Невидимый враг

Глава 10

На следующее утро я проснулась и увидела перед собой пустоту.

И в этот раз то была настоящая пустота. Я уже научилась различать — по тому ощущению бьющего под дых одиночества и чуть-чуть потускневших красок мира, которые обрушивались на меня, когда его не было рядом. С ним — всё ярче, все чувства на пределе, все эмоции через край. С ним рядом я впервые ощутила, что это такое — быть желанной, быть нужной… быть живой.

Протянула руку и положила ладонь на то место, где спал мой Невидимка. Вмятина до сих пор осталась на постели. Но уже холодная, выстывшая, не хранящая больше тепла его тела.

Куда он ушёл? Когда? Как надолго?

Разум уговаривал меня, что после такого вечера, как вчера, и такого разговора по душам ни за что мой котик не ушёл бы, не попрощавшись.

Сердце тут же застучало о грудную клетку изнутри с деликатной просьбой немедленно встать и пойти проверить. Что ему, этому сердцу, неспокойно будет до тех пор, пока мы с ним не удостоверимся, что наш кот там, где ему и положено. Рядом со своей хозяйкой.

Борьба разума с сердцем длилась не долго. Да и когда у меня такое бывало, чтоб победителем было что-то другое?

Конечно же, я принялась поскорее одеваться. Кое-как причесалась и первым делом отправилась на кухню, чтобы проверить, нет ли там…

На печи красовалась моя самая большая сковорода, плотно закрытая крышкой.

Я осторожно приподняла и обнаружила под ней яичницу на… мама дорогая, пятнадцать яиц! Весь мой запас истратил за один раз, котище голодный!

Правда, почему-то без меня есть не стал.

И будить не стал тоже.

Я увидела на столе раскрытую тетрадь, а в ней — новые строчки. Давя в себе дурные предчувствия, подошла, чтобы прочитать… я уже поняла, что котика и на кухне тоже нету. Но не успел взгляд коснуться аккуратно выведенных летящих строк — я зацепилась за другое зрелище, поинтересней.

От сердца сразу же отлегло. И вместе с тем тревога усилилась.

Мой кот в огороде тренировался с ножом.

В прозрачной по-утреннему пустоте, пронизанной золотыми рассветными лучами, длинное лезвие танцевало как будто само по себе. Выписывало дуги и петли, делало резкие выпады вперёд, потом возвращалось, перелетало прямо в воздухе — очевидно, из одной руки в другую.

Потом резко дёрнулось и ринулось вперёд — хищным и стремительным полётом. Вонзилось в мой забор и осталось торчать там — войдя в доску почти до половины. Я вздрогнула.

Наконец, перевела взгляд на тетрадь.

«Доброе утро, соня!»

«Ещё не забыла, куда тебя сегодня приглашали?»

«Имей в виду, я иду с тобой».

«И нет, возражения не принимаются. Одну не отпущу. Ко всем этим кобелям, которые исходят слюной, глядя на тебя».

«Я до сих пор не понимаю, каким ты местом думала, когда решила жить одна в такой глуши и шататься без защиты по лесам и горам».

«Так что, ещё раз — даже не начинай спорить! Потому что, если помнишь, ты сама дала мне зелье невидимости. А значит, никак не сможешь мне помешать тебя сопровождать».

«Разве что ты передумаешь и никуда не пойдешь».

«У меня есть чудесный альтернативный план провести весь день в постели».

«Выбирай».

Я застонала, плюхнулась на стул и улеглась лбом на столешницу. Захотелось лбом об неё ещё и постучать.

Конечно, очень мило, что котик меня так ревнует и заботится. Вон — аж петицию целую накатал! Ни на один вопрос мой столько не распинался, прям рекорд. И я бы даже еще больше прониклась, если б он решил так и остаться, чтоб и впредь меня защищать. Но.

Во-первых, когда он пойдёт дальше по своим кошачьим делам, «чтоб цепей на себя не навешивать», мне придётся всё так же жить одной и по лесам и горам «шататься» тоже. Значит, от вот этой вот разовой акции неслыханной щедрости мне ни холодно ни жарко.

Во-вторых. И самое главное…

Я решительно захлопнула тетрадь и отправилась в огород выяснять отношения.

