(Не) верю. В любовь (СИ)

2

Алиса

Я сижу во тьме долгое время, поджав ноги под себя и смотря пустым взглядом перед собой. И вскакиваю, когда дверь резко распахивается. Я испуганно прижимаю руки к груди и пячусь к стене.

— Что ты здесь делаешь? — брат хватает меня за запястье и выдёргивает из каморки, как морковку из земли.

— Что? — шепчу пересохшими губами, хлопая глазами и пытаясь привыкнуть к яркому свету, который ослепляет после темноты.

— Ты какого чёрта туда забралась? Я тебя, мать твою, по всей чёртовой школе ищу! — Дима трясёт меня за плечи и смотрит так, будто в чём-то обвиняет.

— Я просто… Я… — хлопаю глупо глазами, не понимая такой реакции брата.

— Чёрт возьми, Алиса, — дёргает на себя с такой силой, что я впечатываюсь лбом и носом в широкую грудную клетку брата. Дима проводит ладонью по моему затылку, прикасается к шее. — Я не знал, где тебя искать. Всю школу обрыскал!

Я чувствую, как его дыхание сбивается, а сердце бьётся так громко, что его стук отдаётся в моих висках. Его руки всё ещё крепко держат меня, словно он боится, что я снова исчезну. Я пытаюсь отдышаться, но в груди всё ещё сжато, будто кто-то наступил на неё.

— Но я никуда не уходила. Я просто… — про того парня я почему-то не решаюсь сказать. — Я просто хотела спрятаться, — наконец, выдавливаю из себя, голос дрожит, как будто я вот-вот заплачу. — Там тихо.

— Тише, чем в библиотеке? — Дима отстраняется, чтобы посмотреть мне в глаза, и его взгляд смягчается, в нём читается тревога. Я с неверием смотрю в лицо Димы. Он волнуется. Это делает меня невероятно счастливой. — Чёрт, Алиса, ты могла хотя бы сказать, куда идёшь. Я думал, что с тобой что-то случилось.

Я молчу, чувствуя, как вина сжимает горло. Его ладонь всё ещё лежит на моём затылке, и я не могу понять, почему это успокаивает больше, чем должно. Дима вздыхает, проводит рукой по лицу, а потом снова смотрит на меня. И снова этот ледяной и отрешённый взгляд, будто мне померещилось, что он волновался.

— Ныла? — в привычной грубой форме спрашивает молодой человек.

— Да, — говорю частичную правду.

— Из-за чего? — Дима пальцами цепляет мой подбородок, заглядывает в мои покрасневшие глаза.

— Из-за тебя, — я пожимаю плечами. — Как обычно.

— То есть, я в твоих бедах виноват? — усмехается зло, щуря зелёные глаза.

— Нет, Дим, ты не так меня понял! — я пытаюсь перехватить руку брата, но он отстраняется. Заводит обе руки себе за спину, чтобы я не могла прикоснуться.

— Я всё понял, Алиса. Держись от Гаврилова как можно дальше.

— А кто такой Гаврилов?

— Новенький, Алиса. Тот, кто тебя чуть не ударил, когда ты бросилась на мою защиту.

— Почему? — я делаю шаг вперёд и хватаю брата за локоть.

— Просто послушайся, Алиса. Я так сказал.

— Почему ты дрался с ним? Что случилось? — не хочу униматься я.

— Не суй свой нос, куда не просят! Живи в своём идеальном мире и дальше, — из груди вырывается нервный смешок. Моя-то жизнь идеальна? — Просто не связывайся с ним. Слышишь меня? Не разговаривай даже. Избегай. Поняла меня?

— Я не могу избегать человека, когда не знаю причины, по которым должна это делать, — упрямо смотрю на Диму исподлобья.

— Потому что я так сказал!

— С некоторых пор ты со мной не желаешь вести разговоры, — моя нижняя губа начинает дрожать от обиды. — И видеть тоже. Так почему же сейчас вдруг решил проявить заботу?

— Заботу? — глаза Димы горят, но не от злости, а от чего-то другого, что я не могу понять. — Ты думаешь, это забота? Я просто не хочу, чтобы ты вляпалась, а мне потом пришлось вытаскивать тебя оттуда. Ты меня услышала?

