(Не) верю. В любовь (СИ)

15

Адам

Просыпаюсь с гудящей головой. Сажусь на кровати, сжимаю виски. Всё тело ноет, в голове звенит. Опускаю взгляд вниз, замечаю, что вся левая рука перебинтована. Спускаю ноги с кровати, пытаюсь унять тошноту.

Блин. Никогда раньше не пил, а вчера решил забыться. Вытравить эту заразу из своей головы. Думал, что полегчает.

Ничего подобного. Думал, что смогу кого-то поиметь. Хер там. Всё обломилось. Потому что во сне я видел её. Холера чёртова. Чёртова девка. Всюду мерещилась. В каждой фигуре.

Я со стоном обхватываю голову, давлю пальцами на виски. Чёрт. Почему мне кажется, что в комнате ей пахнет? Какого чёрта?

Я поднимаюсь резко, пережидаю приступ тошноты и головокружения, иду к окну, распахиваю ставни и дышу прохладным воздухом. Становится немного лучше. Ползу в ванную комнату.

Я смотрю в зеркало. Лицо бледное, глаза красные и воспалённые. Скула и переносица заклеены пластырем.

Кажется, я ночью с кем-то дрался. Не помню. Ни черта не помню. В башке только звонкая пустота.

Рука болит, но я не могу вспомнить, как её повредил. Может, упал? Или кого-то ударил? Воспоминания размыты, как будто кто-то взял ластик и стёр всё, что было сразу после первого стакана. Да, пить я совсем не умею. Да и не пил никогда прежде. До сегодняшней ночи. Просто решил, что одну заразу, отравляющую мозги и душу, нужно вытравить другой.

Включаю воду, брызгаю на лицо. Холодная вода немного возвращает меня к реальности. Но запах девчонки всё ещё витает в воздухе. Как будто она здесь, рядом. Находится в комнате, окутывает ароматом волос. Я оборачиваюсь, естественно я в ванной один. В голове звенит от резкого поворота головы.

Чёрт, я схожу с ума! С остервенением тру лицо, бью себя по щекам.

Я открываю аптечку, нахожу таблетки от головной боли. Глотаю их, запивая водой прямо из-под крана.

Снова кажется, что чувствую запах девчонки. Подношу руку к лицу. Блин! Что я вчера сделал? Или утром?

— Блин, — сиплю, хватаясь за голову.

Возвращаюсь в комнату, сажусь на кровать.

Я решил, что клуб — это выход. Идиот. Теперь стало только хуже. Теперь она не только в моих мыслях, но и в каждом углу чёртовой комнаты. Только бы я её ничего не сказал…

Таблетка начинает действовать через полчаса. Я привожу себя в порядок и спускаюсь на первый этаж. Мучает совесть. Я боюсь смотреть в глаза маме. Надеюсь, она не видела меня бухим. Знаю, что ничего не скажет. Но я не хочу подводить её.

Но в доме стоит оглушающая тишина. Захожу на кухню, на столе стоит тарелка, накрытая плёнкой. Рядом записка: «Твой завтрак, сынок. С любовью, мама».

Улыбка трогает губы. Я тяжело вздыхаю и сажусь за стол. Держу в пальцах записку и думаю о том, что мне повезло в долбанной и ничтожной жизни лишь дважды. С сестрой и приёмными родителями.

В ледяной комнате воняет перегаром, дерьмом и заплесневевшей едой. Я трясусь под дырявым и серым одеялом, тщетно пытаюсь согреться. Сквозь выбитое окно в комнату врывается ветер, швыряет пригоршни снега прямо на прохудившийся матрас, небрежно брошенный на пол. Тяну руку к батарее, но она такая же ледяная, как и всё в этом доме. Желудок сводит от голода, губы трескаются от обезвоживания. Последний раз я ел три дня назад. Поднимаюсь с пола, подхожу к окну и, не обращая внимания на мороз, рукой зачерпываю снег. Отправляю в рот. Горло болит, но желание пить куда сильнее. Я смотрю на улицу сквозь разбитое стекло. За окном — бескрайняя белизна, снег, который, кажется, никогда не перестанет падать. В окнах напротив горит свет. Я прижимаюсь носом к стеклу, с жадностью и завистью наблюдаю за семьёй, собравшейся вокруг стола. Женщина порхает по кухне, ставит тарелки на стол, целует детей. Я вижу, как они смеются. Они счастливы.