— Там на празднике будет мой брат! И мой учитель тоже! И куча другого народу, а я понятия не имею, на кого у тебя ещё зуб. Ты с ума сошёл, предлагать мне тебя отвести⁈ Да ты ножами своими мне уже весь дом внутри и снаружи искромсал, злыдень несчастный! — возмущённая до глубины души, я выставила вперёд обвиняющий палец.

Нож помедлил, а потом дёрнулся и аккуратно покинул многострадальную досочку. Оставив после себя, конечно же, здоровенную дырень…

Которая как по мановению руки принялась зарастать, словно её и не было. И я даже знаю, по мановению чьей руки.

Было трудно не разинуть рот, а тем более не захлопать от восторга в ладоши, но я справилась. Ещё труднее было сохранять грозовой вид и не пристать к нему тут же с просьбой объяснить, как это делается, и немедленно меня научить. Но нечеловеческими усилиями воли я сдержалась снова.

Нож поплыл в пространстве, а потом осторожно повернулся рукоятью вперёд и лёг мне в руку.

— Это ты так намекаешь, что не будешь использовать силу? А зубы и когти тоже мне отдашь?

Пустота дрогнула смешком.

А потом на мои плечи приземлились две тяжеленные лапы. И я от неожиданности выпустила нож, он упал и воткнулся в землю у моих ног.

Судя по всему, у моих родных мурашечек сегодня тоже трудный день. Потому что им пришлось всей толпой без подготовки резко высыпать по всему моему телу, когда моей шеи коснулись горячие губы.

А потом зубы.

О-о-о-о-ох, мамочки… кажется, кто-то вознамерился мне доказать, что с зубами придётся смириться. И сделать с ними ничего нельзя. И что зубы — очень полезная в хозяйстве вещь. Потому что ими можно не только яичницу кусать.

Остро-жгучее прикосновение заставило забыть обо всём на свете. Лапы держали крепко, не дёрнешься, а присваивающий, властный укус принуждал вытягиваться, изгибаться, подставлять шею удобнее, дышать глубже, млеть в сильных и бесцеремонных объятиях. А то, что хищника не видно, лишь добавляет волнения и трепета у беззащитной добычи.

Я в полной его власти.

Я никуда от него не денусь, если захочет.

Да и нет ни малейшего желания куда-то деваться, а он это прекрасно знает.

— Ай! — я обиженно айкнула, когда зубы сжались чуть сильнее, как будто нетерпеливому хищнику стало трудно сдерживать аппетит, и он решил-таки откусить кусочек от добычи.

В качестве извинения провёл по месту укуса языком — медленно, со вкусом, широким влажным движением… и это сделало с моим телом совсем уж какую-то странную штуку. Как будто внутри нарастает напряжение, тело наливается тяжестью и хочется с этим что-нибудь сделать, но не понимаю, что. И хочется одновременно оттолкнуть — и умолять сделать так ещё.

Возможно, я слишком громко думала. Потому что он послушно повторил. А я… вместо того, чтобы прекратить это безумие, закрыла глаза. Поняла, что ужасно по нему скучаю. По серебряному взгляду с лукавыми искрами и неразгаданной тайной на дне. По соблазняющей коварной улыбке краешком губ. По запаху и походке, по умопомрачительной спине и широким плечам, по рельефу рук, на которые можно было залюбоваться так, что потерять счёт времени.

Под плотно сомкнутыми веками пытаюсь вспомнить, каким он был.

Вдруг пугаюсь, что однажды могу забыть.

Кот урчит довольно, когда тянусь руками и обхватываю его за шею. Прижимает к себе тесно, без осторожности, без колебаний. Приподнимает чуть-чуть над землёй — и теперь я тоже парю в пустоте. Жуткое и прекрасное зрелище.

Впивается губами в мои без предупреждения, не спрашивая — подчиняет, сминает сопротивление, сводит с ума.

А потом несёт в хижину, продолжая прижимать к своему телу без возможности дёрнуться, продолжая порабощать поцелуем, лишать остатков воли. Даже времени не давая задуматься и прекратить. Потому что ощущений во всём теле слишком много — особенно, когда одна прижимающая меня лапа незаметно сползает куда-то вниз и начинает прижимать в совершенно уже не положенных, запретных, но от того ещё более сладких местах.

