Не развод, а война

Глава 13: Я знаю твои секреты

Секретарша Тамара вскакивает со своего места, когда я врываюсь в приёмную. Её накрашенные губы раскрываются в попытке что-то сказать, но я проношусь мимо неё как торнадо. Папка с документами в моих руках — моя граната, и я готова её взорвать.

— Злата Владиславовна, подождите, у Руслана Дмитриевича совещание...

Чёрта с два. Двенадцать лет я ждала. Хватит.

Распахиваю дверь кабинета и замираю на пороге. Руслан сидит за своим массивным дубовым столом — царь и бог строительной империи. Вокруг стола пять мужиков в дорогих костюмах склонились над чертежами. Деловая атмосфера, серьёзные лица, миллионные сделки.

Сейчас я всё это разрушу.

— Господа, совещание окончено, — говорю я холодным голосом, не сводя глаз с мужа.

Партнёры поднимают головы, смотрят на меня с недоумением, потом переводят взгляд на Руслана. Тот медленно встаёт из-за стола, и в его карих глазах я читаю смесь раздражения и тревоги.

— Злата, что ты здесь делаешь? — голос натянутый, как струна.

— Заканчивайте, — повторяю я партнёрам, не отвечая мужу. — У меня к нему личный разговор.

Мужики начинают собирать бумаги, бормочут что-то о переносе встречи. Один из них — седоватый, с пузом, — пытается возразить:

— Злата Владиславовна, но у нас важные вопросы по объекту...

— Важнее этого ничего нет, — обрываю я его.

Руслан машет рукой партнёрам:

— Олег Петрович, перенесём на завтра. Я вам перезвоню.

Когда дверь за последним из них закрывается, воздух в кабинете становится электрическим. Руслан подходит ближе, его лицо потемнело.

— Как ты смела ворваться...

Я швыряю папку на его стол. Документы рассыпаются по дорогой глянцевой поверхности, как карты в руках шулера. Некоторые листы падают на пол.

— Зарубежные счета в Швейцарии, Германии, Лихтенштейне, — перечисляю я, тыкая пальцем в бумаги. — Подставные фирмы, фиктивные договоры. Ты вывел из России больше пятидесяти миллионов долларов, Руслан. Интересно, что скажет налоговая?

Руслан замирает. Его лицо становится мертвенно-бледным, будто он увидел призрак. Он медленно обходит стол и приближается ко мне. В его глазах впервые за всё время нашей войны я вижу не гнев и не презрение — я вижу страх. Настоящий, животный страх человека, которого поймали с поличным.

— Где ты это взяла? — хрипло спрашивает он.

Мне хочется рассмеяться ему в лицо. Вот он каков, мой непобедимый муж! Готов раздавить меня в борьбе за имущество, а сам дрожит как загнанный зверь.

— В нашем доме. В подвале, который ты считал своим личным сейфом, — торжествующе улыбаюсь я.

Боже, как же мне нравится эта игра! Впервые за месяцы нашей войны я чувствую, что держу в руках козырные карты.

— Двенадцать лет брака, а я не знала, что живу с преступником.

— Злата, ты не понимаешь...

— Что именно я не понимаю? — перебиваю его я. — То, что мой муж — обычный жулик? Или то, что он прятал от меня миллионы, пока я считала каждую копейку на продукты?

Он делает ещё шаг ко мне, и я вижу, как его руки слегка дрожат. Руслан пытается взять себя в руки, но не может. Слишком много поставлено на карту.

— Что ты хочешь? — тихо спрашивает он.

Вот и всё. Никаких угроз, никакого высокомерия. Только прямой вопрос. Значит, документы действительно серьёзные, раз он так струхнул.

— Объяснений. Правды. И справедливого раздела имущества без твоих попыток меня обмануть.

Руслан падает в кресло и закрывает лицо руками. Впервые за всё время нашего конфликта он выглядит сломленным, побеждённым. И мне становится не по себе. Я готовилась к очередной битве, а он просто сдался.

Мозги начинают лихорадочно работать. С одной стороны, я выиграла. С другой — что-то здесь не так. Руслан не из тех, кто легко сдаётся. Значит, дело серьёзнее, чем я думала.

