(Не) верю. В любовь (СИ)

9

Алиса

Я застываю в ступоре, не зная, что делать и куда бежать. Но девушка, от которой только что оторвался Дима, ориентируется куда быстрее меня. Она громко кричит, встав между Димой и Адамом:

— Если вы оба сейчас будете драться, то ОБА больше меня не увидите!

— Не ты ли из-за него рыдала только позавчера? — рычит Адам.

— Мои отношения с Димой никак тебя не касаются, — девушка сводит светлые брови вместе. — Пойдём все в дом. Сейчас же!

Она берёт Диму за руку и ведёт к крыльцу, одаривая молодого человека строгим взглядом.

— Что с рукой? — брат замечает гипс и в два шага оказывается возле меня. — Откуда гипс? Что произошло?

— Сломала, — я пожимаю плечами.

— Когда? Утром же всё было нормально, — Дима хмурит брови. — Этот урод тебе что-то сделал? Схватил? Сломал?

Я хмыкаю, поражаясь тому, что они оба подозревают друг друга.

— Ничего он мне не делал, — я качаю головой. — Это мама сделала, — я привстаю на носочки и шепчу ему на ухо. — Когда вчера била меня, толкнула так сильно, что я в стену врезалась и вот… — приподнимаю загипсованную руку.

— Чёрт, Алиса, ты понимаешь, что оставаться там тебе больше ни на день не стоит?

— Но, мама…

— Никаких «но»! И никаких мам! Если мне придётся применить силу, чтобы забрать тебя оттуда, я применю, — Дима аккуратно обхватывает мои плечи ладонями. — Я хожу туда только из-за тебя. И ты мучаешь не только себя, но и меня. Мне там невыносимо. Видеть их рожи. Я найду жильё, — говорю шёпотом.

— Дим, я думала, что ты не хочешь со мной общаться, — жалко шепчу я.

— Дим, познакомишь нас? — я выглядываю из-за плеча брата и вижу красивого ангела, которая взирает на меня красивыми серыми глазами, со знакомым разрезом.

— Да, — я вижу, как улыбкой озаряется лицо брата. — Алиса, познакомься, это Ксюша. Моя… — кашляет. — Моя любимая девушка.

На последних словах голос крепнет.

— Любимая? — дрожащим шёпотом спрашивает Ксюша, поворачивая голову к Диме и смотря на него влажными глазами, полными обожания и восхищения.

— Любимая, — брат кивает и улыбается широко-широко.

Я чувствую неловкость, будто подглядела за ними в замочную скважину.

— Ещё сосаться здесь начните, — слышу раздражённый голос Адама за спиной, который рушит волшебство момента.

— Слушай, не нарывайся, — дёргается вперёд Дима, но Ксюша сжимает его плечи.

Я кидаю на молодого человека полный негодования взгляд.

— Я прошу вас, пожалуйста, не нужно этого. Идите в дом! — злится Ксюша.

Девушка поворачивается ко мне и улыбается так широко и открыто, что я теряюсь.

— Привет. Мне очень приятно с тобой познакомиться. Дима очень многое про тебя рассказывал.

— Правда? — шепчу, кусая губы.

— Да. Он очень сильно тебя любит и безумно сильно за тебя переживает, — Ксюша шагает ко мне, а потом обезоруживает меня тем, что крепко меня обнимает и утыкается лбом в плечо. — Он после каждого нашего свидания бежит домой, потому что очень боится за тебя. Боится, что ты там одна.

— Он что-то тебе рассказывал? — я дёргаюсь в объятиях девушки, но она, несмотря на свою хрупкость, держит крепко, не давая отстраниться.

— Мы с ним на днях поговорили по душам, — тихо говорит Ксюша. — У нас было очень много недопонимания, из-за чего мы чуть не разрушили наши зарождающиеся отношения. Я очень надеюсь, что мы с тобой изначально будем честны друг с другом.

Я растерянно угукаю. Ксюша немного отстраняется, заглядывает мне в глаза. Улыбается нежно.

— Вы до безумия сильно с ним похожи, — девушка поднимает руку и прикасается пальцами к моей щеке. — Только ты такая нежная и хрупкая.

— Нам часто это говорили, — в голосе проскальзывает тоска.

Раньше. Когда мы вместе всюду ходили. До тех пор, пока его не увезли.