— Да! Да, услышала! — выкрикиваю зло.

Брат вручает мне мой рюкзак, разворачивается и уходит, не обращая внимания на мои оклики. Я сжимаю кулаки, запрокидываю голову назад и часто дышу. Всякий раз, когда Дима общается со мной так, меня накрывают отчаяние и боль. Я столько раз пыталась поговорить с ним, понять, почему он отталкивает меня и причиняет боль словами. Но всякий раз я натыкаюсь на стену отчуждения.

Со вздохом поднимаю руку и прижимаю ладонь к груди, сжимаю крестик и успокаиваюсь. Закидываю рюкзак на плечо и иду в кабинет классного руководителя, где сегодня должен пройти классный час, приуроченный к началу учебного года.

— Привет, мелкая, — на плечо мне ложится горячая ладонь, заставляющая меня крупно вздрогнуть от неожиданности и лёгкого испуга.

— Ой, Господи, Мишка! Ты меня напугал! — запрокидываю голову назад и заглядываю в лицо друга.

— Прости, — друг белозубо и широко улыбается, кончиком указательного пальца прикасается к моему носу. — Что я пропустил?

Молодой человек склоняет голову к плечу и вглядывается в мои влажные и покрасневшие глаза с пытливым нетерпением.

— Дима снова подрался, — я морщусь и опускаю глаза, снова начинаю мять пальцами юбку.

— Эй, — друг настойчиво приподнимает моё лицо за подбородок, заглядывает в глаза.

Я смотрю в добрые голубые глаза, с морщинками-лучиками вокруг. Улыбаюсь невольно в ответ. Не могу не улыбаться. С первой нашей встречи в детском саду он заряжает меня позитивом и жизнерадостностью.

— Всё будет хорошо, — улыбается уверенно.

— Он снова злится, — кусаю нижнюю губу. — Я хотела помочь. Просто помочь. Я же его сестра. Двойняшка! Я чувствую его боль, как свою.

— Тише, — Миша мягко сжимает мои плечи огромными ладонями, притискивает меня к себе, поглаживает по голове, как маленькую. — Нас подслушивают. Не стоит, чтобы другие знали.

— Может, ты с Димой попытаешься поговорить? — прижимаясь щекой к груди Миши, слушая размеренный стук сердца, прошу шёпотом. — Вдруг он послушает тебя.

— Мелкая, ты же знаешь, что мы с ним совсем не ладим, — друг качает головой.

Знаю. И не понимаю, как так произошло. Как случилось, что мы — неразлучная с детского садика троица — разбились. Разлучились. Точнее, Дима намеренно отстранился от нас обоих.

— Мы снова подерёмся, — вздыхает друг.

— Ну, ты же сдержанный. Разумный. Ты умеешь держать себя в руках.

— Не с бывшим лучшим другом, который прекрасно знает мои слабые места и намеренно бьёт в них, — Миша нервно дёргает уголком губ, а я вижу боль в голубых глазах.

Как бы не пытался он делать вид, что потеря лучшего друга его не цепляет, ему не менее больно, чем мне. Это заметно и по часто дёргающемуся кадыку.

— Мне жаль, — я поднимаю руку и взъерошиваю светлые волосы друга.

— Не стоит жалеть, мелкая. Это Дима потерял такого офигительного друга, как я, — снова пытается вернуть весёлость и беззаботность в голос, а я отвожу взгляд от его лица и делаю вид, что поверила.

Как всегда. Мы оба привыкли делать вид, что всё хорошо. Что в присутствии друг друга не чувствуем острую нехватку третьей частички.

— Боже, — я вздрагиваю крупно и испугано, когда сталкиваюсь взглядом с новеньким.

Молодой человек сидит на стуле у окна, широко расставив ноги и скрестив руки на груди. Его ледяной взгляд испепеляет меня. Особенно долго задерживается на моих пальцах, которыми я всё ещё касаюсь волос друга. И я по какой-то неведомой причине спешу одёрнуть руку, будто сделала что-то преступное. Непозволительное.

