(не) Моя доярушка

Глава 28

За два дня до Нового года

Марко

Сижу на втором этаже и смотрю в круглое окно. Снега нападало так много, что теперь чувствуется новогоднее настроение. Завтра должны приехать ребята: Толик и его подруга Мила. Ей очень подходит это имя, она вся такая миниатюрная, боязливая, интеллигентная. Я даже порой боюсь при ней что-то грубое сказать, а то в обморок рухнет. Не понимаю, чем она Толику приглянулась. Может, он у неё учится, как культурным человеком быть. Они ещё Серёжу с электрички забрать должны, ну а к Новому году, глядишь, и другие подтянутся.

Толик всё-таки получил права на машину и даже поддержанную иномарку купил. Ездит медленно, аккуратно, вроде неплохо. Он никогда не говорил, что боится машин, но это всегда было заметно — ещё с детства, после той аварии. Всегда напряжённо сидел, когда я за рулём или кто-то другой. Удивительно, что смог перебороть страх. Мы все за него порадовались. Вот и на Новый год решили собраться у нас в доме, пока родители снова в Италию улетели.

Ну как решили… Это Изабелла умоляла меня приехать в деревню. Грозилась, что поедет одна, а потом обещала, что всё сама организует.

Обещание сдерживает. Сейчас Белка ходит по дому, убирает, раскладывает, продумывает, где что будет. Раньше за ней такой хозяйственности не замечал. Да и выглядит как-то странно — будто какой-то план задумала, и я уверен, он мне не понравится. Даже суп сварила и уже думает, что готовить завтра. Что она затевает? Если бы не знал, что ждём только моих друзей, решил бы, что кого-то хочет в наше семейное логово затащить.

Ну а я на втором этаже успокаиваюсь у окошка. Точно как Серёжа делает. И ведь правда — становится легче. Когда зашёл в дом, просто закрылся внутри себя и запретил вспоминать… обо мне и Маше. Но долго не выдержал, психанул — кричал, что надо валить отсюда.

— Везде грязь. Кто всё это убирать будет? Готовить? Не хочу здесь находиться.

Сестра успокоила меня: — Я всё сделаю. Иди посиди вон там, просто включи отопление.

Видимо, её план дороже моих нервов.

Мне стало стыдно. Я на Белку постоянно срываюсь — чаще всех в последнее время. И ничего поделать не могу. Следую за ней, отбиваю неадекватных ухажёров, чтобы ни с кем не связывалась. То мажор-додик за ней ухлёстывает, у него появилась машина от папы, а мозгов от отца не досталось. То ботаник закомплексованный, которому мама слюнявчиком рот вытирает. То вроде нормальный пацан, бритый, с понятиями, — а оказывается, по проституткам ходит. Кому её отдавать — ума не приложу. Эта гиперопека уже всех достала.

Мама умоляла ослабить поводок хотя бы на Новый год — дать Белке вздохнуть. Хотя на самом деле сестра просто на меня нажаловалась. Ладно, тут Серёжа будет, вот на него эту ношу скину. А сам, может, кого-нибудь подцеплю и расслаблюсь, а то единственная женщина, что постоянно со мной, — это моя правая рука. С лета не хочу ни с кем быть. Вроде всё нормально, приятная девушка, а потом она как рот откроет… Другая — слишком худая или кривая, третья — с плоской попой, у четвёртой — груди нет… Я прямо как Серёжа стал — жду непонятно чего. Он хоть одну ищет — ту самую. А я… ту, что живёт сейчас неподалёку. Но вряд ли она меня к себе подпустит.

Хлопаю себя по голове. Хочется встать и пройтись мимо голубого дома. На кухне даже банки лежат, которые были бы отличным предлогом, но только всё это в теории. Впереди Новый год, новая жизнь, и я должен снять с себя уже этот целибат.

— Марко, за хлебом сходишь? — заходит в комнату Белла.

— Зачем?

— Ну как, я суп приготовила, а Толик ест только с хлебом суп.