— Дима обещал мне, что поговорит с тобой. Расскажет тебе причины, по которым столько лет так себя вёл. Почему он избегал тебя и друга.

— Он продолжает избегать, — я поджимаю губы.

— Перестанет. Он мне клятвенно обещал. Пойдём в дом, я заварю всем нам чай.

Я оборачиваюсь и вижу, что Дима и Адам ушли с крыльца. Кусаю губу и понимаю, что не хочу возвращаться в дом. Я боюсь снова видеть презрение и лёд в серых глазах Адама. После всех тех его слова, которые он мне сказал, мне кажется, что я сгорю от стыда, если столкнусь с ним взглядом.

Но я вижу, как сияет лицо Ксюши, которая кладёт руку мне между лопатками и подталкивает к двери.

Я прислушиваюсь к себе. От маленькой ладошки девушки идёт тепло. И будто забота и даже защита. Мне не хочется скинуть её, как руку той же медсестры. Я не хочу сжаться, ожидая удара.

И я расслабляюсь. Перестаю ждать подвоха.

Парни находятся на кухне. Стоят в разных углах, у обоих разбиты лица и идёт кровь.

— Вы! Просто невыносимые! — взмахивает руками Ксюша. — Я же просила! Просила вас не драться!

— Не злись, малыш, — Дима, как огромный сытый кот подкрадывается к девушке и ловит её в объятия, целует в висок и кончик носа. — Не злись. Мы поговорили, всё выяснили и пришли к соглашению.

— И к какому же? — Ксюша складывает руки на груди.

— А это, Ксюша, наше дело, — говорит с весёлыми нотками в голосе Адам.

Я кидаю на него изумлённый взгляд и задыхаюсь, когда вижу, с какой искристой радостью он смотрит на Ксюшу. С какой безграничной любовью и нежностью. А мне в это мгновение так сильно хочется, чтобы он посмотрел на меня так же. Без того холода и той насмешки, того презрения, которые так сильно меня ранят. Которые заставляют чувствовать себя ничтожной и жалкой. Адам будто чувствует мой взгляд и резко поворачивает голову. Я успеваю отвернуться за секунду до того, как столкнусь с ним взглядами.

Это выше меня. Выше моих сил.

Ксюша, всё ещё дует губы, но черты её лица становятся заметно мягче. Она смотрит влюблённым взглядом на Диму, улыбается ему и кивает, принимая его ответ. Девушка смотрит на Адама, потом на меня. Её взгляд задерживается на моём лице, и я вижу, как в её глазах мелькает что-то похожее на понимание. Она вздыхает, разводит руками и отступает, словно сдаваясь.

— Ладно, — говорит она, — но пообещайте, что это было в последний раз. Иначе… Ух! Я вам покажу, — грозит кулаком и тихо смеётся.

Краем глаза я замечаю, как Адам усмехается. Он медленно подходит ко мне, и я замираю, чувствуя, как сердце начинает биться быстрее. Его рука касается моего плеча, а я едва сдерживаю дрожь, пробежавшую по телу.

— Ты тоже не злись, — говорит он тихо, почти шёпотом, и его голос звучит так, будто он пробрался в мою голову и покопался там. — Забудь про то, что я сказал.

Я не могу ответить. Его слова, его прикосновение — всё это кажется таким далёким от той теплоты, которая была направлена на Ксюшу. Со мной он обращается вежливо. Отстранённо. Я просто препятствие, возникшее на его пути.

Я опускаю глаза, чувствуя, как внутри меня снова поднимается эта знакомая, гнетущая тяжесть.

— Так, мальчики, нам с Алисой нужно посекретничать, а вы идите, займитесь чем-то другим.

Я кидаю взгляд на часы и тут же напрягаюсь.

— Мне уже пора домой, — паника начинает накрывать с головой. — Я опаздываю. Мама будет…

— Ты сегодня не пойдёшь домой, Алиса, — обрубает Дима, подходя ко мне.

— Дим, — я качаю головой, — я не могу. Как я не приду домой? Мама ведь будет волноваться. И потом она меня… Ты знаешь.

— Напиши, какие вещи нужно привезти, я сообщу матери о том, что ты в порядке.

— Дим! Ты услышь меня, она же будет переживать.

