Моя идеальная

Глава 32

Я буду верить, если никто больше не сможет

Шесть дней…

Шесть дней неизвестности.

Шесть дней боли.

Шесть дней страха.

Шесть дней слёз.

Шесть дней Ада.

Чувство такое, что весь мир оплакивает её. Вика без конца ревёт, запершись в четырёх стенах. Настина мать заливает слезами отцовский стол, каждый день являясь к нему в надежде, что есть новости.

Их нет.

Уже пять дней никаких новостей. Единственная новость была на следующий день после похищения. На загородной трассе нашли брошенную машину без номеров, залитую кровью. Артериальной. Принадлежащей Насте.

Одна надежда была на то, что кровь обнаружена на водительском сидении, а на руле её отпечатки.

Уже пять дней вся полиция области прочёсывает гектары леса и все близлежащие к тому месту посёлки. С каждыми сутками территория поисков расширяется. С каждыми сутками надежда гаснет.

При такой кровопотере шансов выжить почти нет. Особенно учитывая то, что проверены уже огромные территории леса вместе с собаками. В населённых пунктах перевёрнуты не только больницы и морги, но и каждый грёбанный дом.

Шанс был только на то, что кто-то подобрал её по дороге, но и поиск по области ничего не даёт.

Устало потираю глаза, подкуривая сигарету.

— Где же ты, сестрёнка? — сиплю, вглядываясь в дорогу, на которой нашли тачку.

Каждый день я приезжаю сюда и брожу по лесу, будто смогу обнаружить то, что не смогли сотни полицейских, собак и волонтёров.

Каждый день я еду от посёлка к посёлку в надежде, что найду её.

Каждый день я сбегаю от реальности.

Я не могу видеть свою девушку разбитой. Я не могу видеть своего лучшего друга, превратившегося в безэмоциональное, безжизненное существо.

В то проклятое утро Артём орал, плакал, проклинал, крушил, разбивал руки в кровь, а я ничем не мог помочь человеку, которого называю братом. Успокоил его в итоге мой отец.

Я, блядь, в жизни не думал, что смогу увидеть, как Северов рыдает на груди у моего бати.

В тот момент я вышел из кабинета, забился в какую-то коморку и, сука, сам разревелся как баба. Я, блядь, давился слезами и всхлипами, потому что мне было больно не только за друга и его невесту, но и, блядь, за себя. Я не просто привязался к ней. Я полюбил эту девчонку. Она стала частью моей семьи.

Зло стираю горячую влагу с ресниц, когда вспоминаю то кошмарное утро и делаю глубокую затяжку, но никотин перестал помогать. Так же как и крепкий алкоголь.

Сжимаю кулаки, вылезая из тачки.

Иду в лес.

Снова.

Брожу по нему, пока не начинает сгущаться темнота.

Снова.

Возвращаюсь к машине и катаюсь от посёлка к посёлку, тыча в каждую встретившуюся рожу Настину фотку.

Снова.

Люди только отрицательно качают головами.

Снова.

Запрыгиваю в лексус, завожу мотор.

— Я знаю, что ты жива, Настя. Не сдавайся. Я верю в тебя. Если больше никто не сможет, то я один буду верить. Возвращайся. Ты нужна всем нам. Но больше всего ты нужна Артёму. — хриплю, сдерживая разрывающие грудину рыдания.

Снова.

Торможу около подъезда. Поднимаюсь по ступеням. Вставляю ключ в замочную скважину. Толкаю дверь и замираю.

Снова.

Каждую ночь я прихожу к Северу со страхом, что он вскрыл на хрен вены, потому что в то ебаное утро он почти сделал это. Мы с отцом с трудом вырвали у него горлышко от разбитой бутылки.

Он сказал, что не станет жить без неё. И он не живёт.

Тёмыч превратился в ходячий труп. Жалкое подобие человека. Он не разговаривает. Не ест, пока я не сую ему в руки какую-нибудь жрачку и не приказываю жрать. Блядь, он реально стал зомбаком, который тупо выполняет команды и на этом всё.