Слышу за спиной надрывный кашель. Оборачиваюсь. Ксюша проснулась и сейчас лежит на кровати, смотря в потолок. Последнее время она ни на что не реагирует. Просыпается. Смотрит в одну точку. Кашляет с надрывом. Задыхается. И снова засыпает.

— Ксюша, — иду к сестре, забираюсь на кровать, сворачиваюсь рядом с ней клубком.

Сестра поднимает руку, кладёт мне на голову. Дышит с хрипами. Прикрывает глаза, проваливается в сон. Мне хочется разбудить её, попросить поиграть со мной, но я знаю, что у сестры нет сил.

В коридоре раздаются шаги, дверь открывают пинком ноги. Я сжимаюсь, когда вижу в проёме фигуру отца. Он снова пьяный. Пошатывается, цепляется пальцами за косяк двери. Окидывает взглядом комнату, цепляется за кровать.

— Вот вы где, щенки.

— Борис, что ты задумал? — голос матери визгливый, бьёт по ушам.

— Нагуляла от меня, стерва! Я так и знал. Так и знал.

— Уймись, Борис. Я кроме тебя ни с кем…

Мать налетает на отца, начинает его колотить кулаками, он с силой отталкивает её. Женщина ударяется головой о стену, сползает по ней и затихает. Больше не шевелится.

— Щенки. Нагуляла тварь такая.

Мужчина подходит к кровати и хватает Ксюшу, которая открывает глаза и вяло пытается пошевелится.

— Отпусти её, — я подскакиваю следом и начинаю колотить отца, который направляется к окну.

— Ах ты тварь, — орёт мужчина, когда я наскакиваю на него и зубами впиваюсь в его ногу.

Он дёргается, из-за чего мой шатающийся молочный зуб вылетает. Изо рта по подбородку идёт кровь. Но я не замечаю этого, потому что я всеми силами должен защитить сестру. Брыкаюсь. Машу кулаками. Пытаюсь достать до отца, но он, как котёнка, хватает меня за шиворот, подходит в окну, распахивает его и швыряет в сугроб со второго этажа.

— Мужик, ты с ума сошёл? — орёт кто-то.

Меня обжигает холодом, всему телу невыносимо больно. Снег жжётся, забивает рот, нос и уши.

— Маленький, — меня достают из сугроба, начинают ощупывать, — где болит? Ты меня слышишь?

А я не вижу ничего кроме окон квартиры, откуда следом за мной отец швыряет Ксюшу. Я дёргаюсь, ору как резанный. И без сил обмякаю, когда вижу, как её ловит огромный мужчина.

Дальше всё смазано и быстро — скорая, врачи, больница, полиция, органы опеки. И переезд в детский дом. Родственников, которые могли бы взять над нами опеку, нет.

В детском доме всё было по-другому. Чисто, тепло, пахло едой. Но я не мог привыкнуть. Ксюша всё ещё оставалась в больнице. Доктор мне сказал, что у неё пневмония и что сестра спит очень крепким сном, а трубки, которые к ней ведут помогают ей дышать. Каждый день я просыпался с мыслями о сестре. Вспоминал, о том, как она лежала на кровати, смотрела в потолок и надрывно кашляла. Я боялся, что больше никогда её не увижу. И думал о том, что должен был заботиться о ней лучше, ведь я мужчина. Воспитатели пытались быть добрыми, дарить заботу, но я не мог им доверять. Я никому не доверял. Моя короткая жизнь тому меня научила. Каждый взгляд взрослых, каждое слово казались мне подозрительными. Я замыкался, молчал, прятался в углу.