— Да, блин, Алиса. Мне пофиг на неё! — взрывается Дима, сжимая кулаки. — Всё, что меня волнует — это ты! Твоё здоровье и благополучие.

— Тише, родной, — Ксюша кладёт руку ему на плечо и сжимает. — Алиса, у меня свободно кресло-кровать в комнате. И мы с Димой решили, что тебе будет лучше пожить у меня.

— Но вы у меня забыли спросить, вам не кажется?

— Да что у тебя спрашивать-то, если ты дура, которой промыли основательно мозги? — голос Адама, резкий и грубый, заставляет вздрогнуть. — Видимо, тебе нравится, когда тебя лупят и руки ломают? Мазохистка.

Я кидаю на него болезненный взгляд и обхватываю себя рукой за плечо. Он просто невыносимый зам и грубиян. Мне так сильно хочется подойти к нему и отвесить ему пощёчину. Причинить ему боль. Хоть каплю.

— Адам! Ты… Адам, иди, пожалуйста, куда подальше! — выкрикивает Ксюша. — Милая, — она приближается ко мне, — я прошу тебя. Останься у меня. Будь моей гостьей. Ты же не можешь мне отказать? Я приглашаю тебя к себе на ночёвку.

Я хлопаю глазами, чувствую, как сильно краснею. Я мечусь, не знаю, как поступить. Больше всего мне мешает страх. Страх перед матерью и отчимом, которые точно меня потом жестоко и жёстко накажут за непослушание. Но глядя в ласковые серые глаза Ксюши, киваю.

— Моя хорошая, — девушка нежно меня обнимает. — Я очень, просто безумно рада.

Я пытаюсь улыбнуться, а саму меня трясёт. И больше всего трясёт от боли от слов Адама. Он слишком резкий, грубый и прямолинейный. Я утыкаюсь носом в плечо Ксюши и тихо выдыхаю.

— Мелкая, пойдём, поговорим.

Дима приближается сзади, проводит рукой по голове. Нежно-нежно.

— В моей комнате можете поговорить, — Ксюша улыбается Диме, протягивает ладонь и сжимает его пальцы, в знаке поддержки.

Парень кивает, подхватывает меня под локоть и ведёт к двери. Мы проходим мимо Адама, который стоит у стены, привалившись к ней плечом. Я чувствую его взгляд на своём лице, но не смотрю в его сторону. Хотя соблазн велик.

— Ты здесь часто бываешь, — утвердительно говорю я, шагая следом за Димой, который очень хорошо ориентируется в доме.

— Да, — не пытается отвертеться брат. — Очень часто.

— Ксюша очень красивая и нежная, — говорю с улыбкой я.

— Вы с ней очень похожи, — брат непривычно мягко улыбается.

Он толкает дверь в комнату и пропускает меня вперёд.

— Садись, — указывает на кресло.

Я сажусь туда, куда он указал. Дима опускается на ковёр у моих ног, берёт ладонь в руку.

— Я виноват перед тобой, Алиса.

— Ты чего? — я пугаюсь, не понимая, почему голос брата такой надломленный.

— Послушай, пожалуйста, не перебивай. Я виноват в том, что так себя вёл с тобой. Я думал, что так будет лучше для тебя. Хотел сберечь тебя хоть немного от родителей. Чтобы мать и этот слизняк не трогали тебя. Они ведь видели, что мы совсем не общаемся, поэтому не пытались через тебя на меня действовать. Начну с того, что случилось тогда, четыре года назад.

— Это самое ужасное воспоминание, которое есть. Ты был таким изнеможенным. Измученным. Что тогда случилось, Дима? Что они с тобой сделали?

— Они увезли меня в старый монастырь, которого даже на карте нет, — Дима лбом утыкается в мою ладонь. — Может, ты не помнишь, но я несколько раз нахамил отчиму, когда заступался за мать. И они повезли меня в монастырь, чтобы изгнать из меня демона.

— Что? — я ахаю. — Изгнать демона? Что за чепуха?