Пару раз пытался напоить его, но ничего не помогало. Он напивался так, что просто отрубался, но тогда я хотя бы был спокоен, что он ничего с собой не сделает и будет жить. Пусть я и не уверен, что такое существование можно назвать жизнью.

Сжимая зубы, вынуждаю себя пройти вглубь квартиры.

— Как мне верить? — доносится из спальни севший сип друга.

Замираю на полушаге, потому что впервые за шесть дней слышу его голос. Прислушиваюсь, но других звуков не следует.

— Привет, Тёмыч. — выбиваю с улыбкой, которую приходится натуральным образом выжимать из себя.

Я давно смирился с тем, что он даже не реагирует на моё появление. Как и сегодня. Паркую задницу на кровать рядом с Севером.

Друг так глубоко вдыхает, что его грудная клетка начинает трещать, а потом поворачивается ко мне и хрипло выдыхает:

— Ты веришь, что она умерла?

Ловлю ступор на несколько секунд, изучая его осунувшееся лицо. Впалые щёки, выпирающие скулы, светлая щетина, чёрные круги под глазами.

Блядь, глаза…

Они больше не безжизненные. Пусть и не такие, как раньше, но в них хотя бы нет пустоты и светится огонёк сознания.

— Я верю, что она жива. — сиплю, сканируя его лицо на признаки понимания.

Северов опускает веки, глухо выдыхает и выбивает с хрипом:

— Пока хоть кто-то верит, надежда не угаснет.

Отец говорил мне то же самое, поэтому я и продолжаю так отчаянно цепляться за свою веру. Потому что знаю эту девчонку достаточно, чтобы понимать, что чёрта с два она так просто сдастся.

К тому же между уликами и словами уёбка Должанского есть нихеровая такая нестыковка. Он сказал, что задушил её, но, судя по всему, Настя была за рулём той тачки, пусть и истекая кровью, но она ехала на машине. И не могла просто испариться.

Озвучиваю это другу, но он только качает головой и снова отворачивается.

— Блядь, Артём! — срываюсь, хватая его за плечи и встряхивая. — Верь, блядь! Верь!

— Я верю, Тоха. — отбивает глухо, срывая с себя мои лапы. — Мы должны найти её.

— Пришёл в себя? — спрашиваю севшим от облегчения голосом несколько позже.

— Не уверен. Но, Тох, если она… Блядь… Я не смогу без неё.

— Ты слышал, что я сказал тебе? Она уехала на машине. Сама. Наверняка кто-то подобрал её по дороге и отвёз в больницу. — изо всех сил стараюсь звучать уверенно, но даже мне кажется, что уверенности в моём голосе недостаточно, чтобы даже себя убедить.

— А если эта мразь её забрала? — выпаливает Север, заглядывая мне в глаза.

Отвожу взгляд, потому что, сука, сам об этом каждый день думаю.

Вдох-выдох.

— Мы найдём её. Живой.

Семь дней…

Семь дней поисков.

Семь дней ночных кошмаров.

Семь дней бессонницы.

Семь дней борьбы.

Семь дней веры.

Я снова на той дороге. Глушу мотор и выползаю на улицу.

— Это бессмысленно, Тоха. — сипло выбивает Север после нескольких часов лесных поисков. — Здесь всё прочесали. Надо искать в другом направлении.

Да, сегодня он поехал со мной, вернувшись, наконец в норму. Относительно. И выглядит, и говорит он всё ещё как ходячий труп, но хотя бы мыслит трезво.

А мне, сука, ещё страшнее становится от того, что если наши поиски не принесут результатов, то у него хватит мозгов выйти, блядь, в окно. Если раньше он тупо овощем был, то хоть не так стрёмно было, а теперь…

— И какие у нас варианты? — бубню растерянно, туша окурок о ствол дерева.

— Эта дорога ведёт на Карелию? — указывает взглядом направление.

Быстро догоняю, к чему он ведёт.

— Больше сотни километров, Север. Если её забрали, то легче было вернуться в Питер, а не везти её хуй знает куда.

Друг с силой сжимает кулаки и выдавливает сквозь зубы:

— Она там.

Не знаю, как, блядь, можно быть в этом уверенным, но уже через несколько часов мы стоим в кабинете моего отца с просьбой расширить поиски на соседнюю область.

