Не развод, а война

Глава 16: Мы никогда не были счастливы

— Встретимся в парке у пруда, — говорит Руслан по телефону. — Там, где мы раньше с Савелием гуляли.

Я молчу. Господи, зачем он выбрал именно это место? Парк, где мы когда-то катали коляску с маленьким сыном, где я думала, что мы счастливы. Где я была такой наивной дурочкой, верящей в семейное счастье.

— Злата? Ты слышишь?

— Слышу, — хрипло отвечаю я. — Через час буду.

Трубка молчит секунду, потом он добавляет:

— Без адвокатов. Без свидетелей. Просто мы.

— Просто мы... — повторяю я и усмехаюсь горько. — А мы ещё существуем?

Он не отвечает. Гудки. Конечно, не отвечает. Руслан всегда был мастером уходить от неудобных вопросов.

Иду к зеркалу в прихожей. Боже, на кого я похожа? Круги под глазами, как от побоев, волосы торчат в разные стороны, губы бледные. Да что с ними делать с этими губами, если они уже так долго не знают поцелуев, только крики и проклятия.

Крашусь механически. Румяна, тушь, помада. Как будто готовлюсь на свидание, а не на очередную экзекуцию. Хотя какая разница? И то, и другое может закончиться болью.

— Мам, ты куда? — Савелий выглядывает из своей комнаты.

— К папе, — коротко отвечаю я.

— Вы помиритесь? — в его голосе столько надежды, что сердце сжимается.

Что ему ответить? Что мама и папа превратились в двух взбесившихся псов, которые готовы перегрызть друг другу глотки? Что любовь умерла где-то между скандалами и судебными исками?

— Не знаю, солнышко. Мы просто поговорим.

— А можно я с вами?

— Нет! — выпаливаю я резче, чем хотела. — То есть... это взрослый разговор, Сава. Съезди к бабушке с дедушкой.

Он кивает, но в глазах — обида. Мать твою за ногу, опять я его ранила. Уже не знаю, как с ним разговаривать, чтобы не причинить боль. Как будто мы все ходим по минному полю.

Еду в машине и думаю о том разговоре с Милославой. Она рассказала такое... Господи, неужели Руслан действительно настолько покалечен детством? Неужели его отец был таким чудовищем?

Но это же не оправдание! Много людей росли в неблагополучных семьях и не превращались в эмоциональных калек. А может, превращались? Может, мы все носим в себе шрамы от родительских ошибок и передаём их дальше, как проклятье?

Паркуюсь у знакомых ворот. Сколько раз мы сюда приезжали всей семьёй! Маленький Савелий бежал к качелям, Руслан нёс сумку с едой для пикника, а я... я была счастлива. Или думала, что счастлива.

Иду по аллее к пруду. Листья под ногами шуршат печально, осень в самом разгаре. Как символично — всё умирает, увядает, готовится к зиме. Как наш брак.

Руслан уже сидит на скамейке, той самой, где мы когда-то кормили уток с Савелием. Спина прямая, плечи напряжены. Даже со стороны видно — человек собрался с силами для тяжёлого разговора.

Подхожу и сажусь рядом. Между нами метр, но кажется — пропасть. Молчим. Утки на пруду плавают спокойно, не подозревая, что рядом разваливается ещё одна семья.

— Мы никогда не были счастливы, — вдруг говорит он, глядя на воду.

Я вздрагиваю. Не ожидала, что он начнёт с такого. Хотела возмутиться, закричать: "Как так никогда?! А первые годы? А рождение Савелия?" Но... чёрт возьми, он прав.

— Я пытался быть таким мужем, каким считал правильным, — продолжает Руслан. — Обеспечивать, защищать, принимать решения. Но я не умел просто любить.

Его голос такой... усталый. Как будто он только сейчас понял что-то очень важное и страшное.

— А я пыталась быть идеальной женой, — тихо отвечаю я, обхватывая колени руками. — Поддерживать, понимать, не мешать твоей работе. Но я не умела говорить о том, что мне больно, что я одинока, что мне не хватает тепла.

Сказала и почувствовала, как что-то надламывается внутри. Впервые за все эти месяцы войны я не кричу, не обвиняю, не требую. Просто говорю правду.

— Помнишь первый год? — спрашивает он. — Я работал по четырнадцать часов в сутки, приходил домой — ты молчишь, накормишь и снова молчишь. Я думал, так и должно быть. Что жена — это тихая гавань после бури рабочего дня.