Урчит мне в губы, как кот, который добрался, наконец, до крынки со сметаной и уже вот-вот готовится сорвать крышку, чтобы вволю насладиться желанным лакомством.

Кажется, перспектива никуда не пойти становится всё более реальной.

В кухне я принимаюсь брыкаться и требовать поставить меня на место. Котик нехотя, очень и очень не сразу ставит меня на пол, и я слышу недовольное ворчание пустоты.

— А вот и нечего там возмущаться! Если ты думал таким образом отвлечь меня от планов пойти в деревню, то сильно просчитался! Это моя обязанность как ученицы друида, которая служит всему своему народу, а значит, не обсуждается!

Потом колеблюсь недолго и добавляю:

— Ты правильно сказал, я не смогу тебе помешать пойти со мной. Но ты можешь дать мне клятву?.. поклянись памятью о матери, что не причинишь там никому вреда!

Пустота злится.

Потом перо впивается в бумагу, оставляя местами рваные дыры.

«Клянусь. Но только если не попытаются причинить вред мне».

Останавливается и добавляет.

«Или всякие недоумки не будут слишком пялиться на девочку, которая уже занята».

«Впрочем, я позаботился, чтобы это было очевидно даже слепому».

И тут до меня, наконец, доходит.

Я подбегаю к рукомойнику, что стоит в углу моей кухни, и в узком зеркальце вижу ярко алеющий след на моей шее. В самом-пресамом заметном месте.

Ух, как же я зла!

Закипаю от злости, когда в своей комнате сердито оттягиваю скромный вырез платья и, выгнув шею, рассматриваю в зеркало то, что не могу назвать чем-то другим, кроме как «засосом» — вещью, до недавнего времени существовавшей со мной в параллельных Вселенных. Это у других девушек в селении я видела такие. Друидам засосы не положены. Друид и засос — два слова, в одном предложении категорически не сочетающиеся!!

— И как теперь это прятать⁈ Зараза блохастая, у-у-у-у… веника на тебя не хватает! — взвыла я.

Между тем, если я хотела успеть на праздник засветло, следовало уже собираться.

Дёргая и почти обрывая пуговицы лифа, я принялась расстёгивать платье… не сразу спохватилась, что пустота вокруг молчит заинтересованно и явно не собирается проявлять тактичность и оставлять девушку одну в такой интимный момент.

— А ну брысь отсюда! — рычу я и запускаю наугад расчёской.

Расчёску ловят на лету и уходят вместе с ней за дверь. Оставляя, впрочем, неприкрытой здоровенную такую щель. Я подхожу и захлопываю её ногой.

Поспешно переодеваюсь в своё единственное более-менее приличное платье — белый лён, ярко-алая вышивка полосой рун у подола, ворота и по краям собранных в запястьях рукавов.

Как будто абсолютно точно знал момент, когда можно входить, наглый кот снова приоткрывает дверь с будоражащим нервы медленным скрипом. Я уже безошибочно начинаю понимать, когда пустота вокруг наполняется им. И поворачиваться в эту сторону, как подсолнух к солнцу.

Бесит.

— Нет, ну как ты мог! — никак не могу остановиться. Возмущение буквально выплёскивается из меня, как убегающее молоко из кастрюли. — И вообще, у тебя инстинкт самосохранения напрочь отсутствует, или как? А если кто-то догадается? Ты же сам слышал, разведчики брата дружно установили, что следов особенно много в лесах вокруг моей хижины. И тут я появляюсь на празднике с красноречивыми следами чужого присутствия. Потому что никто из местных не осмелился бы… осквернить друида…

Последние слова договариваю совсем тихо, почти севшим голосом. Потому что мой Невидимка всё это время приближался крадучись на мягких кошачьих лапах. И под конец моего монолога бегло провёл кончиками пальцев по моей шее. Я чувствую взгляд на коже, чувствую, как он любуется результатом своих трудов и явно доволен «осквернением». И скорее всего, с удовольствием повторил бы.