— Ты не понимаешь, в каком мире я работаю, — говорит он сквозь пальцы, и голос его звучит устало, почти отрешённо. — Там нет места честности и законности. Выживает только тот, кто умеет играть по неписаным правилам.

— А я не понимала, что выходила замуж за мафиози, — отвечаю я, и в груди всё сжимается.

Господи, неужели всё так плохо? Неужели мой Руслан, отец моего сына, действительно... Нет, я не хочу в это верить. Не могу.

— Я не мафиози, — тихо говорит он, опуская руки. — Я обычный бизнесмен, который хочет выжить в этой стране.

— Обычный? — смеюсь я, но смех получается истерическим. — Обычные люди не прячут миллионы на зарубежных счетах!

— Обычные люди не строят дома за тридцать с лишним миллионов, не покупают жёнам художественные студии и не отправляют детей в частные школы за миллион в год, — огрызается он.

Точно в цель. Я хожу в дорогой одежде, езжу на дорогой машине, живу в роскошном доме — и всё это на его деньги. На эти самые грязные деньги, против которых я сейчас так красиво негодую.

— Ты мог бы мне сказать, — шепчу я. — Я твоя жена. Была твоей женой.

— И что бы изменилось? — он встаёт и подходит к окну. — Ты бы стала любить меня меньше? Или больше?

Я молчу, потому что не знаю ответа. Честно говоря, не знаю, как бы я отреагировала, узнай я обо всём этом раньше. Ушла бы от него? Или закрыла бы глаза ради комфортной жизни?

— Видишь, — говорит Руслан, не оборачиваясь. — Ты и сама не знаешь.

— Но я имела право знать! — взрываюсь я. — Это моя жизнь тоже! Это жизнь нашего сына!

— Именно поэтому я и молчал, — оборачивается он. — Чтобы защитить вас.

— От чего? От правды?

— От последствий.

Я не понимаю, о чём он говорит, и это бесит меня ещё больше. Всё время нашего брака я чувствовала, что он что-то от меня скрывает, но думала — может, любовница, может, проблемы на работе. А тут оказывается целая вторая жизнь, о которой я ни сном ни духом.

— Какие ещё последствия, Руслан? Говори прямо!

Он подходит ко мне вплотную, и я чувствую запах его парфюма, смешанный с чем-то ещё — страхом? Или усталостью?

— Есть люди, которые очень не хотят, чтобы эти документы всплыли, — говорит он тихо. — Понимаешь?

Холодок пробегает по спине. Я начинаю понимать, что влипла во что-то серьёзное. Но остановиться уже не могу. Слишком далеко зашла.

— Ты меня пугаешь? — спрашиваю я, стараясь, чтобы голос не дрожал.

— Я пытаюсь объяснить, почему не говорил тебе правду.

— А может, именно поэтому ты хочешь развод? — выпаливаю я, и слова сами вырываются из груди. — Боишься, что я узнаю слишком много?

Руслан замирает. На его лице промелькнула какая-то эмоция — то ли удивление, то ли что-то ещё. Он молчит так долго, что я начинаю нервничать. Молчание давит на меня, заставляя сердце колотиться ещё сильнее. А потом он медленно качает головой.

— Нет, Злата. Развод не из-за этого.

— А из-за чего тогда? — я делаю шаг к нему, сжав кулаки. — Из-за твоей молоденькой архитекторши?

Его лицо каменеет, и я знаю — попала в яблочко.

— Зачем ты это всё время мусолишь? Я же тебе уже все рассказал…

— А ты думаешь, я дура конченная? — смеюсь я, но смех получается злой, истерический, как карканье вороны. — Детектив, был дорогой. Хороших денег, между прочим, стоил. Твоих денег на минуточку.

Он отворачивается к окну, и я вижу, как напрягаются мышцы на его челюсти. Сука, как же он меня бесит! Даже сейчас, когда пойман с поличным, пытается из себя благородного изображать.

— Злата...

— Заткнись! — взвизгиваю я, и весь мой самоконтроль летит к чертям собачьим. — Просто заткни свою поганую пасть! Ты трахал её, пока я готовила тебе эти треклятые борщи! Ты целовал её, пока я помогала сыну с домашкой! Ты шептал ей на ухо всякую хрень, пока я ждала тебя дома как дура!

