(не)любимая

Глава 6 «Боль в моей голове»

Оля

— Ольга Николаевна, а это куда нести? — От монитора компьютера меня отвлекает голос нашего завхоза.

Понимаю глаза и устало моргаю.

В руках у мужчины большая коробка.

— Что там? — удивленно спрашиваю. — Я ничего не заказывала.

— Это Павел Петрович сказал вам отнести. Вы же будете готовить праздник на масленицу?

— Я? — Удивленно моргаю.

— Ну да. — Кивает мужчина. — Петрович так сказал. А что?

— Ничего. — Сухо роняю и указываю на пустующий стол напротив. — Туда поставьте, пожалуйста.

Завхоз, пожав плечами, ставит коробку и уходит, оставив меня молча кипеть от негодования.

Ну, Паша!

Ну, жучара!

Вообще-то у нас есть отдельный человек, который отвечает за проведение таких мероприятий. Он сам ее на работу взял и сам эту должность придумал, а теперь: Оля, делай! Человек зарплату получает, а ты делай.

У меня своей работы хватает.

И это еще не сезон!

Страшно подумать, что будет летом.

Со злостью срываю с лица компьютерные очки и кладу их рядом с монитором.

Виски снова ломит от усталости…

Поднимаюсь со своего места и подхожу к окну.

С каким бы наслаждением я глянула на свежую зелень. Но увы, за окном все еще лютует снежная зима.

Календарная весна вот кажется уже скоро, но, вероятно, в этом году она будет поздняя и затяжная.

Тру ледяными пальцами лоб, массирую виски и затылок.

Не помогает…

И чай с ромашкой — тоже.

Я знаю, что со мной. Это синдром хронической усталости. Многие в него не верят, но в реальности он существует.

Нет, я люблю свою работу. Живу ею, дышу…

Работа с детьми наполняет мое одинокое существование смыслом.

Но в последнее время на меня навалилось слишком много административной работы. Как говорится, кто везет на том и катаются.

— Олечка, я только тебе могу это доверить. Ты же понимаешь? — говорит всегда Павел, а я почему-то не могу ему отказать.

Он умеет быть очень убедительным.

Ведь как-то он все же уломал меня на свидание в прошлую пятницу?

Воспоминания о проведенном с ним вечере оставляет пресное послевкусие в душе.

Нет. В целом все прошло замечательно. Мы поужинали, поговорили… О работе, в основном. Павел был мил, галантен и остроумен.

Я же… Честно старалась. И даже позволила ему поцеловать меня напоследок.

Ключевое, наверное, в этой фразе «позволила», потому что ничего, кроме неловкости, в тот момент не ощутила. А после, когда он, проводив меня до калитки, уехал, весь вечер ходила по дому и корила себя за это глупое малодушие.

Нужно было сразу после поцелуя сказать, что ничего у нас не получится.

Да это неприятно, обидно и, может, даже больно, но зато честно.

Почему же я промолчала?

Быть может, потому что рациональная часть меня прекрасно понимает, что Паша — это мой последний шанс на семейное счастье.

Нужно лишь дать ему и себе время, а там… Стерпится-слюбится.

Многие так живут.

Отчего же я не смогу?

Громкие голоса и женский смех отвлекает меня от созерцания унылого пейзажа за окном, возвращая в реальность.

Дверь кабинета чуть скрипит и распахивается, являя моему взору взбудораженного Павла.

— Ольга Николаевна, ты не занята? — как-то слишком бодро и наигранно спрашивает он.

— Занята. — Киваю на кипу бумаг на столе и недовольно перевожу взгляд на коробку с реквизитом.

Очень хочется высказать ему за масленицу, но не успеваю это сделать, как следом появляется хорошо знакомая женская фигура.

— Здравствуй, Оля! — Жизнерадостно улыбается мне бывшая свекровь и вваливается в кабинет следом за моим начальником.

Вот значит кто так смеялся. А мне еще этот смех показался очень знакомым…

— Здравствуйте, Антонина Михайловна. — Холодно киваю я. — Чем обязана?

— Мы с вашим Павлом Петровичем сейчас обсуждали строительство новой детской площадки на территории санатория, — елейно поет бывшая свекровь и с хозяйским видом проходит в кабинет, а после садится в кресло.

— М-м-м, хорошо, — отстраненно комментирую и возвращаюсь на свое рабочее место.

Одеваю свою защитную броню — рабочие очки. За ними не так уж и сложно прятать свои истинные чувства.