Ночью я часто просыпался от кошмаров. Мне снился отец, его пьяный голос, его руки, которые хватали Ксюшу и тащили к окну. Мне снилась мама, которая лежала на полу, не шевелясь. Я кричал во сне. Меня таскали к психологам, давали лекарства. Но всё повторялось каждую ночь — я кричал, потом начал ссаться под себя. Меня высмеивали. Тогда пришлось драться на смерть, чтобы доказать, что я не «ссыкун», что эта кличка мне совершенно не подходит.

Меня сторонились. Избегали. Я с каждым днём замыкался всё больше. Никому не доверял. Дрался, стоило кому-то сказать что-то оскорбительное. Так прошло полгода. А потом приехала Ксюша. Худая, бледная, но такая родная. Её завели в мою комнату, а мне показалось, что солнце выглянуло из-за туч.

Сестра была слабой, её пытались обижать, но с ней рядом всегда был я. Иногда она плакала по ночам, и я подходил к ней, ложился рядом и обнимал. Мы не говорили о прошлом. Мы просто держались друг за друга. Я перестал кричать во сне. Кошмары не исчезли, но стали не такими страшными, будто отступили, почувствовав, что я больше не один. Ксюша научила меня маленьким хитростям: как дышать глубже, чтобы не задыхаться от страха, как сжимать кулаки, чтобы не дрожали руки.

Ксюша хотела в семью, а я никому не мог довериться. Ксюша нравилась всем — хрупкая, нежная, молчаливая. Ей умилялись все. Но когда их взгляд останавливался на мне, никто не решался взять нас. Я всех отталкивал. Кто-то пытался нас разлучить, взять только Ксюшу, но тогда сестра закатывала такую истерику, что потенциальный родители бежали прочь.

И только МАМА никак не отреагировала на мой взгляд исподлобья. Я до сих пор помню этот день, когда она вошла в комнату, где мы смотрели телевизор. Она будто вплыла. Тонкая, как тростинка, красивая настолько, что смотреть больно. В белом платье, в туфлях на невысоком каблуке. Светлые волосы волнами спадают по спине до самой поясницы. Голубые добрые глаза смотрят с лаской.

Я оторвал взгляд от книги, забыл обо всём на свете, смотря на женщину, от которой исходило тепло. Она с ласковой улыбкой окинула взглядом всех собравшихся в комнате. И задержала взгляд на мне. Её взгляд был таким пронзительным, будто она смогла прочесть все мысли, блуждающие в моей голове. Она вскинула тонкую руку, убрала волосы от лица, из-за чего зазвенели браслеты на запястье. Улыбнувшись, стуча каблуками, прошла к дивану, на котором устроился я.

Присела рядом, обдавая нежным запахом, снова улыбнулась.

— Привет. Что ты читаешь?

— Здрасте, — глянул на неё исподлобья. — А твоё какое дело?

Ждал, что она оскорбится, подожмёт губы и отвернётся. Она первая, кто подошла ко мне за все годы, которые я провёл здесь. Её добрая улыбка разозлила. Наверное, прикидывается, как и все остальные. У неё хватит терпения терпеть мои хамства на три минуты, потом оскорбит. Либо ударит. И уйдёт.

— Мне очень интересно, — она улыбается ещё шире. — Ты с таким сосредоточенным видом читал.

Я поворачиваю ей книгу Канта и бурчу:

— Вы о таком даже не слышали. Книгу, небось, в жизни в руках не держали.

— Отчего же? Я училась в университете на направлении филологии. И у нас целый год был курс философии.

Я фыркаю. Отворачиваюсь. Но спустя минуту снова возвращаю взгляд к красивому лицу.

Она не отводила взгляда, смотрела на меня так ласково, что становилось не по себе. Её голубые глаза продолжали светиться тёплым любопытством. Казалось, она не замечала моей грубости, просто решила не обращать на неё внимания. Её спокойствие раздражало до трясучки, но в то же время вызывало странное чувство, которое я не мог понять.

