(Не) верю. В любовь (СИ)

4

Алиса

В неловкой тишине я иду рядом с Адамом в сторону своего дома. На кончике языка крутятся десятки вопросов. И просьб. Я думаю о том, как уговорить молодого человека не вынуждать меня идти на такие меры. Я знаю, что ради Димы я сделаю всё. Я слишком сильно люблю брата, несмотря на наши непростые отношения.

Но я не произношу ни слова. Только украдкой рассматриваю профиль молодого человека. Его тёмные короткие волосы, которые лежат в беспорядке. Пара прядей падает на лоб, вызывая во мне странное и совершенно неуместное желание протянуть руку и поправить её. Густые чёрные брови, которые Адам то и дело хмурит. Ровный нос. Его профиль настолько идеален, что его хочется запечатлеть. Взять кисть и краски и перенести на холст.

У меня даже покалывает кончики пальцев от желания почувствовать в руке кисть. Я ярко представляю, как отрывисто буду наносить штрихи на бумагу, поскольку черты лица Адама резкие, острые. Колючие, как и его взгляд, который резко перемещается на меня. Я тушуюсь, но отчего-то взгляда не отвожу. Я со странным тёплым чувством в грудной клетке изучаю тёмные крапинки в его глазах.

— Что пялишься так? — парень вскидывает брови. — Нравлюсь? Прикидываешь, как я иметь тебя буду? В каких позах раскладывать буду?

— Что, прости? — переспрашиваю потеряно, не веря собственным ушам.

Я таких грубостей в жизни не слышала. И они приводят меня в ужас. Я останавливаюсь и смотрю на Адама, надеясь, что ошиблась.

— Я спрашиваю, Алиса, — молодой человек медленно ко мне подходит, — ты красочно представляешь, как я тебя возьму?

Склоняет голову к плечу, щурит глаза и улыбается широко-широко.

— Как это… омерзительно! — я сжимаю кулаки и поджимаю губы. — Ты… Такие слова. Как ты можешь говорить? Это неправильно! Мерзко!

— Что может быть мерзкого в том, что два человека занимаются сексом? — Адам пальцами берёт прядь моих волос, выпавшую из косы, начинает играть с ней, наматывать на указательный палец.

— То, что два человека должны любить друг друга, прежде чем разделят ложе! — отвечаю с твёрдой уверенностью. — И как минимум, женаты!

— Что же ты раньше эту исповедь мне не провела, ангелочек? — хмыкает молодой человек, кончиком пряди щекоча мою щёку.

Я дёргаюсь и мучительно краснею. Потом резко выдёргиваю прядь волос из пальцев Адама, тихо ойкаю от боли, но, тем не менее, твёрдо отвечаю:

— Потому что благополучие моего брата меня заботит куда больше!

— То есть, ради того, чтобы прикрыть грехи своего брата, самой можно пойти на грех, правильно я тебя понимаю? — Адама явно веселит тема нашего разговора.

Я пожимаю плечами. Отворачиваюсь от молодого человека и, ускорив шаг, иду в сторону дома.

— Забавно, — с тихим смешком выдыхает молодой человек. — Что-то, ангел мой, твоя вера не так нерушима.

— Это то, что тебя точно никак не касается, — отвечаю твёрдо.

— А по-твоему, Алиса, можно выйти замуж без любви и спать с мужем без чувств? А как же любовь? — в голосе насмешка.

— Я очень сильно сомневаюсь, что ты веришь в чувства, Адам. Ты совсем не похож на такого человека. Скорее всего, ты просто привык брать то, что хочешь.

— Я задал вопрос, Алиса. И не нужно рассуждать, во что верю я.

Я пожимаю плечами и молчу. Испытываю радость, когда мы подходим к моему дому. Разворачиваюсь к молодому человеку, переступаю с ноги на ногу и, не поднимая на него взгляда, тихо говорю:

— Мы пришли. Вот мой дом. Дальше я дойду сама.

— Квартиру покажи. Мало ли, куда ты меня привела, — говорит лениво. — Сейчас развернёшься и убежишь в другую сторону.

— Я не стала бы обманывать. Вон, — вскидываю руку и пальцем указываю на окна своей спальни, — моя комната.

— Что же это у тебя решётки на третьем этаже? Родители боятся, что ты совершишь побег?