С того самого момента, как я дала Барсику зелье, острота всех моих чувств будто увеличилась стократно. Пустота будоражит нервы — ведь я никогда не знаю, что он сделает в следующий момент. А от этого сумасшедшего кота всего можно ожидать.

Мой слух привыкает ловить почти несуществующие звуки движения, мимолётные шорохи и скрип старых половиц.

Моё зрение — отмечать, как колеблются шторы или краешек покрывала, когда мимо движется массивное тело.

Моё осязание… о, ему достаётся особенно.

Вздрагиваю, когда на талию ложатся две горячие ладони. Тонкий лён совершенно не скрывает этого коварного огня. Невидимка — позади меня, почти касается грудью моей спины, я это ощущаю по эху его дыхания на волосах.

А потом подаётся вперёд, задевая моё тело… и зеркало, у которого я стою, покрывается испариной, потому что кто-то на него дохнул.

По белесой дымке пальцами чертит знаки. Две древние руны. Когда я разбираю их смысл, помимо воли щёки вспыхивают румянцем.

«Самая красивая».

И на отметину на моей шее ложится печать его поцелуя.

Перед тем, как покинуть свой дом, я заплетаю туго волосы в косу. Распущенные волосы по традиции на таких праздниках носят девушки, которые ищут себе жениха. Это знак, которым без слов можно сказать очень многое. Если же волосы плотно собраны волосок к волоску — девушка пока не намерена выходить замуж… или уже просватана. В любом случае, чужим парням просьба не беспокоиться.

Барсик об этой традиции, конечно же, не знает. Но я никогда не появляюсь в деревне без косы.

А ещё перед самым выходом всё-таки нахожу в сундуке белую косынку и аккуратно повязываю её на шею. Там и учитель мой будет, и брат. И у меня, в отличие от наглого кота, инстинкт самосохранения пока ещё не атрофировался.

Весь пусть в деревню проходит… нервно. И долго.

Я никак не могу отделаться от тревоги. Всё-таки на юбилее старика будет полно народу. Что, если кто-то столкнётся с моим Невидимкой в толпе и поймает его? Среди воинов нашего племени достаточно тех, кто прекрасно знает, как работает магия невидимости, и способен распознать невидимого человека на ощупь. Что, если магический полог опадёт в самый неожиданный момент? Вдруг чужак переоценил свои магические силы? Тем более, никогда не знаешь, как именно поведёт себя такая непредсказуемая магия. Что, если Гордевид что-то почует? Что, если увидев старых врагов, чужак не сможет удержаться и сделает что-то плохое?

Если, если, если… слишком много переменных, чтобы решить это уравнение.

И поэтому я схожу с ума от волнения, пока иду лесной тропой под сенью спутанных ветвей деревьев и с предельной точностью ощущаю, как Невидимка то заходит вперёд, разведывая путь, то сопровождает меня чуть поодаль, то сходит с тропы, то снова на неё возвращается.

Но никогда не уходит от меня слишком далеко.

Селение оглушило шумом, гвалтом, звуками жалейки и губной гармошки. Кто-то притащил домбру и дребезжание струн аккомпанирует стуку глиняных кружек и заздравным крикам юбиляру, который горбится и щерится беззубой улыбкой во главе огромного стола, установленного посреди главной площади под раскидистым цветущим каштаном.

Меня тут же тащат к столу и усаживают на почётное место прямо напротив юбиляра. Добродушно улыбается мне и поднимает руку в приветствии Гордевид, сидящий по правую руку от старика, который рядом с ним кажется неоперившимся юнцом. Седая борода учителя стелилась бы по земле, если б он не заправлял её кончик за пояс.

Передо мной тут же плюхается деревянное блюдо разных вкусностей.

Кажется, я попала в самый разгар торжества, потому что один из Совета старейшин как раз произносит длинный витиеватый тост, поднимая рог горного тура в руке.

И всё это время чувствую присутствие своего Невидимки — на отдалении, но так, чтобы я оставалась в поле видимости. Его взгляд ощущаю постоянно. То затылком, то спиной, то скользит по телу вниз, то возвращается, обжигая шею под платком напоминанием о прикосновении губ. Он был прав, поставив на моём теле эту метку. Не могу думать ни о чём другом.