— Именно, Алиса. Они привязали меня к алтарю, читали молитвы, обливали ледяной святой водой. Поначалу. А поскольку я их матом крыл, способы изгнания стали куда интереснее. Они били меня, — продолжает Дима, его голос дрожит, но он гулко сглатывает и старается звучать обыденно. — Ремнём, палкой, кнутом. Что только в ход не шло. Этот слизняк твердил, что это для моего же блага, что демон должен почувствовать боль, чтобы покинуть тело. Тише, мелкая, тише, — Дима гладит мою дрожащую ладонь. — Я не стану тебе всё рассказывать. Не хочу травмировать тебя. Потом меня просто закинули в комнатку, где кроме матраса и ведра не было ничего. И я сделал вид, что смирился. Я бы сдох там, Алиса. Они бы никогда не сломили меня. Но я хотел видеть тебя, мелкая, — он поднимает на меня глаза. — Ты говорила, что я тебя ненавижу. Ты ошибаешься. Я тебя люблю. Всегда любил. Больше себя. И тогда я сделал вид, что стал послушным, чтобы вернуться к тебе.

— Родной, — из глаз градом катятся слёзы, а я глажу ладонью щёки Димы.

— Прошу тебя, не плачь. Ксюша сказала, чтобы я рассказал. Я не хотел, чтобы ты знала.

— Я должна была это знать, Дима. Давно должна была знать, — шепчу, глотая слёзы. — Скажи только одно, мама знала?

— Знала. Ещё как знала. И сама принимала активное участие, — горько улыбается Дима. — Если бы ты только знала, мелкая, как я её ненавижу.

Я опускаю голову и лбом вжимаюсь в лоб Димы. Мой брат, мой любимый человек, моя половина души, которую я, полагала, потеряла. И сейчас я ненавижу мать. Ненавижу так сильно, что хочется повторить с ней всё то, что она проделывала со мной вчера.

— Алиса, они оба прикрываются верой, чтобы делать свои грязные дела. Они говорят о Боге, о смирении, о прощении, — голос Димы дрожит от гнева, — но это всё ложь. Лицемерие. Они используют веру как щит, чтобы оправдать свою жестокость. Мать всегда была мастером манипуляции. Вспомни, как она обманывала папу. Как предала его, когда он болел. Мы с тобой пытались вытащить его из депрессии, пока она спала с очередным мужиком.

— Он умер не от рака, а от тоски, — шепчу тихо, озвучивая то, что так давно крутится в моей голове.

В комнате пахнет болезнью и отчаянием. Я приоткрываю окно, чтобы проветрить, распахиваю шторы, чтобы впустить больше света в комнату. Но несмотря на солнечный день, в комнате стоит угнетающая атмосфера. Будто достигая окон нашей квартиры, солнечные лучи теряют свою яркость. Я поворачиваюсь к кровати и смотрю на папу. Человек, лежащий под одеялом мало напоминает того жизнерадостного и лучистого мужчину, который год назад катал меня на баранах. Я сажусь на край кровати, осторожно беру папину руку. Она кажется такой хрупкой, будто сделана из тонкого стекла, которое может треснуть от любого неосторожного движения. Его пальцы слабо сжимают мои, но в этом едва уловимом пожатии я чувствую всю его любовь, нежность и благодарность. Он смотрит на меня, и в его глазах, некогда полных энергии и смеха, сейчас виднеется лишь глубокая усталость и тень боли. И я знаю причину этой боли. Мать. Её измена. То, что её снова нет дома. Я улыбаюсь, стараясь быть сильной, но внутри всё сжимается от бессилия. Я ничем не способна помочь папе.

— Как ты, папочка? — спрашиваю я, хотя прекрасно знаю ответ.

Он кивает, пытаясь улыбнуться, но улыбка получается кривой, словно ему не хватает сил даже на эту слабую эмоцию.

— Всё хорошо, доченька, — шепчет мужчина, и его голос звучит так тихо, будто доносится издалека.

Я хочу сказать что-то ободряющее, но слова застревают в горле. Вместо этого я глажу его руку, пытаясь передать через это прикосновение всё, что не могу выразить словами.

Нам с Димой девять лет, но мы оба понимаем, что смерть стоит на пороге нашего дома. Отцу поставили диагноз всего семь месяцев назад. За полгода мы с моим двойняшкой резко повзрослели. Из беззаботного детства нас за шиворот швырнули во взрослую жизнь, где каждый день наполнен стонами боли, запахами медикаментов и полной отрешённостью матери.