— Что ты думаешь о Канте? — спросила она, слегка наклонившись ко мне, так что её волосы снова упали на лицо.

Её запах окутал, а мне захотелось чувствовать его постоянно. Женщина снова откинула волосы назад, и браслеты снова зазвенели.

— Думаю, что тебя не касается, что я думаю, — пробурчал я, но уже не так резко, как раньше. В её голосе не было ни капли фальши, и это сбивало с толку. Почему она продолжает так смотреть? Почему не отсаживается?

— Мне интересны твои мысли, — улыбается уголком губ. — Так что ты думаешь о философии Канта?

Я замер, не зная, что ответить. Её настойчивость была невыносимой, раздражающей, но в то же время завораживающей. Она не уходила, не злилась, не пыталась меня унизить. Она просто сидела рядом, смотрела на меня и ждала. Улыбаясь и не торопя. И в этот момент я понял, что хочу удивить её. Показать, что я умный. Что в свои двенадцать я куда умнее многих взрослых. Что я знаю вещи, о которых воспитатели и учителя даже не подозревают.

— Я бы поспорил с его взглядом на свободу воли. Кант считает, что человек свободен, только когда действует в соответствии с моральным законом, который он сам для себя устанавливает. Но разве это не слишком узкое понимание свободы? Ведь свобода может проявляться и в спонтанности, и в творчестве, и даже в ошибках. Не слишком ли строго Кант ограничивает человеческую природу, пытаясь вписать её в рамки рационального долга?

Женщина молчит, смотрит на меня с каким-то затаённым восторгом, улыбается уголками губ.

— Я не столь умна, Адам, — говорит тихо. — Я уверена, что у меня будет чему у тебя поучиться.

— Учитесь у других, — я складываю руки на груди. — Я не учитель.

— Но я хотела бы, чтобы ты стал моим сыном.

Я смотрю на неё исподлобья, не верю. Я не мог ей понравиться. Я никому не нравлюсь.

— Я бы хотела общаться с тобой.

— Я не один! У меня есть сестра, — бурчу себе под нос.

— Я знаю, — женщина улыбается. — Ксюша. А я не представилась тебе. Я Ольга Захаровна.

— Угу.

— Не покажешь мне свою комнату? — склоняет голову к плечу, из-за чего волосы скользят по плечам, словно золотое полотно.

Красиво! Завораживает.

Я молчу, смотрю на неё, пытаясь понять, что ей от меня нужно. Она кажется такой… искренней. Но я не верю в искренность. Всё это кажется какой-то игрой. Не может она хотеть меня усыновить. Просто не может. Таких как я не любят. Но она продолжает сидеть на краю дивана, смотреть своими тёплыми глазами и улыбаться, будто денег выиграла.

— Моя комната — не музей, чтобы туда ходить, — бурчу, но всё же поднимаюсь с дивана и иду в свою комнату.

Не оглядываюсь, делая вид, что мне всё равно. Но я слышу стук каблуков, чувствую облегчение. Пошла за мной.

В комнате царит привычный беспорядок: книги лежат стопками на полу у кровати, одежда лежит на стуле, гитара в углу. Я чувствую, как она осматривает всё, и мне становится неловко.

— Ты играешь? — она указывает на гитару, её голос звучит мягко.

— Иногда, — отвечаю коротко, не глядя на неё.

— А что играешь? — она подходит ближе, встаёт за спиной, снова своим запахом окутывает.

— Всё подряд.

— Спой что-нибудь.

— Я не мартышка, чтобы свои таланты демонстрировать, — огрызаюсь, падаю на кровать и скрещиваю руки на груди.

Она не уходит. Ходит по комнате, присаживается у книг, ведёт подушечками пальцев по корешкам, читает названия. Улыбается загадочно. После чего тянет руку к гитаре, берёт её, садится на стул и начинает играть. Её нежный голос разливается по комнате, а я забываю, как дышать.