«Ты теперь моя», — звучит в голове его голос.

Сердце начинает громко колотиться, а колени предательски подкашиваются. Ледяной взгляд ловит в плен мой испуганный взор. Я пытаюсь втянуть воздух, но создаётся ощущение, что на моей шее вновь лежит горячая ладонь, которая сжимает её, перекрывая доступ к кислороду.

Я чувствую, как по спине катится холодный пот, а в горле застревает комок. Мой взгляд невольно опускается вниз, но я тут же заставляю себя поднять его, словно бросая вызов. Однако его цепкие глаза, кажется, видят всё — мою слабость и мой страх. Он медленно наклоняет голову, словно изучая добычу, и угол его губ слегка приподнимается в едва уловимой усмешке.

Парень дёргает уголком губ и отворачивается, а я в то же мгновение делаю жадный глоток воздуха.

— Знаешь нашего новенького? — руки Миши обхватывают меня за талию и теснее прижимают к напряжённому, как струна, телу.

— Что? — переспрашиваю, поднимая глаза на молодого человека и пытаясь понять смысл его вопроса.

— Я спрашиваю, как давно ты знакома с новеньким? — Миша хмурит тёмные брови и как-то недобро сверкает голубыми глазами.

— Так… Ну это… — начинаю запинаться. — Так Дима с ним подрался. Я не знаю его…

— Что же ты с ним переглядываешься так? — парень хмурится ещё сильнее.

— Не переглядываюсь я, — я веду плечом. — Тебе просто показалось. Да и что за вопросы такие странные? — я кулачком бью друга в плечо и улыбаюсь широко.

— Он мне не нравится! — грубовато и резко выдыхает друг.

— Почему же? — я вскидываю брови в изумлении. — Ты же ещё не знаком с ним.

— Того, что он с Димой подрался не достаточно? — друг выгибает брови. — Он явно что-то скрывает.

— Ну…

— И мне не понравилось, как он на тебя смотрит!

— Мишка, ну, ты чего? — я ласково улыбаюсь другу и взъерошиваю его волосы. — Просто задержал на нас взгляд, вот и всё.

Друг что-то бормочет себе под нос, но разобрать у меня не выходит. Всё моё внимание сосредотачивается на Диме, который со звонком на урок заходит в класс. На скуле брата расцвёл огромный синяк. Как это было заведено с детства, мне тут же начинает казаться, что на моём лице тоже появляется гематома. Мы всегда делили одну боль на двоих. Всегда были вместе.

Брат ловит мой взгляд, хмурится. Окидывает нас с Мишей нечитаемым взглядом и, кинув рюкзак на пол, падает на стул. Я мягко высвобождаюсь из объятий друга и спешу к свободному столу, стоящему подле Димы.

— Сосалась уже с ним? — вдруг склоняется к моему уху брат и с насмешкой задаёт вопрос.

— Что? — вместо вопроса из груди вырывается что-то похожее на писк.

— Сосалась с Непомнящим? — ехидная улыбка на устах, сощуренные глаза, напускная небрежность.

— Я тебя не понимаю, — я качаю головой и свожу брови вместе, с беспомощностью смотря в родное, но ставшее таким чужим и отстранённым лицо Димы. — Что ты имеешь в виду?

— Ах, да, — брат усмехается уголком губ и закатывает глаза, — как же я мог забыть!

Дима хлопает себя ладонью по лбу. Склоняется ниже ко мне и выплёвывает слова с презрением, будто я его чем-то смертельно оскорбила:

— Я забыл, что моя святая сестричка не знает таких слов. Она же вся из себя правильная. Миша уже засунул язык тебе в гланды? Отымел тебя?

— Что… Что ты такое говоришь? Дима! — щёки опаляет краской стыда, дыхание застревает в горле. Как и все слова. — Это так мерзко! Грязно.

— Что вижу, то и говорю. Интересно знать, как далеко вы зашли, — улыбается уголком губ с насмешкой.

— Ты… Ради Бог… — мою речь обрывает ладонь Димы, которой он зажимает рот.

— Я. Говорил. Хватит. Этих. Словечек, — каждое слово выплёвывает.