— Они приедут только завтра. Скажу, купят, — грубо отвечаю я.

— Ой, ладно, я схожу, сиди дома. Вообще ничего не можешь, я и дом убрала, и есть приготовила,

спасибо хоть бы сказал, — а дальше Белла уже перешла на ругательный итальянский.

— Да йопт, ладно, схожу, — кричу ей.

— И булочки купи с сыром, и сметану, и еще картошку, и сыр, и жвачку, — начинает производить список сестра.

Ну началось...

Выдыхаю. Нельзя обижать младших, да и мне прогуляться и остудиться полезно.

Надеваю куртку, ботинки и направляюсь к сельпо-магазину. Снег хрустит под ногами, небо серое, холодно. Погода такая, что хочется вернуться обратно, налить чаю и просто лежать в кровати. И вроде бы на улице должно быть пусто, но только вместе со мной вышла вся деревня. Я иду, махаю головой всем, и самое странное, что они все меня помнят, здороваются. Замечаю бабу Катю, которая торопливо виляет бедрами и пытается обогнать молодежь. Выглядит забавно, улыбаюсь, настроение поднимается, и зачем-то решаю ее догнать.

Она замечает это и прибавляет скорость, потом вцепляется в меня и, тяжело дыша, начинает разговор:

— Марко, а вы что, тоже приехали на Новый год?

— Да, как видите.

— А куда все бегут? — спрашиваю я.

Митяй с тесемкой идет и считает деньги по ходу. Видит меня, улыбается своим золотым зубом и обнимает меня в охапку.

— Марко, давно не виделись, надолго?

— Все в магазин бегут, завоз пришел. Надо подготовиться, купить продуктов. В этот раз позже что-то, — отвечает на мой вопрос бабушка.

— Ой, Катька, а тебе-то что надо?

— У меня вообще-то внучок приехал, надо салатика ему сделать.

Оба замолкают, глядя на меня, а я просто улыбаюсь по-дурацки дальше.

— Надо тогда успеть добежать до магазина, а то все разберут.

Иду с жителями деревни, они что-то весело обсуждают, особенно козла Николая Степановича, слышу: «Марко залез ко мне в погреб недавно, пытался оттуда банку с огурцами солеными стащить», — рассказывает баба Катя. — «Это всё его этот дед старый надоумил. Больше моих огурцов не получит, пусть Машкины ест».

— У Маши огурцы вкусные, она меня угощала, — слышу, кто-то другой говорит, — с горчицей какие-то, оригинальные, в интернете рецепт нашла. — Я такое не делала, тоже рецепт взяла.

И вот я иду и везде слышу: Марко, Маша, козел, дед… И должен злиться, а внутри тепло. Я почему-то очень хочу быть частью этого общества.

— Держите Ваньку! Ну дурень. Опять нахлобучился! — кричит баба Катя прямо мне на ухо.

Бабы вокруг пытаются поднять местного пьяницу и заодно шпыняют его как неваляшку.

— Тащи его до магазина, там кинем, пусть за ним Галька приходит.

— А что Галька? Кто ему наливал, пусть тот и приходит? — возмущается баба Катя.

— А что ты Кольку-то все шпыняешь, поссорились, что ли? — какая-то женщина в голубом платочке дразнит бабу Катю, та аж краснеет.

— С кем я ссориться-то буду, с алкашом этим местным, такое добро не надо, — говорит бабка и хватает меня так крепко, что можно позавидовать ее силе. Вот она, женщина, вскормленная на коровьем молоке и собиравшая сено и картошку по осени. То, что я в зале железки таскаю, — детский лепет.

— Больно ты мне нужна, ишь какая, — раздается голос Николая Степановича, и кажется, я замираю вместе с бабой Катей.

Почему-то мне очень неловко повернуться и поздороваться, чувствую себя предателем каким-то, хотя вроде ничего и не сделал.