Когда стихают последние аккорды, она ставит гитару к стене, мягко проводит пальцами по волосам и уходит, тихо притворив дверь. Я лежу в ступоре, смотрю в потолок и думаю о том, что она меня раздражает. Пытаюсь думать. И постоянно о ней думаю. Ночью, днём. Круглосуточно.

Злюсь на неё и жду, когда она снова придёт. Я уверен, что она потеряла интерес. Уверен, что больше не увижу. Но она приходит. Приходит каждый день. Она и её муж. Я сопротивляюсь до последнего, пока Ксюша вдруг не хватает меня за грудки и не начинает трясти:

— Зачем ты всё портишь? Зачем? Они самые прекрасные люди, которые приходили сюда! Они наши! Наши, понимаешь? Только попробуй всё испортить! Я сбегу. И ты больше никогда, слышишь, никогда меня не увидишь.

И я начал стараться. Получилось не сразу. Но мама и папа оказались очень терпеливыми. И любящими. Они любили не за что-то, а вопреки.

Я улыбаюсь, большим пальцем поглаживая записку от мамы. Моё детство началось в одиннадцать лет, когда я приехал в этот дом. В одиннадцать лет я узнал, что не все взрослые подлые. Узнал, что дома бывает тепло. У меня появились первые игрушки. И книги. Целая библиотека.

Моя благодарность к маме и папе не знает границ. Они дали мне жизнь. Беззаботную жизнь, в которой я не думаю о завтрашнем дне со страхом.

И всё было хорошо. До тех пор пока не появилась эта моль.

Я сжимаю в руке бумажку, скриплю зубами. Снова о ней думаю. Снова её лицо перед глазами стоит. И не стереть, не выкинуть никак из памяти.

— Ну как ты, пьян? — на кухню заходит Дима.

Его присутствие в доме не раздражает. Вообще не вызывает никаких чувств. Мне наплевать на то, что он ходит по дому, ест на нашей кухне. В глубине души я радуюсь за Ксюшу. Её счастье всегда было для меня в приоритете.

Я вижу, что она счастлива. Счастлива так, как никогда прежде. Она любит.

И Дима её любит. Хотя его довольную рожу хочется начистить. Особенно, когда он при мне Ксюшу лапает.

— Сойдёт, — бросаю отрывисто.

— Зачем бухать, если совершенно не умеешь этого делать?

— Только не нужно мне нотации читать, — криво ухмыляюсь. — За собой лучше следи.

— Я-то слежу, Адам. Как и за своей сестрой.

Его взгляд впивается в моё лицо.

— Да, блин, ты задрал! Она мне нахер не сдалась.

— Утром ты нём совершенно другое, — ставит ладони на стол и подаётся вперёд. — Мстить не за что, Адам. Не трогай Алису. Она слишком чистая и светлая для всех этих игр. Она только жить начала! Ей всё в новинку. Ты просто поиграешься, а она посчитает, что всё серьёзно.

— Хватит мне нотации читать. У меня совершенно другой вкус. А что я по пьяни нёс, забудь. Я впервые выпил, видимо, не туда понесло.

— Ну-ну, — складывает руки на груди и хмыкает. — Очень надеюсь, что ты меня услышал.

— Услышал, — кидаю раздражённо, беру тарелку и иду наверх, в свою комнату.

Чертовшина. Что я там наговорил? Чёртов случай! Я с силой тру лицо ладонями. Пофиг. К чёрту всё. Больше бухать не буду, просто буду держаться от девчонки подальше.

Несколько часов спустя

Стою на улице, в тени беседки, засунув руки в карманы. Сжимаю пальцами никотиновую палочку, которую так и не закурил. Смотрю на девчонку, которая крутится, демонстрируя новое платье брату. Такая счастливая, что в груди всё будто трескается и крушится. Что дыхание застревает в глотке. Я держусь от неё в стороне. Держусь. Только не могу оторвать взгляда от длинных ног и тонкой талии.

Чёртова девчонка. От неё не спрячешься. Никуда не денешься.