Я вздрагиваю. Вскидываю на Адама глаза и поджимаю губы. Я не знаю, как он узнал, как догадался, но молодой человек попал в точку.

— Чтобы блудливые мысли не посещали твою дурную голову, Алиса. Искушения на каждом шагу. Ты сформировалась, стала видной девушкой. Пойдёшь по рукам. Бесы повсюду, — приговаривал отчим, пока рабочие устанавливали за окном решётки. — Ты вон, какая ладная выросла. Груди округлились, — я снова замечаю ЭТОТ взгляд. Сгорбливаюсь, хотя под объёмной футболкой и так ничего не видно. — Один соблазн.

Я молча смотрю в пол, чувствуя, как внутри всё сжимается от страха и омерзения. Его слова, как липкая паутина, опутывают меня, не отмахнуться и не скинуть с себя.

Отчим продолжает говорить, его голос звучит, как назидание, но в нём слышится что-то ещё, что-то, от чего мне хочется убежать.

— Ты должна быть осторожна, Алиса, — он делает паузу, и я чувствую, как его взгляд скользит по мне. Я скукоживаюсь ещё больше, стараясь быть максимально незаметной. — Мир полон греха, а ты… ты, как спелый плод. Многие его захотят сорвать и вкусить.

Он облизывается. Я стараюсь не дышать, чтобы не привлекать внимания, но это бесполезно. Отчим всегда говорит, что я его забота и ответственность.

Решётки за окном уже на месте, их тени ложатся на пол, создавая узоры, похожие на клетку. Так и есть. Я действительно заперта в клетке, из которой не смогу выпорхнуть.

Я вздрагиваю от одного только воспоминания. Обхватываю себя руками за плечи. К горлу подкатывает тошнота от жгучего нежелания идти домой.

— Номер телефона не вспомнила? — кашлянув, интересуется Адам.

— Нет, — я отрицательно мотаю головой.

— Ладно, — молодой человек пожимает плечами, разворачивается и уходит.

Я в растерянности смотрю ему вслед. Краем глаза замечаю объёмное чёрное пятно у подъезда. Резко поворачиваю голову, вижу знакомую фигуру. Из груди вырывается полуписк, полувсхлип.

Я сажусь на корточки в тоже мгновение. Прячусь от отчима за кустами и молю Бога, чтобы он меня не заметил. Я знаю, что пытаюсь оттянуть неизбежное. Знаю, что сейчас мне снова придётся возвращаться домой. Знаю, что там я не смогу от него скрыться.

Но я боюсь терять каждую драгоценную секунду вдали от него. Каждую секунду, когда я могу чувствовать себя в безопасности и свободно дышать.

— Пойдём, — я не знаю, каким чудом мне удаётся удержать крик, рвущийся из груди, когда на плечи опускаются чьи-то руки, а на ухо раздаётся шёпот.

— Боже, Миша! Ты напугал меня просто ужасно! — я поворачиваюсь к другу и заглядываю в лучистые добрые глаза парня, который присел рядом со мной на корточки. — Ты уже второй раз за день подкрадываешься ко мне и пугаешь.

— А ты почему сбежала от меня? — спрашивает с напускной обидой.

— Я хотела немного побыть одна, — шепчу, виновато смотря на друга. — Я слишком сильно расстроилась из-за того, что Дима подрался.

Про Адама предпочитаю ничего не говорить.

— Сказала бы хоть, — молодой человек качает головой. — Ладно. Пойдём ко мне.

— Миш, ты же знаешь, что потом начнётся, если я опоздаю хоть на полчаса, — я качаю головой, кусаю нижнюю губу до боли.

— Чёрт, мелкая, переезжай ты уже к нам. Ты ведь совершеннолетняя. Мама комнату готова выделить. Вся семья будет рада тебе.

— Я не могу, Миш, — шепчу с болью в голосе. — Не могу, прости. Я не могу уехать. Я… Как я уйду? У меня ничего нет…

Мой голос дрожит и срывается. Я смотрю на лучшего друга полными слёз глазами. Я вот-вот разрыдаюсь от отчаяния.

— Тише, мелкая, — парень поднимает руки и большими пальцами смахивает слёзы, которые незаметно покатились из глаз, с моих щёк. — Не реви только. Иначе я наплюю на всё, и сам всё решу. Или его…

— Не бери грех на душу, Миша, — я зажимаю ладошкой рот друга.