— Давайте говорить откровенно, ребята. — рубит отец, как всегда, прямо. — Артём, я рад, что ты смог прийти в себя и не сдаёшься, но я не могу давать тебе ложную надежду. — Север напрягается, а мне, блядь, даже страшно на него смотреть. — Потеря крови была критической. Около двух-трёх литров из тех пяти, что есть в человеке. Если кровь и удалось бы остановить вовремя, то без переливания Настя не протянула бы больше сотни километров. К тому же вряд ли кто-то стал везти истекающую кровью девушку так далеко.

— Пап! — гаркаю я.

Блядь, если он сейчас заберёт и эту надежду, то мой друг тупо покончит с собой. Никогда не понимал, как можно лишать себя жизни, когда кого-то теряешь, но вся соль в том, что Тёмыч просто не сможет жить без неё.

Даже после всего дерьма, что с ним произошло, он не жил нормально, пока не встретил ЕЁ.

Шесть лет назад он спас меня от толпы мудаков. Я был четырнадцатилетним пацаном, которого не столько эти уроды напугали, сколько то, с какой кровожадностью Артём размазывал их по асфальту.

Он же притащил меня домой. Избитого, но благодаря ему, живого. И собирался свалить, но батя настоял, чтобы он остался. Север шарахался каждый раз, когда отец поднимал голос. Это не осталось незамеченным папой, и он выслал нас с мамой из-за стола. Не знаю, о чём они разговаривали, но после этого Тёмыч почти год оставался в нашем доме.

Злой. Скрытный. Вечно хмурый. Агрессивный. Но постепенно принимающий человеческий вид.

Потом он съехал, купил себе хату и долгое время не появлялся, а я всё, сука, ждал, что придёт. Он мне как старший брат стал, хотя и вечно шпынял меня.

В следующий раз мы встретились на отцовский день рождения. Потом на мой. На мамин. Он начал приезжать на все праздники. И пусть он старше меня на четыре года, но со временем эта разница стёрлась, и мы стали друзьями, хотя он всё так же не посвящал никого в свою жизнь.

Его историю я узнал всего пару лет назад. И да, блядь, после того, как он приехал со мной в академку и увидел Миронову. Когда она вылетела из кабинета с улыбкой, которая его вставила до такой степени, что он перевёлся к нам. Именно в тот день я впервые понял, что он умеет улыбаться. Не просто натягивать лыбу на хмурое ебало, а именно, сука, улыбаться.

Наверное, всё же стоит поверить, что фраза «вторая половина» — не пустой трёп.

Нельзя жить, когда тебя разрывают напополам. И он не сможет.

— Мы должны попробовать, пап. — подбиваю глухо.

— Хорошо. Я свяжусь с коллегами в Карелии и начнём поиски там.

Восемь дней…

Восемь дней горя.

Восемь дней отчаяния.

Восемь дней ужаса.

Восемь дней холода.

Восемь дней надежды.

С самого утра мы с Тёмычем торчим в отцовском кабинете, отправляя запросы во все больницы. Поисками в моргах занимаются другие люди, потому что никто из нас не готов услышать: найден труп, подходящий под ваше описание.

Надежда угасает с каждым звонком, но мы не сдаёмся, продолжая упорно обрывать телефоны и факсы.

— Я за кофе. — поднимаюсь, разминая затёкшие от многочасового сидения мышцы. — Тебе принести?

Северов молча кивает, глядя в монитор ноутбука. Весь день подмечаю, что он не переставая сжимает и разжимает кулаки.

Я, блядь, просто не знаю, что ещё можно сделать, чтобы он не натворил дерьма.

Уговорил отца подключить нас к расследованию, только чтобы не свихнуться к чертям собачьим.

Ставлю перед приятелем пластиковый стакан и распахиваю окно. Закуриваю прямо в кабинете. Вообще-то батя за такое мне шею свернуть должен, но сегодня он уехал в Карелию, чтобы лично переговорить с высокими шишками и ускорить поиски. Север молча забирает у меня пачку и вставляет между губ сигарету, но так и не подкуривает.