Мы с Димой больше не играем в войнушку с Мишкой. Теперь наша война — это тихие разговоры за закрытыми дверями, когда с кем-то громко разговаривает по телефону на кухне и звонко смеётся, будто ничего не происходит. А мы сидим в комнате, прижавшись друг к другу, и пытаемся понять, что будет дальше. Мы не знаем, как помочь отцу, но каждый день стараемся быть рядом. Дима читает ему вслух книги, которые раньше папа читал нам перед сном, а я держу его руку, когда он засыпает. Улыбка всё реже появляется на лице брата. Он стал слишком серьёзным и сосредоточенным.

За окном шумит жизнь — слышен заливистый смех детей, голоса прохожих, гул машин. Но здесь, в этой комнате, время будто остановилось. Каждый день похож на предыдущий, и каждый день я вижу, как папа слабеет. Иногда мне кажется, что болезнь не просто забрала его силы, но и украла кусочек его души. Но я знаю, что это не так. Не болезнь виной тому. Совсем не болезнь…

— Папа, я так тебя люблю, — шепчу со слезами, не имея больше сил держаться.

— А я тебя, моя принцесса. Девочка моя, пообещай мне, что будешь счастлива. Пообещай, что будешь любима.

Тогда я кивала, обещала, но не совсем понимала, что обещаю.

И сейчас, кажется, мне пришлось время исполнить своё обещание.

Я тогда ещё не знала, что то был наш последний разговор. Он говорил о любви, а думал только о нашей матери.

— Он получил удар в спину, — тихо говорит Дима. — В момент, когда любимая женщина должна была быть рядом и поддерживать, она… Когда так сильно любишь, как любил он, это убивает, — брат говорит это с пониманием дела.

— Дима, я больше не вернусь туда, — говорю твёрдо. — И я больше никогда не хочу её видеть. Я понимаю, что ненавижу её.

Брат поднимается и улыбается.

— Проснулась, мелкая? — и столько гордости в его голосе, что в горле встаёт ком.

— Жаль, что ты раньше не рассказал мне обо всё, Дима, — я качаю головой. — Я слишком сильно боюсь отчима. И её тоже. Я не могу быть уверена, что завтра не пожалею о своём решении. Страх перед ними выше меня.

— Алиса, — Дима вдруг резко поднимается с колен, выпускает мою ладонь и отходит к окну, — ответь, пожалуйста, на один вопрос. Он может показаться тебе… Он может ранить тебя, но я должен спросить.

Смолкает. Низко опускает голову и сжимает подоконник до громкого скрипа.

— На какой вопрос ты хочешь получить вопрос?

— Этот… блин… как же сложно… — Дима ерошит волосы, запрокидывает голову назад, а потом поворачивается резко ко мне, и я вижу, что в его глазах стоят слёзы.

— Димочка, ты чего? — я теряюсь, оглядываюсь.

— Он тебя насиловал? — спрашивает, вскидывает руку и зубами прикусывает костяшку большого пальца.

Я замираю в ступоре, опускаю голову на свою руку и отрицательно мотаю головой.

— Нет, — сначала тихо. — Нет! — уже более твёрдо. — Он просто любил заставить меня раздеться до нижнего белья, когда мать меня избивала, чтобы наслаждаться видом синяков на теле. Он меня… — тошнота подкатывает к горлу. — Прикасался своими мерзкими руками, мог по попе шлёпнуть. Или зайти в ванную, когда я моюсь, чтобы убедиться, что я не занимаюсь рукоблудием.

— Мразь. Пидор. Почему ты не говорила мне? Тупой вопрос, да, — ерошит волосы. — Алиса, прости.

Подходит, опускается на колени и целует мои пальцы.

— Дима, ну ты чего? Дима? — я всхлипываю, пытаясь отнять руку и смущаясь до слёз.

— Я так боялся что-то спросить. Нужно было раньше всё решить, рассказать тебе обо всём.

— Со мной всё хорошо. Честно. Я немного повёрнутая, дурочка ещё та, но ведь главное, что я сохранила ту доброту, что папа в нас взращивал, правда? — улыбаюсь дрожащими губами.

— Правда, — Дима улыбается, прижимает мою ладонь к своей щеке. — Чистая правда. И ты такая чистая, — качает головой.

— И Ксюша мне сказала, что ты бежал ко мне после свиданий с ней. Ты ведь всегда приходил вовремя, чтобы защитить. Вчера даже. А Ксюша у тебя просто невероятная! Она мне так сильно понравилась.