— Да, я спал с ней! — взрывается он, резко поворачиваясь ко мне, и в его глазах вспыхивает что-то дикое. — Да, я её целовал! И знаешь что? Мне не стыдно! Понимаешь? Не стыдно!

Пощёчина. Словесная пощёчина, от которой у меня звенит в ушах, а сердце проваливается куда-то в пятки.

— Не стыдно, — повторяю я шёпотом, и голос дрожит.

— Нет, блин, не стыдно! — рявкает он, и я вижу, как его лицо искажается от злости. — Потому что с тобой я уже давно мёртв! Мы оба мертвы, Злата! Наш брак — это гнилой труп, который мы таскаем за собой из ложного приличия!

— Говори за себя, урод! — шиплю я, и чувствую, как слёзы жгут глаза. — Я была живая! Я любила тебя, мудак!

— Была! — кивает он, и его голос становится ещё жёстче. — Ключевое слово — была! А потом что? А потом ты стала просто исполнять роль идеальной жены. Дом, ребёнок, твоя драгоценная студия — и всё! А я? А я для тебя кто? Банкомат ходячий?

— Ты сукин сын! — взвизгиваю я и хватаю со стола тяжёлую хрустальную пепельницу. — Я тебе сейчас мозги вышибу!

Он ловит мою руку на лету, пальцы впиваются в запястье так, что мне больно.

— Спокойно, — говорит он жёстко, зубы стиснуты. — Здесь офис, а не твоя кухня.

— А мне насрать на твой офис! — дёргаюсь я, пытаясь вырваться, но он держит железной хваткой. — Отпусти, сволочь!

— Только если пообещаешь не крушить мебель.

— Обещаю разнести к чертям весь твой проклятый офис, если сейчас же не отпустишь!

— Ты психопатка, — бормочет он, но отпускает.

Я отшатываюсь от него, и пепельница выскальзывает из рук, падает на пол и разбивается на тысячу осколков. Звон хрусталя — как последний аккорд нашей семейной симфонии.

— Вот так! — говорит Руслан, глядя на осколки и качая головой. — Вот именно так с тобой всегда! Либо всё разнести, либо ничего! Никаких полутонов!

— А с твоей шлюхой по-другому? — ядовито спрашиваю я, вытирая слёзы тыльной стороной ладони. — Она, небось, такая понимающая, да? Такая терпеливая?

— С Виолеттой легко, — отвечает он, и каждое слово как пуля в сердце. — Она не устраивает истерик по любому поводу. Не требует отчёта за каждую минуту. Не контролирует каждый мой чёртов шаг!

— Потому что ей плевать на тебя, кретин! — кричу я, размахивая руками. — Она хочет твои деньги, а не тебя! Твои грязные денежки!

— Может быть и так, — пожимает он плечами с какой-то отвратительной холодностью. — Но с ней я чувствую себя мужчиной, а не кошельком на ножках с функцией осеменения.

Сука! Как же он умеет больно бить! Прямо в самое сердце, в самую больную точку.

— Ах ты мразь! — шиплю я. — Значит, я просто жила с кошельком? А кто, мать твою, двенадцать лет твои носки стирал? Кто рожал твоего сына? Кто...

— Кто тратил мои деньги на свои хотелки? — перебивает он. — Кто устраивал истерики, когда я задерживался на работе? Кто превратил мою жизнь в ад?

— Я превратила? Я?! — У меня голос срывается от возмущения. — Да я из кожи вон лезла, чтобы быть идеальной женой!

— Идеальной? — он смеётся, и этот смех хуже любого мата. — Идеальной для кого? Для соседок? Для твоих подружек из студии?

— Для тебя, дебил! — ору я. — Для тебя старалась!

— Не ври себе, Злата. Ты старалась для своего эго. Чтобы все видели, какая ты замечательная жена и мать.

Мне уже хочется убить его. Прямо здесь, в его дурацком офисе, взять осколок пепельницы и перерезать глотку. Но вместо этого я глубоко вдыхаю, пытаясь взять себя в руки.

— Хорошо, — говорю я, и голос становится холодным как лёд. — Раз уж мы выяснили, что друг друга ненавидим, давай договариваться о том, как нас развести.

— О чём? — в его голосе появляется настороженность.

— Об условиях твоей капитуляции, мудило.