— Милый мой, — голос матери становится неожиданностью.

Я вздрагиваю, воровливо прячу пачку за спиной. Оборачиваюсь к маме. Она смотрит непривычно строго. Исподлобья. Я тяжело сглатываю.

— Ты куришь?

— Ещё нет, — отвечаю честно.

— Не кури, пожалуйста, — просит мягко. — Я совсем не хочу, чтобы ты здоровье себе портил. И Ксюше вредно вдыхать запах дыма. Он в волосы впитывается и в одежду. Потом долго выветривается, — говорит отстранённо. — Почему ты решил начать курить?

Потому что подумал, что дым вытравить из души и мозгов девчонку. Одна зараза вытравит другую.

— Сынок, что у тебя происходит? — в глазах мамы вижу слёзы. — Ты стала избегать нас. Пил. Курить начал.

— Мам, — шепчу растерянно, — не плачь, прошу. Я первый раз пить попробовал, — говорю торопливо. — И я ещё не курил. Клянусь.

Я беру руку мамы и прижимаю к груди. И вглядываюсь в её лицо, боясь, что она мне не поверит. Боюсь увидеть разочарование.

— Я верю тебе, — улыбается. — Но что случилось, родной?

Мама поднимает руку, гладит по щеке, голове.

— Подрался.

— Прости, — шепчу, опуская голову и лбом вжимаясь в её плечо. — Больше не повторится. Просто я… Не могу справиться с чувствами.

Молчит. Не задаёт вопросов. Только гладит по голове.

— Знаешь, твой папа, пусть и не родной тебе человек, но вы так с ним похожи. Я ведь увидела ваши с Ксюшей фотографии, сразу поняла, что вы мои. Я смотрела на твой насупленный вид. Видела не маленького волчонка, который всех кусает, а своего будущего сына, которому я подарю любовь. Потому что ты её ждал. Потому что она тебе была так необходима, — мамины пальцы замирают в моих волосах. — Я полюбила вас ещё по фотографиям. Но когда увидела тебя в той комнате. Такого серьёзного, взрослого не по годам. Боже, родной мой, если бы ты знал, как мне хотелось плакать. Я видела перед собой малыша, у которого отняли детство. Слишком взрослого, слишком умного, излишне серьёзного. Ты не верил людям. И не веришь сейчас, — шепчет тихо. — Ты не хочешь никого подпускать к себе. Ты как был волчонком, так и остался. Но я знаю лишь одно, мой милый, мой самый любимый мальчик, — мама трётся щекой о мой лоб, — ты самый честный и преданный человек, которого можно встретить. Если ты впускаешь в своё сердце, ты будешь любить всегда. И именно этим ты напомнил мне папу. Я так же долго добивалась его любви. Он боролся с чувствами ко мне, считал, что я слишком юна для него, — мама тихо смеётся. — А сейчас на свете нет женщины счастливее меня, потому что твой отец самый невероятный мужчина на свете. Просто помни, мой мальчик, что нужно верить своему сердцу. Я люблю тебя, мой волчонок. Люблю так сильно, что мне порой дышать тяжело, когда смотрю на тебя. Потому что ты мой, понимаешь? Пусть я нашла тебя не сразу. Пусть по ошибке ты оказался не в той семье. Но ты мой. Моя душа и моё сердце.

— Мама, — хриплю, чувствуя, как позорно щипает глаза. — Моя мама. Люблю, — выдавливаю, хотя о чувствах не говорю никогда.

Она замирает, потом всхлипывает и выдыхает с дрожью в голосе:

— Пусть ты не говоришь, я это знаю. И я прошу тебя только об одном — будь счастлив. Не губи своё здоровье. Это тебе не поможет справиться с чувствами. Ты у меня умный, начитанный мальчик. Ты столько чужих судеб прожил, прочитав столько книг. Ты поступишь правильно.

Я сжимаю в руках хрупкое тело мамы, дышу её родным запахом и не думаю ни о чём. Я подумаю обо всём завтра.