В глазах Димы вижу счастье. И замечаю, как расслабляются его плечи. Брат будто почувствовал облегчение от того, что его выбор пришёлся мне по душе. Я ласково улыбаюсь Диме, поглаживаю пальцами его лицо.

— У меня нет слов для того, чтобы описать то счастье, которое я сейчас испытываю от того, что мы с тобой поговорили, Дима. Я будто снова стала цельной.

— Будем говорить куда чаще. Теперь скрываться не придётся, — он широко улыбается.

— А Мишка? — мои пальцы подрагивают. — С ним ты собираешься мириться? Он тоже по тебе очень тосковал всё это время.

— У него другая компания, другие друзья, мелкая, — Дима улыбается, но я замечаю тень грусти в его глазах.

— А от него ты по какой причине отдалился? Я понимаю, что меня ты пытался защитить. Чтобы мне не причиняли больше вреда и не действовали через меня на тебя. Но Миша разве виноват?

— У нас бы не вышла дружба втроём, Алиса, — брат улыбается. — А он, как пацан, больше времени проводил бы со мной. А тебе нужен был защитник. Не дома, а за его пределами. Ты всегда была слишком, — старательно подбирает слово, щёлкая пальцами, — ранимой. Даже слабой. К тому же, он всегда был в тебя влюблён.

— Миша? Влюблён? — спрашиваю с неверием, улыбаясь скептически.

— Влюблён, Алиса. И сейчас он тебя глазами пожирает. Я всё гадаю, когда ты ему ответишь взаимностью.

Я сконфуженно молчу. Миша? Друг невероятно прекрасный человек. Добрый, нежный, заботливый и отзывчивый. Но… Но он мне столь же близок, как и Дима. Он для меня брат.

— Дим, я думаю, что ты ошибаешься, — я мотаю головой.

— Ладно, лезть не стану. Ты сама разберёшься, — щёлкает меня по кончику носа. — Как рука? Болит?

— Вообще не болит, что очень странно. Я и не заметила, что она сломана, пока Адам за руку не схватил.

Дима тихо кашлянул, поджал губы и отвёл взгляд. Судя по тому, что вопросов он мне не задаёт, он знает обо всём.

— А что ты плохого делал, Дима?

— Ты про что?

— Адам сказал мне, что… ты делал что-то плохое, из-за чего тебя могут посадить, — я решаю быть откровенной с Димой.

— Хм… Как же он меня бесит, — сквозь зубы говорит парень. — Я воровал, Алиса. Мошенничал. И принимал участие в боях без правил. До сих пор принимаю.

Я молчу. И не чувствую прежнего желания перекреститься. После рассказа Димы о событиях четырёхлетней давности мне вообще креститься не хочется. Будто отрезало.

— Ты никого не убил?

— Нет.

— Надеюсь, с наркотиками не был связан.

— Думал о том, чтобы торговать, потому что деньги лёгкие, но нет. Я видел наркоманов. И видел матерей. Любящих матерей, Алиса. И я понял, что это херовая идея, — Дима говорит сухо, но прямо и без попыток увильнуть или выглядеть лучше.

— Я не в праве тебя осуждать, — отвечаю тихо. — Уверена, что по большей части всё это ты делал назло.

Дима кивает и улыбается светло и открыто. Я задыхаюсь. Так он улыбался только в детстве, когда был жив папа.

В дверь стучат.

— Можно? — раздаётся голос Ксюши.

— Да, — Дима подскакивает и бежит к двери. — Заходи, маленькая.

Я смотрю на брата и улыбаюсь. Вижу, как мило краснеют его скулы, когда он смотрит на Ксюшу сверху вниз. Как бережно он придерживает дверь, когда она заходит с двумя чашками в руках. Как помогает ей, забирая посуду из рук девушки. И млею от счастья за Диму, когда ловлю влюблённый, полный обожания взгляд Ксюши на нём. Мой Дима. Мой любимый брат. Он заслужил этого счастья. Как никто другой.

— Я чай вам принесла. У вас всё хорошо? — бросает тревожный взгляд на моё заплаканное лицо.

— Всё прекрасно. Мы поговорили. Всё обсудили.