— Да, — подтверждая слова Антонины Михайловны, говорит Павел. — Площадку изготовят и смонтируют уже к началу летнего сезона за счет предприятия Даниловых.

Михайловна с важным видом кивает, подтверждая его слова.

— Чудесно, — сухо сцеживаю я. — Какая щедрость.

— Мир не без добрых людей. — Улыбается главврач и добавляет: — Антонина Михайловна нас очень выручает, потому что старая площадка уже пришла в негодность.

— Мы должны помогать друг другу, — фальшиво улыбаясь, поддакивает Михайловна. — Особенно, когда речь идет об особенных детях. Я ведь не понаслышке знаю, как трудно семьям, в которых растет трудный ребенок.

«Серьезно? Весь спектакль из-за этого?» — хочется спросить мне, но я, разумеется, молчу, уже понимая, о чем дальше пойдет речь.

— Павел Петрович, узнав о моей внучке Дарине, любезно согласился помочь.

В голосе бывшей свекрови столько сладости, что кажется, будто она хрустит на языке.

— Ты ведь помнишь Дарину, Оля? — Нагло смотрит на меня.

Решила меня через Петровича достать. Карга старая!

— Помню, — безэмоционально подтверждаю я. — У вашей внучки неизлечимый синдром.

Антонина Михайловна меняется в лице. Глаза ее вспыхивают злобой.

— Неизлечимый? Этого не может быть!

— Подождите, — мягко вставляет свое слово Павел и обращается ко мне: — Возможно, Ольга Николаевна ошиблась? Все же диагнозы ставит комиссия.

— Вы можете, конечно, отвезти девочку на комиссию, но там, — устало прикрываю глаза, — вам либо скажут то же самое, либо поставят диагноз “аутизм”.

— Аутизм?! — взвизгивает женщина, будто я не диагноз озвучила, а матом ругалась.

— Синдром Аспергера, если точнее.

— Так он же поддается коррекции, — влезает Павел, чем зарабатывает мой яростный взгляд.

— Вы лично корректировали, Павел Петрович?

— Нет, но…

— Аутизм, как его не назови, в какой бы он не был форме, он все равно есть. Дарина никогда не будет обычным ребенком. Это генетика и все…

— Какая генетика?! У нас таких не было в роду!

Антонина Михайловна выглядит озадаченной и, видимо, перебирает в памяти всех родственников на предмет такого заболевания.

Меня же это начинает утомлять.

— Что вы хотите, Антонина Михайловна? — прямо и довольно грубо спрашиваю я, зарабатывая осуждающий взгляд Павла. — Я же вам все честно сказала в прошлый раз.

Женщина задумывается, а потом говорит:

— Я хочу, чтобы ты ее вытащила. Дарина должна стать нормальным ребенком.

Хотелось бы сказать, что ребенок никому и ничего не должен, но прикусила язык, зная по опыту, что с Михайловной спорить бесполезно.

Да и Павел, судя по его решительному виду, с меня не слезет.

Уж очень ему нужна эта площадка.

— Хорошо. — Соглашаюсь я, еще пока не совсем понимая, на что подписываюсь. — Вы сможете привозить ее мне на выходные?

Тут Антонина Михайловна делается очень милой и приятной женщиной. Разговаривает со мной так уважительно, что диву даешься.

До чего же двуличная особа.

Когда она наконец-то уходит, оставив нас наедине с Павлом, признаюсь, у меня вырывается вздох облегчения. Все же у моей бывшей свекрови невероятно тяжелая аура.

— Все нормально? — Первым нарушает повисшую тишину мужчина.

— Нет, Паша, не нормально, — отвечаю я, не глядя на него.

Начинаю сосредоточенно копаться в документах на столе.

Работа не ждет.

У меня не так уж много времени.

— А что не так-то? — Удивляется он. — Позанимаешься с девочкой, еще и денег заработаешь.

Как у него все просто…

— Денег я от этой женщины не приму. — Сокрушенно качаю головой. — И знаешь, почему? Знаешь, что она уже приходила ко мне?

Судя по нахмуренной физиономии — знает. Сама Антонина Михайловна его просветила.

— Эта женщина — моя бывшая свекровь, а девочка — дочь моего бывшего мужа.

Павел зависает на какое-то время, внимательно всматриваясь в мое искаженное раздражением и недовольством лицо, а после пожимает плечами.