— А я ждала, что ты спросишь, как у меня дела, — усмехаюсь я горько. — Что поинтересуешься, о чём я думаю, что чувствую. Но ты просто ел мои котлеты, смотрел новости и шёл спать.

— Я не знал, что нужно спрашивать, — признаётся он. — Отец никогда не спрашивал у матери, как её дела. Он приходил — она подавала ужин. Молча. Я думал, это норма.

Господи, как же мы были глупы! Каждый жил в своём мирке, по своим правилам, не понимая, что партнёр живёт совсем по другим.

— А потом родился Савелий, — говорю я. — И стало ещё хуже.

— Да, — кивает Руслан. — Я думал, ребёнок нас сблизит. А получилось наоборот. Ты стала заниматься только им, а я... я чувствовал себя лишним в собственном доме.

— Мать твою! — вырывается у меня. — А что я должна была делать? У меня грудной младенец на руках, я не сплю неделями, выгляжу как зомби из фильма ужасов, а ты приходишь и требуешь внимания!

— Я не требовал! — возмущается он. — Я просто... хотел, чтобы у нас оставались отношения не только как у родителей, но и как у мужчины и женщины.

— А я хотела элементарной помощи! — уже повышаю голос я. — Чтобы ты хотя бы раз встал ночью к ребёнку, чтобы дал мне поспать два часа подряд, чтобы не считал подгузники своим врагом!

Мы смотрим друг на друга, и я вижу в его глазах то же, что и в своих — усталость. Такую бесконечную усталость от этой вечной войны.

— Мы оба были правы, — тихо говорит он. — И оба были не правы.

— Да, — соглашаюсь я. — А потом стало только хуже. Ты всё больше работал, я всё больше злилась. Ты считал меня истеричкой, я считала тебя бесчувственным уродом.

— А в постели мы вообще стали чужими, — добавляет он, и я краснею.

Правда. Эта проклятая правда. Последние годы близость превратилась в обязанность. Он — потому что мужчина должен, я — потому что жена не имеет права отказывать. Никто из нас не получал удовольствия, но продолжали этот спектакль.

— Я помню, как ты отворачивалась, — говорит Руслан. — Как будто тебя принуждают к чему-то отвратительному.

— А я помню, как ты делал это механически, — отвечаю я. — Как рутинную работу. Быстро и без эмоций.

Боже, как больно об этом говорить! Но нужно. Наконец-то нужно сказать всё как есть, без прикрас и самообмана.

— Мы убили друг в друге всё живое, — шепчу я. — Превратили любовь в ненависть, страсть в отвращение, семью в поле боя.

— Я работал как проклятый, чтобы обеспечить семью, — оправдывается он. — Думал, если у тебя будет красивый дом, машина, деньги на всё, что захочешь, то ты будешь счастлива.

— А я ждала мужа, который поинтересуется не только тем, поел ли он и выглажена ли рубашка, — отвечаю я. — Который спросит, как прошёл мой день, что я чувствую, о чём думаю.

— Но я же покупал тебе подарки, — растерянно говорит он. — Помнишь те серьги с изумрудами? А браслет на день рождения?

— Дорогие побрякушки вместо внимания, — усмехаюсь я горько. — Ты думал, что любовь можно купить в ювелирном магазине?

— А как ещё? — взрывается он. — Я не умел говорить красивые слова! Не умел читать твоё настроение по глазам! Я показывал любовь единственным способом, который знал — обеспечивал семью!

— А я показывала любовь единственным способом, который знала я, — отвечаю. — Варила борщи, гладила рубашки, рожала детей. Мы оба были правы по-своему и неправы в целом.

Он откидывается на спинку скамейки, проводит рукой по лицу.

— Может, мы изначально были неподходящими друг другу людьми? — спрашивает он. — Просто красиво влюбились, а потом пытались притереться двенадцать лет?

Я думаю о наших первых встречах. Он — успешный бизнесмен, уверенный в себе, немного грубоватый, но такой мужественный. Я — мечтательная художница, которая видела в нём опору и защиту. Он искал в женщине покой и восхищение, я — силу и стабильность.

— Мы влюбились в образы, — говорю я, наконец. — Ты хотел покорную жену-хранительницу очага, я хотела сильного мужчину-защитника. А получили живых людей со своими потребностями и характерами.

— И когда иллюзии разрушились... — продолжает он.

— Осталось только разочарование и обиды, — заканчиваю я.