— Мы просто друзья! — выдыхаю с возмущением, когда мне удаётся убрать руку брата со своего лица. — И ты это знаешь, как никто другой!

— Да-да, Алиса. Себе хоть лгать перестань. Он таскается с тобой повсюду лишь по одной причине — хочет поиметь тебя. И будь уверена, сестричка, — слово выделяет с особым ехидством, — как только он тебя получит, сразу же найдет другую.

— Не нужно Мише приписывать свои грязные помыслы, — оскорбляюсь за друга. — Он для меня ближе всех, и я никогда не допущу, чтобы… Бо… Как можно только предположить такое? Это грязно! Да и не может девушка заниматься… таким… до свадьбы. Это грех!

— Я не хочу тебя расстраивать, сестричка. Но твой Миша занимается «этим», — брат усмехается, — регулярно. И каждый раз с разными девушками.

— Это его дело, — я вспыхиваю и низко опускаю голову. — Мишина личная жизнь меня не касается. И тебя, к слову, тоже, — я поднимаю злой взгляд на брата. — Ты сам его оттолкнул. А теперь вдруг заинтересовался его личной жизнью.

— Я тебя предупреждаю, дура, — Дима складывает руки на груди. — Ведь мне потом слушать твои рыдания в подушку и вопли матери о твоём распутстве.

Я невольно представляю эту картину и вздрагиваю. Качаю головой и с твёрдой уверенностью заверяю:

— Ты что-то перепутал, Дима. Мы с Мишей — друзья. И всё. Никаких романтических отношений между нами нет, не было и быть не может. С ним… Быть с ним для меня то же самое, что с тобой… Это недопустимо и… — хотела сказать «грешно», но осеклась, зная, что Дима взъерепенится, — грязно. Миша сейчас для меня не просто друг.

— Да-да, я так и понял, — ехидничает Дима.

— Он самый близкий мне человек, Дима, — я впиваюсь взглядом в лицо парня. — Он мне брат!

И с недопустимым удовольствием наблюдаю за рябью боли на его лице. Чувствую ликование, за которое в то же мгновение испытываю стыд.

— Посмотрю, моя набожная сестричка отрастила зубки, — усмехается Дима. — Похвально. Похвально. Смотри, как бы матушка про твои словечки ничего не узнала. Давно на гречке не стояла?

Я вздрагиваю и тут же сжимаюсь. Обхватываю себя руками за плечи и желаю стать незаметной. Исчезнуть, только бы брат не смотрел на меня так, будто презирает. И ненавидит.

Дима теряет ко мне интерес. Отворачивается. Смотрит на классную руководительницу, которая что-то рассказывает у доски. Но вникнуть в смысл её слов я не имею сил. В ушах шумит, мысли путаются.

Дима многого не знает про способы наказания матери, потому что большую часть времени проводит вне дома. Только на ночь возвращается.

Я делаю глубокий вдох. И совершенно случайно ловлю взгляд новенького на себе. Вновь льдистые глаза изучают меня, как исследователь рассматривает жабу. С лёгкой брезгливостью и интересом.

Я хмурюсь. Сильнее обхватываю себя руками за плечи и чуть раскачиваюсь из стороны в сторону. Привычка, оставшаяся с детства.

Так и сижу до конца классного часа. Как только раздаётся звонок с урока, я поднимаюсь со своего места, спешу на выход. Мне хочется побыть одной. Скрыться от чужих глаз.

Я выхожу в коридор, где уже шумят и толкаются ученики. Их смех и разговоры кажутся мне далёкими, словно доносятся из другого мира. Я прижимаюсь к стене, стараясь быть незаметной, и медленно двигаюсь к выходу. Воздух в школе кажется мне тяжёлым и удушающим.

На улице ветрено, я закрываю глаза, наслаждаюсь прохладой. Здесь, вдали от стен школы, я чувствую себя чуть свободнее. Но мысли всё равно возвращаются к новенькому и его взглядам.

Стоит мне завернуть за угол школы, как меня весьма грубо хватают за плечо и разворачивают на сто восемьдесят градусов, толкая спиной к стене.