— Ну и что? По-моему, ты делаешь трагедию на пустом месте. Ребенок — есть ребенок. Позанимаешься с ней с полгодика, а потом откажешь в занятиях. Нам самое главное, чтобы они площадку успели построить.

— Паш. — Устало прикрываю глаза. — Если бы для меня это было просто, я бы ее еще в прошлый раз взяла. Понимаешь?

— Оль, не драматизируй. — Успокаивающе хлопает меня по руке. — Ты уже большая девочка.

Именно в этот момент я с горечью четко осознаю, что моя мантра про «стерпится-слюбится» не сработает.

Каменею и медленно, но упорно вытягиваю свою ладонь из под его.

А он, словно и не заметив, с улыбкой спрашивает:

— Я заеду за тобой в выходные? Сходим куда-нибудь.

— Нет. — Безжизненным голосом роняю я.

— Почему?

— Ты, что, не слышал Антонину? Теперь все мои выходные будут заняты. Ты же сам этого хотел. Что тебя теперь не устраивает?!

Под конец мой тихий голос срывается на довольно высокой ноте.

— Ты же не будешь заниматься с девочкой целый день?

— А я этого и не говорила.

Павел, поняв, что больше конструктивного разговора не получится, с укоризной качает головой и ретируется.

Да, я такая бескомпромиссная.

Себя не навязываю и любить не заставляю.

Мне казалось, что он это еще на нашем прошлом свидании понял.

Оказывается, нет.

Домой я сегодня ухожу непозволительно рано.

Накатывает какая-то нездоровая апатия, и я, собравшись, выхожу из здания еще при свете зимнего дневного солнца.

По дороге заглядываю в магазин и покупаю большой шоколадный рулет. Обычно не ем сладкое, а тут что-то захотелось.

Дома тихо и холодно.

Потирая озябшие руки, прибавляю температуру в котле и ставлю чайник. На автомате ищу таблетки от головной боли, потому что она уже стала просто невыносимой. Достаю аптечку и понимаю, что, увы, они закончились. Придется обойтись успокаивающим чаем, массажем и надеждой на здоровый, крепкий сон. Мне нужно выспаться и набраться сил.

Сегодня пятница, а значит, уже завтра ко мне приведут Дарину.

Анализируя свое собственное поведение, прихожу к выводу, что вполне могла бы отказаться от ребенка. Ощущение, что в момент принятия этого тяжелого решения мною руководил не здравый смысл, а что-то другое.

Завариваю себе чай, разрезаю рулет и, едва успеваю положить на тарелку, как слышу какой-то шум на улице.

Испуганно сжавшись, выглядываю в окно — на соседнем участке что-то явно происходит. Напряженно вглядываюсь сквозь уже сгустившиеся сумерки и решаю на всякий случай отпустить с цепи Бурана. Мало ли…

Накидываю домашний пуховик и выхожу на порог.

Буран встречает меня щенячьим поскуливанием.

Отцепляю его, а сама через забор поглядываю.

— Ну, здравствуй, соседка! — Раздается внезапно за спиной, и я, подпрыгнув от неожиданности, оборачиваюсь.

— Максим? — Таращусь на высокую мужскую фигуру в рабочем комбинезоне.

— А что не похож? — Ухмыляется он.

— Ты что так подкрадываешься? — С укоризной гляжу на него. — Я испугалась.

— Честно, не хотел пугать. Так… Заглянул по-соседски.

— Так это ты на участке гремишь?

— Ага. Разбираю строительный мусор. Вот. — Показывает окровавленную руку. — Порезался. Надеялся попросить у тебя пластырь и перекись.

— Конечно. Проходи! Кажется, тут обычным пластырем не обойтись.

Мы вместе заходим в дом.

Максим уже, чувствуя себя почти как дома, раздевается, пристраивает форменную куртку на вешалку и, разувшись, идет на кухню. Он и сам знает, где у меня аптечка.

— Поможешь? — спрашивает он. — Левой рукой капец как неудобно.

— Конечно. — Киваю и подхожу к нему ближе. — Садись.

Он послушно приземляется на табурет, а я, со всей серьезностью, берусь за обработку его раны.

— Глубокий порез. — Морщусь я. — Может, в больницу?

— Ой, изыди! — ругается Макс. — Придумала — больницу!

Кто-то не любит больницы? Мне это даже не удивительно. Мой покойный отец, как и большинство мужчин, тоже не любил больницы. Пошел, только когда совсем приспичило, но, как оказалось, уже было поздно.