Парень плотно смеживает веки. Чувствую, как его колотит от злости. Он многое хочет сказать, но сдерживается, ради меня.

— Твою мать, Алиса. Это просто невыносимо, — он подрывается с места и выпрямляется в полный рост. — И ты упряма, как ослиха.

— Миша! — шепчу испугано.

— Ушёл уже этот тостопузый хер! Свалил!

— Миша, — я с опаской поднимаюсь и озираюсь по сторонам, — не злись.

Парень взъерошивает волосы на затылке, черты его лица заметно смягчаются.

— Я побегу, Миша. Мне уже пора. Прости. Завтра увидимся.

— Я тебе позвоню, — друг перехватывает меня за запястье и дёргает на себя, носом вжимается мне в макушку, шумно дышит. — Не ответишь — вломлюсь в квартиру.

— Миш…

— Ты знаешь мои условия, Алиса. Если ты не отвечаешь на мои сообщения и звонки, я не медлю.

— А если я усну? — слабо шепчу я.

— Значит, этот пидорас может подобраться, когда ты спишь, — рычит взбешённо.

Я никогда Мише не говорил о действиях отчима, но Миша догадывается сам.

— Но он так и ночью тогда…

— Ночью рядом Дима, — обрубает друг.

И я знаю, что Миша прав. Во всём прав.

— Я очень, просто безумно сильно тебя люблю, — шепчу в грудь Миши, вжимаясь в неё лбом. — Если бы не ты… Я бы сошла с ума.

Миша не отвечает. Только руками меня крепче обхватывает и вжимает в себя. Я знаю, как сильно он боится отпускать меня домой. Знаю, что как только я зайду в квартиру, он начнёт засыпать меня сообщениями, требуя от меня немедленного ответа. Он постоянно пополняет мой телефон, чтобы я могла отвечать на сообщения.

— Я пойду, уже задерживаюсь, — нехотя отстраняюсь от Миши.

Друг кивает. Я целую Мишу в щёку, беру его руку, сжимаю в ладошке, прижимаюсь к ней щекой, выражая всю привязанность к молодому человеку. Парень белозубо улыбается. И я чувствую, как в груди разливается тепло.

— Спасибо тебе.

— За что? — в изумлении поднимает брови, смотрит вопросительно.

— За то, что всю жизнь рядом.

Мишка странно шмыгает носом и отворачивается. Я ещё раз сжимаю его ладонь.

— Пока.

— Напишу, — чуть глухо отвечает молодой человек.

Я разворачиваюсь и торопливым шагом иду домой. По лестнице поднимаюсь, едва переставляя ноги. И вместе с тем, как я приближаюсь к дверям квартиры, силы покидают меня. Меня корёжит. Хочется наплевать на всё и сбежать. Но я преодолеваю последнюю ступеньку и открываю входную дверь ключом.

— Потаскуха малолетняя! — мокрое ледяное полотенце больно и хлёстко бьёт меня по лицу. — Шалашовка, прости Господи. Вырастила на свою голову! Проститутка.

С каждым новым восклицанием матери на меня обрушиваются хлёсткие удары полотенцем. Я вжимаю голову в плечи, пытаюсь прикрыться руками.

Я стою, прижавшись к стене, как загнанный зверь. Полотенце хлещет по рукам, по плечам, по спине. Каждый удар словно прожигает кожу, оставляя за собой холодный след. Я не кричу, не плачу, только сжимаю зубы и жду, когда это закончится. Мать продолжает кричать, её голос дрожит от ярости. Я чувствую, как её слова впиваются в меня, как ножи.

— Мама. Что случилось? — спрашиваю с испугом.

— Вырастила неблагодарную! Я… Я как тебя воспитывала? А? — женщина отшвыривает полотенце и хватает меня за длинную косу.

Наматывает на руку и дёргает. Дёргает совсем не так аккуратно, как это делал Адам. Резко. Жёстко. Даже жестоко. Чтобы вся поверхность головы заныла. Чтобы луковицы волос жалобно затрещали. Чтобы из глаз от боли хлынули слёзы.

— Мама! Мамочка, я не понимаю, — визжу, вскидывая руки и пытаясь ладонями унять боль в черепушке, которая вот-вот расколется на части.

— Не понимаешь? Не понимаешь? — с каждым словом повышает голос. — Потаскуха! Дрянь! Какой позор на мою голову.