— Долго мусолить её собираешься? — толкаю, косясь на приятеля, когда тушу свой окурок и выбиваю новую сигарету.

— Я собирался бросить. — отвечает хрипом. — Ради неё. — забирает у меня из рук сигарету и подкуривает от неё. — У меня нет сил бороться дальше. Не знаю, на сколько меня ещё хватит.

— Блядь, брат, не опускай руки. — бомблю в ответ на его признание, цепляя взгляд. — Ты сам сказал, что Настя в Карелии. Не знаю, как у вас это получается, но ты же чувствуешь, что она жива. Вы будто связаны.

— Нет никакой связи, Антон. Только оставшиеся крупицы веры, но и её скоро не останется.

Девять дней…

Девять дней смерти.

Девять дней тающей веры.

Девять дней тлеющей надежды.

Девять дней истекающих кровью сердец.

Девять дней до конца.

— Ни одной ёбаной зацепки за девять дней! — взрываюсь, хлопая крышкой ноута, когда прилетает очередной «тупик».

— Успокойся, Антон. — спокойно просит отец, поднимая глаза от своего компьютера.

— Как я могу успокоиться, папа?! Она будто сквозь землю провалилась! Ни живой, ни мёртвой нигде нет! — ору, скрипя зубами.

Мои нервы на пределе. Даже я уже теряю эту сраную веру.

— Антон…

Вылетаю за дверь просто потому, что уже не могу слушать его увещевания. Мы все понимаем, что нам остаётся искать только труп, но как, сука, сказать об этом Северу? Как сообщить, что девушки, ради которой он готов был на всё, больше нет в живых?

— Где же ты, Настя? — шепчу, поднимая глаза к небу, с которого бесконечно льётся дождь. — Где ты? Дай хоть какой-то знак.

Уже ночь. Тёмыч уехал час назад с потухшими глазами. Ещё немного и сдастся не только он, но и все остальные.

Запрыгиваю в тачку и еду к Вике. Не знаю, что мне это даст, но я должен её увидеть.

— Антон. — выдыхает, открыв дверь, и бросается на шею.

Обнимаю, а она заливается слезами. Заглядываю в глаза, но и в них нет никакой надежды.

Ухожу спустя пару часов, потому что заебался слушать, как она с матерью только и повторяют о том, что даже хоронить нечего.

Сука! Почему никто не верит в то, что эта девчонка не могла просто позволить себя убить? Почему все сдаются? Почему они все ломаются?

Вика… Вика, блядь, знает её почти так же хорошо, как и Север, но какого-то грёбанного хера оплакивает Настю, как покойника.

Половину ночи колешу по городу, но всё равно выезжаю на ту сраную трассу, где нашли тачку. Меня сюда как магнитом тянет. Я даже не понимал, куда еду, пока не оказался здесь.

На дорогу выскакивает девушка, и я резко бью по тормозам, едва не вылетая в лобовое.

Утыкаюсь взглядом в фигуру, которая замерла посреди трассы и смотрит на меня зелёными глазами.

Она, сука, стоит в нескольких метрах, но я слышу, как она говорит мне «спасибо», потом машет рукой в направлении соседней области и улыбается.

Моргаю, и видение исчезает.

Что за херень, блядь?!

Выпрыгиваю из тачки и оглядываюсь по сторонам, но никаких следов присутствия другого человека нет. Обшариваю ближайшую территорию, но пусто.

Кажется, у меня кукуха поехала, потому что я только что видел призрак, или фантом, или хуй его знает, что ещё.

На негнущихся ногах возвращаюсь к машине, щурясь от выползающего из-за горизонта солнца.

Солнце?

Прикладываю руку ко лбу, делая козырёк, и всматриваюсь, как из-за деревьев показывается огненный шар, который не появлялся на небе уже девять грёбанных дней.

А что, если это…

Мобила начинает орать. Смотрю на экран.

Тёмыч.

Трухать меня начинает раньше, чем поднимаю трубку, потому что звонок в такое время вряд ли предвещает что-то хорошее.

— Да. — вырываю сипом.

— Настя… Она в Карелии.

…знак?