— Понятно…

Тщательно промываю перекисью рану, накладываю тугую повязку, а Максим, между тем, сокрушенно жалуется:

— Похоже на сегодня отработался я. Черт, и половины не успел сделать.

— Вот подзаживет и сделаешь.

— Да когда это будет… Эх! — В сердцах машет здоровой рукой.

— Ты торопишься?

— Ну, конечно! — Фыркает он. — Жизнь в гостинице — дорогое удовольствие.

— Я думала, ты снял квартиру. — Прикусываю губу и вновь щелкаю остывшим чайником.

— Не снял. Там, где сдавали, как в бомжатнике, а где нормально — я рожей не вышел, — расстроенно бурчит Максим. — Хочу дом теткин восстановить.

— Строиться будешь? — С интересом смотрю на него.

— Буду. — Утвердительно кивает. — Хотел завалы сам разгрести, чтобы на подсобных услугах сэкономить. Сэкономил, называется…

Он сокрушённо опускает голову, рассматривая свою забинтованную руку, а я неожиданно для себя предлагаю:

— Хочешь рулет шоколадный? Я чайник поставила.

Поднимает на меня взгляд, в котором приятное удивление и кажется… Восхищение.

Мной?

Уф-ф-ф-ф, наверное, мне это кажется.

— Оль, да я весь грязный… В робе…

— Ну и что? Ты и так на кухне. — Резонно замечаю я и достаю из шкафчика вторую тарелку. — Расслабься уже.

Все же любой человек, даже такой замкнутый, как я, — социальное существо. Чай с рулетом в компании соседа оказывается еще вкуснее, а вечер — гораздо приятнее.

Максим подробно рассказывает, что он хочет построить на своем участке, и я невольно завидую ему, потому что глаза его горят нешуточным энтузиазмом.

— Много места мне не нужно. Думаю, трех комнат будет вполне достаточно. Я все же один живу, — делится он.

— Но, возможно, так будет не всегда, — подкладывая ему рулет, предполагаю я.

— Это ты сейчас на что намекаешь? — Хмурится он. — Что я женюсь? О, нет! Плавали-знаем. Я больше добровольно в эту петлю не полезу.

Конечно, я догадывалась, что у Максима в прошлом своя не очень красивая история, но чтоб вот… Хм… Настолько.

Повисает короткая пауза, и я, чтобы разрядить обстановку, перевожу тему в другое русло. Спрашиваю соседа о новой работе и с интересом его слушаю.

Чай с рулетом постепенно заканчивается.

Часы переваливают за девять вечера.

— Ого! — Удивляется мужчина. — Вот это мы чайку с тобой попили! Кстати, кран не течет больше?

— Нет. Все отлично.

— Тогда я поеду. Завтра на работу с утра.

— В субботу?

— Что поделать…

Провожаю Максима до двери. Он накидывает куртку, берет в руки шапку и, замерев напротив, смотрит, словно что-то хочет сказать, но не решается.

— Спасибо тебе, Оль, за чудесный вечер, — наконец произносит он, и мне чудится в этих словах обращенная ко мне нежность.

— Не за что. — Мой голос отчего-то понижается практически до шепота.

Он внезапно протягивает здоровую руку и осторожно касается моей щеки

— У тебя тут… Шоколад…

Аккуратно стирает пятнышко, а мне от этого невинного прикосновения становится очень жарко. Краска бросается в лицо. Его чуткие пальцы около моих дрожащих губ.

— Оль?

— А? — Поднимаю глаза и замираю, пойманная в плен его изучающего взгляда.

— Я заеду завтра после работы?

— Зачем?

— Да так… Чай… Опять попьем…

Кончики пальцев скользят по моей шее, вызывая целый табун мурашек.

— Хорошо.

— Ну, тогда… До завтра?

— До завтра.

Напоследок мазнув острым взглядом по моим губам, он уходит, а я, привалившись спиной к двери, шумно выдыхаю, пытаясь понять, что сейчас было.

— Мяу! — глубокомысленно изрекает Фифи, что лицезрела эту сцену.

— Ты совершенно права, милая. — Усмехаюсь себе под нос, чувствуя, что у меня больше не болит голова.

Вот совсем! Ни капельки!

Наоборот, в ней легко, светло и пусто.

И с этой блаженной пустотой я ложусь в постель, быстро засыпаю и крепко сплю до самого утра.