Но жители деревни, как бурная река, вытаскивают нас уже вперед, и мы всей гурьбой заваливаемся в магазин. Я пытаюсь рассмотреть, что на полках. Зря это делаю. Уже собирается очередь, и я стою в самом конце ее, хотя зашел один из первых. Хлеба по мою душу не хватит, придется мне ехать в город, там-то с магазинами напряженки нет.

Но меня вызывает Митяй:

— Марко, что встал, иди сюда.

Оглядываю людей вокруг, все смотрят с осторожностью, женщины немного нахмурились. Надеюсь, что они меня потом не поймают и не забьют хлебом. Но хочется как-то побыстрее отсюда уйти, и я иду к Митяю.

— Как жизнь твоя? — спрашивает он.

— Хорошо, самогон научился варить, — хвастаюсь.

— Научился? Это когда принес, налил, а мы попробовали и сказали: получилось у тебя или нет, — говорит Николай Степанович впереди.

— Здравствуйте.

— Привет, Марио, — говорит он.

Я хочу его поправить, но он меня просто понизил в уровне доверия между нами. Имеет право, не буду ничего говорить.

— Принесу. Я еще самбуку сделал.

— Вот ее и неси, — ворчит дед.

Двери магазина открываются, пропуская морозную свежесть. Я сжимаюсь и поворачиваю голову, как и вся деревня. И мы все замираем, потому что в проходе стоит она.

Моя Машенька. Красивая, розовощекая, в коричневой шубке, в белом вязаном платке и белых варежках, в валенках больше ее. И, видя ее, я понимаю, как скучал. Потому что, несмотря на то что я не общался с ней все это время с дня рождения, я все равно каждый день видел ее и был спокоен. А потом она уехала, и я чувствовал себя тревожно. И сейчас только меня словно расслабило.

Чувствую себя как в дешевой российской мелодраме, потому что смотрят то на меня, то на нее. Баба Катя, кажется, вообще перестала дышать.

— Здравствуйте, — говорит Маша и двигается вперед.

Мурашки бегут по коже, понимаю, что она идет в мою сторону. Подходит к деду и встает рядом. Смотрим и отворачиваемся одновременно. Все вокруг продолжают наблюдать за нами.

— Следующий! — орет продавщица, и баба Катя расстроенно вздыхает.

Я пропускаю Машу. Она мнется, но встает впереди меня. У меня в штанах тоже встает член, наливается такой силы, что становится неприятно, всё гудит. Поправляю его и тяжело вздыхаю, потому что, может, ну его, этот хлеб, а домой, в душ, чтобы облегчить свое состояние.

Машенька, как назло, снимает платок, и я вдыхаю тот самый аромат свежеиспеченной булочки. Шатаюсь и немного задеваю ее.

— Извини, — шепчу.

Она краснеет и машет рукой.

А баба Катя снова сзади вздыхает.

Подходит очередь Николая Степановича и Маши. Они берут продукты, а я всё не свожу с нее глаз. Ну какая же она красивая, только щеки осунулись. Может, болеет. Мне так и хочется ее накормить чем-нибудь. Может, деду самбуку принесу, а ей лазанью сделать? Кажется, все обиды ушли, потому что сейчас на первое место вышел мой член, который снова игнорирует все мои мозги и мое сердце. Ему нужна именно эта самка, именно эта теплая пещерка.

— Парень, бери уже товар. Очередь ждет! — раздаются голоса вокруг.

— Да он на Машку нашу загляделся, а все уже профукал. У нее теперь другой Марко, козел, — смеется кто-то сзади.

Маша краснеет. Дед смотрит на шутника так, что бутылка лимонада в его руках норовит быть разбитой об голову мужчины. Митяй тоже поворачивается и вытаскивает свой золотой оскал. Баба Катя пихает весельчака в бок.

— Пока, — говорит Маша и уходит.

— Самбуку занеси, — говорит дед.

Я говорю продавщице:

— Мне хлеба.

— А хлеб закончился, — сообщает она.