Сижу и пытаюсь вспомнить, когда в последний раз мы разговаривали так честно. Кажется, никогда. Всегда были недосказанности, обиды, попытки переделать друг друга под свои представления об идеале.

— А приходя домой, я видел усталую жену, которая больше интересовалась ребенком, чем мной, — говорит Руслан, глядя на плавающих уток.

— А я ждала мужа, который спросит не только о том, что на ужин, — отвечаю я. — Который поинтересуется, как прошёл мой день, не задохнулась ли я в четырёх стенах с младенцем, живая ли я ещё.

Мы молчим. Вокруг осенний парк шумит листвой, где-то вдалеке смеются дети, жизнь идёт своим чередом. А мы сидим на осколках разбитой семьи и пытаемся понять, где допустили ошибку.

— Знаешь, что самое страшное? — тихо спрашиваю я.

— Что?

— Мы никогда не говорили друг другу правды. Всегда играли роли — ты в роли идеального мужа-добытчика, я в роли идеальной жены-хранительницы. А настоящих нас никто не знал.

— Даже мы сами, — добавляет он.

— Даже мы сами, — соглашаюсь я.

Руслан наклоняется, поднимает с земли жёлтый кленовый лист, крутит в руках. Красивый лист, но мёртвый. Как наша любовь.

— Я боялся показать тебе слабость, — признаётся он. — Думал, если увидишь, что я не железный, что мне тоже бывает больно и страшно, то разочаруешься.

— А я боялась показать тебе гнев, — отвечаю я. — Думала, если увидишь, что я не ангел, что у меня есть потребности и желания, то ты уйдёшь.

— И что в итоге? — усмехается он горько. — Я всё равно ухожу. А ты всё равно злишься.

— В конечном счёте мы потратили двенадцать лет на то, чтобы медленно убивать друг друга, — говорю я и чувствую, как подступают слёзы.

Не буду плакать. Не здесь, не сейчас. Наплачусь дома, в подушку, как плакала уже сто раз за эти месяцы.

— Помнишь, как мы познакомились? — вдруг спрашивает он.

Конечно, помню. Моя первая персональная выставка в маленькой галерее. Я стояла рядом со своими картинами, нервничала — придёт ли хоть кто-то, купит ли что-нибудь. А ты зашёл, в дорогом костюме, уверенный, красивый. Долго смотрел на мой автопортрет.

— Ты сказал, что это самая честная картина из всех, что ты видел, — шепчу я.

— А ты покраснела и ответила, что честность — это всё, что у тебя есть, — продолжает он.

— И купил три картины сразу. Я подумала — богатый покупатель. А ты сказал...

— Что покупаю не картины, а право познакомиться с художницей поближе, — заканчивает он и улыбается. Первый раз за много месяцев его улыбка без злобы и сарказма.

— Мы были другими людьми, — говорю я. — Или притворялись другими.

— Я влюбился в твою непосредственность, — признаётся он. — В то, как ты смеялась над своими неудачами, как увлечённо рассказывала о своих картинах. Ты была... живая.

— А я влюбилась в твою силу, — отвечаю я. — В то, как ты решал проблемы, как защищал меня от всех неприятностей. Ты был как стена — надёжная, крепкая.

— А потом мы поженились и начали друг друга переделывать, — горько усмехается он.

— Ты хотел сделать из меня светскую даму, — киваю я. — Водил по ресторанам, покупал дорогие платья, учил, как себя вести с твоими деловыми партнёрами.

— А ты хотела сделать из меня чувствительного интеллигента, — отвечает он. — Таскала в театры, на выставки, пыталась научить говорить о чувствах.

— И что в итоге? Я перестала откровенничать, потому что это было "несерьёзно" для жены бизнесмена. А ты перестал делиться проблемами, потому что это было "неинтересно" для творческого человека.

— Мы убили друг в друге то, во что влюбились, — тихо говорит Руслан.

Господи, как же больно это осознавать! Сколько лет потрачено впустую, сколько боли причинено друг другу во имя "исправления" недостатков.

— А потом родился Савелий, — продолжаю я. — И я думала, что теперь-то мы точно станем настоящей семьёй.

— А я думал, что ребёнок всё расставит по местам, — кивает он. — Что у нас появится общая цель.

— Но вместо этого появилась пропасть, — говорю я спокойно. — Ты стал работать ещё больше, чтобы обеспечить сына. Я стала жить только им. Мы перестали быть мужчиной и женщиной — стали только папой и мамой.