Он смотрит на меня с интересом, и я вижу, как в его глазах загорается что-то похожее на уважение.

— И каковы твои условия, генерал?

Я поднимаю с пола один из документов и машу им перед его носом.

— Пятьдесят процентов всего. Дом, бизнес, счета. Всего, что у нас есть, Руслан.

— Ты совсем башкой брякнулась, — он качает головой. — Пятьдесят процентов моего бизнеса? Которым я занимался до нашего брака?

— А ты совсем охренел? — огрызаюсь я. — Кто тебе документы подписывал? Кто на встречи с клиентами ездил? Кто...

— Ты на встречи ездила? — перебивает он с издёвкой. — Когда это было?

— Да хотя бы когда мы с Петровыми договор заключали! Я там была, между прочим!

— Ты там была как моя жена, а не как деловой партнёр.

— А по закону я твой деловой партнёр! — кричу я. — Половина всего, что нажито в браке, моё!

— Ну, так подавай в суд, — он скрещивает руки на груди. — Посмотрим, что скажет судья.

— А может, я сначала в налоговую схожу? — ласково интересуюсь я. — Или в прокуратуру? Думаешь, им не будет интересно узнать про твои швейцарские счета?

Его лицо мгновенно бледнеет.

— Ты не посмеешь.

— Ещё как посмею, сука! — шиплю я. — Ты меня недооцениваешь, дорогой. Я могу быть очень злопамятной стервой.

Он молчит, и я вижу, как в его голове лихорадочно работает калькулятор. Просчитывает риски, ищет выходы, пытается понять, блефую я или нет.

— Сорок процентов, — говорит он, наконец.

— Теперь пятьдесят.

— Сорок пять, и это окончательно.

— Пятьдесят, или я прямо сейчас иду к журналистам, — я достаю телефон и демонстративно начинаю набирать номер. — У меня тут есть контакт одного очень хорошего репортёра...

— Стой! — он хватает меня за руку. — Хорошо. Пятьдесят. Но есть условие.

— Какое?

— Ты подписываешь соглашение о неразглашении. Навсегда. Никому и никогда ни слова о том, что видела в этих документах.

Я думаю секунду. С одной стороны, это разумно. С другой — а вдруг ещё понадобится прижать его к стенке?

— Согласна, — киваю я. — Но тогда и ты подписываешь отказ от всех претензий ко мне и к моей студии. И никаких попыток отобрать у меня родительские права.

— Сделано.

Мы смотрим друг на друга, и я понимаю — всё. Конец игры. Наш брак официально мёртв. Мы только что поделили труп наших отношений как два стервятника над падалью.

— Ещё одно, — добавляю я. — Алименты на Савелия. Восемьсот тысяч в месяц.

— Охренела совсем? Пятьсот.

— Шестьсот пятьдесят, и это не обсуждается.

— Договорились, — он кивает устало.

И тут меня накрывает волной какой-то странной пустоты. Я выиграла. Выиграла эту проклятую войну, получила всё, что хотела — деньги, дом, студию, алименты. Но почему же мне так хочется плакать?

— Знаешь что, Руслан? — говорю я тихо, и голос дрожит от сдерживаемых слёз.

— Что?

— Иди ты в баню со своей архитекторшей.

— И ты иди в баню со своими документами, — отвечает он так же тихо.

Мы стоим и смотрим друг на друга. Двое людей, которые когда-то любили друг друга, а теперь ненавидят с такой силой, что воздух между нами искрит.

— А может, именно поэтому ты хочешь развод? — шепчу я, и голос мой дрожит от боли и ярости. — Боишься, что я узнаю слишком много?

Он смотрит на меня долго, очень долго. И в его глазах я вижу что-то, что заставляет моё сердце сжаться от непонятного страха.

— Может быть, — говорит он тихо, и в его голосе звучит такая усталость, будто он прожил сто лет. — А может, я просто устал бояться, что однажды ты узнаешь, кто я на самом деле.

Руслан смотрит на меня с такой болью, что я невольно отворачиваюсь. Его голос дрожит: "Ты думаешь, я не хотел быть другим?" Я молчу, сжимая в руках документы. Внутри — странная смесь триумфа и тоски. Почему мне так хочется плакать? Ведь я выиграла. Так почему же победа ощущается как поражение?