коридоре, я не забыл в машине телефон и не решил вернуться за ним…

— А я взяла американо вместо латте, которое готовится на минуту дольше…

— Всё могло бы быть иначе. — одновременно подводим итог.

Замираем, глядя друг другу в глаза.

— О чём ты думаешь, маленькая? — хрипит тихо Северов.

— О том, какой была бы моя жизнь, если бы всё не случилось именно так. А ты, любимый?

— О том же. — выдыхает глухо. — А ещё о том, что я бы сказал маме спасибо. — надрывный вдох. — И, Настя, я должен ещё кое-что тебе объяснить, чтобы у тебя не было больше никаких вопросов.

— Что, Артём? — спрашиваю полушёпотом.

— Наследство… Это не совсем так.

Прикладываю пальцы к его губам.

— Егор рассказал, что это мама откладывала вам деньги. Значит, она заботилась о вас, как могла.

Тёма так тяжело сглатывает, что кадык едва ли не кожу продирает.

— Она приходила, когда мне было пятнадцать. Подкараулила у школы. Рассказала о деньгах на счету. Блядь. — переводит дыхание. Запускает пальцы в волосы, прочёсывая их нервным движением. — Я сразу и не узнал её. Богатая, красивая, почти не изменившаяся за девять лет. Я даже слушать её не стал. Сказал, что срать мне на её деньги и ушёл. Она, бляядь… — взвывает тихо, поднимая голову к потолку. — Надо покурить, Насть.

Он впервые собирается курить при мне, поэтому сразу понимаю, насколько ему сложно даётся этот рассказ.

Киваю головой и выпрыгиваю из машины. Едва ноги сталкиваются с землёй, левое бедро прожигает острой болью.

Артём крепко прижимает меня к себе и даёт таблетки. Пока запиваю обезболивающее, он закуривает, продолжая обнимать. Забив на то, что от табачного дыма слезятся глаза, обвиваю руками его спину и опускаю голову на грудь, туда, где сбивчиво гремит его сердце.

— Извини, любимая. — сипит, сжимая крепче. — Мне это было необходимо. Но я брошу. Обязательно, Насть.

Поднимаю на него лицо. Север смотрит на чёрное ночное небо, выпуская в него струйку серого дыма.

— Я не просила тебя об этом, Тёма. — шуршу еле слышно.

Его рука усиливает давление на мои плечи, а мышцы каменеют под моими пальцами.

— Знаю, маленькая. А ещё знаю, что тебе это неприятно. Но сейчас… Мне сложно, родная. Столько событий, а теперь ещё и эти воспоминания. — резкий выдох до последней капли кислорода, а потом его грудная клетка раздувается до треска, когда вдыхает. — Она просила прощения. Но я не мог её простить. Если она так хорошо жила все эти годы, что смогла накидать нам с братом на счета в общем счёте лямов десять, то почему не забрала нас к себе? Я не понимал. Девять лет от неё ни письма, ни звонка, и тут она является как ни в чём не бывало, а мне даже смотреть на неё не хотелось. Впрочем, похую сейчас. Ведь если бы она это сделала, то я бы никогда не встретил тебя. Наверное, я готов сейчас сделать то, что не смог тогда. Только благодаря тебе я могу её простить.

Выбрасывает окурок на дорожное покрытие и, сжимая ладонями моё лицо, целует. Долго и нежно, гладя пальцами щёки и виски. Когда отстраняется, спрашиваю шёпотом:

— Ты бы хотел её найти?

— Возможно. Но не вижу в этом смысла. Что мы можем сказать друг другу спустя столько лет? Боюсь, только больнее будет.

— Поехали домой, Тём. Я замёрзла.

Он подхватывает меня на руки и усаживает на пассажирское сидение. Остальную дорогу мы почти не разговариваем. Начинается дождь, и Северов полностью сосредотачивается на том, чтобы довезти нас до дома целыми и невредимыми, а я погружаюсь в себя, расставляя на места последние кусочки паззла.

Теперь мне ясно абсолютно всё. И поведение любимого на протяжении всех этих лет, и его страхи и сомнения, и слова, которым я раньше не находила подтверждения. Я знаю всё о его семье. О том, откуда у него деньги на квартиру и машину. Чем он занимается и как зарабатывает. Нет больше секретов, кроме…

Я так и не спросила, куда он ушёл в тот проклятый день Х, но это подождёт. А впрочем, какая теперь разница? Пусть у моего человека-загадки останется хоть что-то, чего я не знаю. Так даже интереснее. К тому же у меня у самой появилась пара тайн, которые я пока не готова открыть ему. То, что сказал мне Егор перед уходом, и то, что я собираюсь сделать после рассказа Тёмы.

Тёмная пустая дорога, бесконечно стучащий по металлической обшивке автомобиля дождь, серая дымка тумана, тихая спокойная музыка, ровное дыхание любимого мужчины, его ладонь, гладящая мою ногу, делают своё дело, и я медленно проваливаюсь в сон. Даже несмотря на то, что спала сегодня почти до вечера, и на эмоции, пережитые от рассказа Артёма, я засыпаю так крепко, что Северу приходится меня хорошенько встряхнуть, чтобы разбудить.

— Ты чего, Тёма? — бурчу, всё ещё не выбравшись из объятий дремоты. — Я хочу досмотреть сон.

Закрываю глаза в попытке вернуться в место, где проходило наше первое свидание. Вот только в этот раз одними поцелуями парень не ограничился.

— Мы дома, малыш. — пробивается сквозь толщу сна его тихий голос, в котором слышится улыбка. Улыбаюсь раньше, чем поднимаю ресницы. — Просыпайся, соня. В кровати выспишься. — смеётся уже громче, прижимаясь к моим губам в мимолётном поцелуе.

Вот только мне этого мало. Он же так и не закончил того, что начал в моём волшебном сне.

Закидываю руки ему на шею и углубляю поцелуй. Толкаюсь языком ему в рот. Сплетаемся жарко и влажно. Разлепляемся, только когда заканчивается кислород. Любимый косит на меня странный взгляд.

— Ты чего так смотришь? — выталкиваю, сладко потягиваясь, отчего куртка задирается вместе со свитером, оголяя полоску живота.

Тёма тяжело сглатывает, проводя пальцами по кромке штанов и, одёрнув руку, бурчит:

— Что тебе такого приснилось, что ты так на меня набрасываешься?

— Ты, Тёмочка. Что же ещё? — отбиваю, смеясь.

До подъезда, конечно же, он несёт меня на руках. Как бы мне не хотелось возмутиться, всё же принимаю решение смириться с этим, хотя бы до тех пор, пока не смогу передвигаться без постоянной физической боли.

Тёма опускает меня на ноги и открывает дверь. Едва мой взгляд цепляется за человека, стоящего, опираясь на стену, сердце дробит целые рёбра, а в горле замирает крик.