— И даже в этом мы не находили общий язык, — добавляет он. — Ты считала меня слишком строгим, я считал тебя слишком мягкой.

— Помнишь, как ругались из-за оценок? — усмехаюсь я. — Ты требовал только пятёрки, я говорила, что главное — чтобы ребёнок был счастлив.

— А он разрывался между нами, — мрачно говорит Руслан. — Пытался угодить и маме, и папе, а в итоге чувствовал себя виноватым перед всеми.

Мы снова молчим. Утки уплыли куда-то, на пруду остались только исчезающие круги от падающих листьев. Как следы нашего брака — что-то было, а теперь только воспоминания.

— Знаешь, что самое отвратительное во всей этой истории? — вдруг говорю я.

— Что?

— Мы разрушили не только свои жизни, но и Савелия калечим. Он видит, как родители ненавидят друг друга, и думает, что любовь — это война.

Руслан вздрагивает, как от удара.

— Он вчера спросил, почему взрослые женятся, если потом всё равно разводятся, — говорит Руслан тихо. — Сказал, что никогда не будет жениться, потому что не хочет, чтобы его дети страдали.

— Одиннадцать лет, мать твою! — взрываюсь я. — Одиннадцать лет, а он уже потерял веру в любовь! Из-за нас, из-за наших проклятых игр!

— Мы сломали ему жизнь ещё до того, как она началась, — шепчет Руслан и закрывает лицо руками.

И вот тут я вижу его настоящего — не грозного бизнесмена, не холодного мужа, а просто человека, который понял, что натворил. Впервые за всё время он показывает слабость, и это... это пугает меня больше, чем его гнев.

— Может, если бы мы раньше так поговорили... — начинаю я.

— Поздно, — обрывает он. — Слишком поздно, Злата. Мы уже причинили друг другу столько боли, что не отмыться.

— Но мы же можем попытаться... для Савелия...

— Что попытаться? — смотрит он на меня покрасневшими глазами. — Снова играть в счастливую семью? Притворяться, что любим друг друга? Он же не дурак, он всё видит!

Я хочу возразить, но понимаю — он прав. Сколько можно лгать ребёнку, сколько можно изображать то, чего нет? И главное — зачем?

— Тогда что? — спрашиваю я. — Продолжаем войну? Доводим друг друга до инфаркта? Превращаем сына в невротика?

— Не знаю, — устало отвечает он. — Честно не знаю. Мне казалось, если разведёмся быстро и жёстко, то ему будет легче. А получилось наоборот.

— Получилось дерьмово, — соглашаюсь я. — Мы не умеем ни жить вместе, ни расставаться по-человечески.

— А умеем ли мы вообще что-то, кроме как делать больно? — спрашивает он.

Хороший вопрос. Что мы умеем? Скандалить — да, отлично умеем. Обижать друг друга — тоже мастера. Играть через ребёнка — и тут мы профессионалы. А любить? Прощать? Быть счастливыми?

— Мы умеем работать, — говорю я, наконец. — Ты — отличный бизнесмен, я — неплохая художница. Мы умеем заботиться о Савелии каждый по-своему. Но мы не умеем быть парой.

— Никогда не умели, — соглашается он. — Даже в самом начале мы были скорее компаньонами, чем любовниками. Ты — красивое дополнение к моему статусу, я — надёжный тыл для твоего творчества.

— А потом появился секс, страсть, и мы подумали, что это любовь, — продолжаю я его мысль.

— Но даже страсть быстро кончилась, — мрачно усмехается он. — Года через три мы занимались любовью по календарю, как скучным спортом.

— А потом и это прекратилось, — шепчу я. — Последние пять лет мы были просто соседями по квартире.

— Соседями, которые терпеть друг друга не могут, — добавляет он.

Сидим и понимаем — вот она, правда о нашем браке. Никакой романтической истории, никакой великой любви, которую разрушили обстоятельства. Просто два человека, которые по ошибке решили, что подходят друг другу.

— Может, нам действительно стоит развестись, — устало говорю я. — Без войны, без взаимных обвинений. Просто признать, что мы не подходим друг другу.

Руслан не уходит. Сидит рядом, смотрит на уток, и его плечо почти касается моего. Почему мне хочется прижаться? Ведь мы только что признали, что всё кончено. Но внутри — странное тепло, смешанное с болью. Почему я не могу уйти? Ведь должна ненавидеть его. Или... я всё ещё люблю?