— Мама, я ничего не сделала! — кричу, пытаясь вырваться, но её хватка только крепчает. Коса натянута, как струна, и каждый её рывок отдаётся огнём в висках. — Я не понимаю, о чём ты говоришь!

Женщина отталкивает меня. Я впечатываюсь всем телом в стену, чувствую пронизывающую боль в руке. Но всего на мгновение. Потому что боль в спине, по которой мать бьёт кнутом, куда сильнее. Я слышу свист, когда она замахивается. Верещу громко, как поросёнок, которого режут.

Потому что боль невыносимая. Сколько бы раз не били. Сколько бы раз не пороли.

— Я из тебя всю дурь выбью. Я изгоню из тебя нечистую силу! Распутная девка! Удумала! Прекрати визжать! Прекрати! — и бьёт сильнее.

Я падаю на пол, поджимаю ноги, пытаясь защититься, но кнут находит свои цели. Каждый удар оставляет на коже огненную полосу, будто раскалённый металл. Слёзы текут ручьём, смешиваясь с пылью на полу. Я хочу крикнуть, что не виновата, что ничего не сделала, но слова застревают в горле, превращаясь в хриплые всхлипы.

— Мама, пожалуйста, остановись! — вырывается из меня, но она не слышит. Её глаза горят яростью, лицо искажено гневом. Она словно не видит меня, не слышит моих мольб. Снова дёргает за волосы, вынуждая подняться, и толкает к стене. Я лбом утыкаюсь в обои и глотаю крики вместе со слезами.

— Я видела тебя! Видела в окно! Сначала с одним, потом с другим обжималась. Боже, прости её грешную, распутную душу!

Скашиваю глаза и сквозь пелену слёз вижу, как мать крестится и целует крест. Всхлипываю, прокусываю губу до крови, чтобы издавать меньше звуков.

— А теперь пошла в комнату, — женщина дёргает меня за косу, тянет в комнату.

Я спотыкаюсь на пороге, падаю, расшибаю колени и ладони. Хочу подняться, но мать не позволяет. Вновь бьёт кнутом по спине. Я прогибаюсь в спине и мычу от боли.

— Молись! Молись, Алиса! Ты согрешила!

— Мама, ты всё не так поняла, — говорю тихо.

— Молчи, Алиса. Не гневи Бога ещё и ложью. Чтобы до ужина я тебя не видела! Ты грешная девка! Меня толкаешь на грех. Я не скажу отцу о твоём поведении. Солгу! Грешная, распутная девка, прости Господи.

Я лежу на полу, сжавшись в комок, стараясь не дышать, чтобы не привлекать внимания. Спина горит, каждое движение отзывается острой болью. Мать стоит надо мной, её дыхание тяжёлое, словно она сама только что пробежала марафон. Я чувствую, как её взгляд прожигает меня насквозь, но не решаюсь поднять глаза.

— Встань, — её голос звучит резко, но уже без прежней ярости. — Иди в угол. Молись. Пока не поймёшь, что ты натворила.

Я медленно поднимаюсь, опираясь на стену. Колени дрожат, ладони в царапинах, но я стараюсь не показывать, как мне больно. Подхожу к углу, встаю на колени, скрещиваю руки на груди. Глаза закрываю, но молитва не идёт. В голове только одна мысль: За что? Я же ничего не сделала!

Мать даёт мне подзатыльник и уходит, хлопнув дверью. Я слышу, как она бормочет что-то себе под нос, вероятно, молитву. В комнате становится тихо, только моё дыхание нарушает эту тишину. Я стараюсь сосредоточиться, но слёзы сами катятся по щекам.

— Господи, прости меня, — шепчу я, хотя не понимаю, за что просить прощения.

Слышу, как мать заглядывает в комнату несколько раз, проверяя, исполняю ли я её волю.

Отвлекаюсь лишь, когда слышу настойчивую вибрацию телефона.

— Почему на сообщения не отвечаешь? — голос Миши дрожит и срывается.

— Его нет дома, — шепчу торопливо.

— Ты плакала.

— Я наказана, Миш. Не могу говорить. Прости.

Я слышу шаги матери в коридоре и сбрасываю вызов. Прячу телефон в складках юбки, склоняю голову. В голове вместо молитвы одни страхи. И причитания.

— Иди на кухню. Нам нужно серьёзно поговорить, — разрезает тишину голос матери.