— Я рада, — Ксюша широко улыбается, становясь просто до невозможности красивой.

— Алиса, я съезжу домой. Привезу, что тебе нужно.

Я перечисляю брату вещи, которые мне необходимы, и Дима уходит, поцеловав меня в лоб и утащив Ксюшу за дверь. Пока девушки нет, я подхожу к комоду, на котором стоят фотографии в рамках. Почти на каждой фотографии Ксюша стоит с Адамом. И везде молодой человек смотрит серьёзно. Серые цепкие глаза даже с фотокарточек смотрят в самую душу. Он будто родился подозрительным и серьёзным.

— Какой же ты? — я кончиками пальцев обвожу овал лица парня на одной из фотографий.

Дверь отворяется, я торопливо возвращаю рамку на комод и оборачиваюсь. Замечаю с улыбкой и теплом в груди, что глаза Ксюши блестят, а губы припухли.

— Димочка уехал, — смущённо бормочет девушка. — Ты есть хочешь?

— Нет, я не голодна. Спасибо.

— Ну, а что тебе предложить? Давай, я тебе дам домашний комплект одежды, чтобы ты переоделась. У нас не заведено ходить в уличной одежде по дому. А ты теперь будешь здесь жить. Поэтому правила для всех одни.

— Я не хочу мешать вам.

— Ты не будешь мешать. Мои родители очень хорошие люди. Мама разрешила, чтобы ты жила у нас столько, сколько тебе понадобится.

— Мне так неловко, — я прижимаю руку к груди.

— Не выдумывай, — девушка отмахивается. — Так, вот тебе одежда. Она совершенно новая, я ещё не носила.

— А я могу в ванную сходить? Я бы очень хотела принять душ.

— Я покажу тебе, где находится ванная. Больше меня не спрашивай, можно или нет. Всё можно. Ты здесь теперь живёшь.

Ксюша заводит меня в просторную ванную комнату, показывает, где брать полотенца, шампуни и гели для душа. Помогает мне обмотать гипс пакетом и скотчем, чтобы я его не размочила, и уходит. Я снимаю одежду. Замираю у зеркала, смотрю на своё бледное лицо, со впалыми щеками и синяками под глазами. Губы искусаны и обветрены. Волосы всколочены. Веки глаз красные от того, что я слишком много плакала последние сутки.

Я вижу кости на ключицах и рёбрах. Впервые я рассматриваю себя в зеркале, а не спешу отвернуться.

Я заметно изнеможена, слишком худа, и выгляжу серой. Неприметной. Скорее прозрачной. Опущенные уголки губ, чуть сведённые брови и загнанный взгляд.

Я расплетаю косу и провожу пальцами по прядям. Волосы уже ниже поясницы.

Мой взгляд останавливается на крестике, висящем на цепочке. К горлу подступает тошнота.

Я поднимаю руку и расстёгиваю цепочку. Осторожно кладу крестик на край раковины и понимаю, что больше надевать его не хочу. Не в ближайшее время.

Делаю вдох, прикрываю глаза и медленно выдыхаю. Я не отрекаюсь от Бога. Но больше жить так не хочу. Мать и отчим слишком яро доказывают свою любовь к Богу, вере и церкви. И они самые отвратительные, жестокие и бесчестные люди, которых только можно представить. После разговора с Димой я поняла, что лучше быть просто хорошим человеком и не поминать Бога всуе. Жить честно, радоваться жизни и не чинить другим зла. А что до церкви… Я вернусь туда, когда буду готова.

Я включаю воду в душе и встаю под струи воды. Раны на теле тут же начинает щипать, но я вопреки всему улыбаюсь. Волосы мокнут, липнут к плечам. Я мою голову. Одной рукой справляться совершенно неудобно, но я всё равно наслаждаюсь каждым мгновением. Я впервые за несколько лет моюсь без страха. Моюсь не торопливо, оглядываясь на дверь. Я нежусь под тёплыми струями, бережно прочёсываю волосы с маской, оставляю её на некоторое время. Скрабом прохожусь по телу. Я теряюсь во времени. Когда вылезаю из кабинки, вздрагиваю, наткнувшись взглядом на фигуру, застывшую у двери. Босые ноги разъезжаются в стороны, и я начинаю падать назад. Рука хватает лишь воздух, а я готовлюсь к болезненному падению.