— Ива! — перекрывая шум веселья, низкий голос брата.

Меня приподнимают с места чуть ли не вместе со стулом, и сжимают в могучих медвежьих объятиях, от которых у меня жалобно похрустывают все косточки.

Арн отпускает меня и беглым взглядом окидывает мою фигуру — всегда так делает, проверяет, не слишком ли я похудела и не забываю ли вообще питаться со своими экспериментами. Скупым кивком сообщает, что результатами осмотра удовлетворён. Я пытаюсь незаметно поправить чуть сбившуюся косынку на шее.

— Ты чего охрану прогоняешь? — спрашивает строго, хмурит брови.

— А потому что нечего указывать своему будущему друиду! — вскидываю подбородок. Не тушеваться даже перед самым его властным «вождевским» взглядом, у меня старательно приобретённая за долгие годы привычка. Младшим сестрам иначе не выжить с такими супер-опекающими старшими братьями.

Он помимо воли улыбается.

— Ничего. Я придумал способ, как тебя угомонить и заставить больше думать о своей безопасности. И вытащить из твоих дремучих лесов.

— Да что ты темнишь вечно? Я начинаю нервничать не на шутку! — обеспокоенно заявляю я.

Улыбка брата становится загадочной и чуточку коварной.

— Скоро узнаешь. Сюрприз тебе обещанный. Гордевид сейчас объявит. И предупреждаю сразу — чтоб никаких мне споров! Обожаю свою упрямую младшую сестрёнку, но иногда ты бываешь совершенно невыносима в своём упрямстве. Мы с Гордевидом посоветовались и решили, что тебя надо просто поставить перед фактом нашего решения. Чтоб не вздумала перечить и приняла как данность.

И он уходит — занимать своё место, от юбиляра по левую руку. Мэй, кажется, осталась в этот раз дома, хотя она любит такие праздники. Наверное, живот слишком большой, уже трудно передвигаться. Роды скоро. Но тревога за подругу — не самая большая моя тревога на сегодняшний день.

После слов Арна мне становится по-настоящему страшно, что эти двое там удумали.

Перед лицом их сговора даже отходит на второй план тревога за Невидимку. Я прислушиваюсь. Его присутствие ощущается слабым эхом и повисшим в воздухе раздражением. Кот злится не на шутку, но сдерживается. Всё-таки дал мне клятву. Понимаю, что поступаю сейчас ужасно, по сути позволяя разведчику из другой страны проникнуть на праздник к ничего не подозревающим людям. Но как по-другому выйти из ситуации, когда он и без моего дозволения мог в любую минуту сам сюда отправиться, не могу придумать.

Остаётся обречённо вздыхать и плыть по течению.

И уминать свежевыпеченный хлеб, он в деревне всегда особенно хорош.

Кто-то постучал по стеклянной рюмке вилкой, когда встал Гордевид, и все замолчали.

— Итак, раз многие из нас здесь собрались сегодня, чтоб поздравить нашего дорогого именинника, пользуясь случаем я хотел бы объявить о важных решениях, которые принял наш Вождь, и которые я одобрил. Потому что считаю, что обычаи и старина — это хорошо, но когда они не мешают обществу двигаться вперёд.

По рядам, где сидели старейшины, пробежал недовольный гул. Я видела обращённые на Арна взгляды, и не все из них были добрыми. Как только он стал повелителем всего Таарна, принялся рьяно переделывать те старые традиции, которые считал вредными. Мне иногда казалось, что его путешествия по Империи и то, что из Империи была его жена Мэй, не прошло для него даром. Например, он считал, что древний обычай выигрывать невест на ритуальных поединках устарел, и девушки должны выходить замуж только по согласию. Ещё с тех пор на него точили зуб представители многих старинных родов, которые усмотрели в этом покушение на свой авторитет как хранителей устоев.

Что он на этот раз придумал, мой неугомонный брат?

Невидимка подошёл ближе, и я слегка вздрогнула, когда ощутила его ладони на своих плечах. Только в этот момент поняла, как сильно напряжена, и расслабилась. Его пальцы сжали мои плечи и слегка помассировали.

«Спасибо» — сказала я одними губами.

За то, что пришёл сказать, чтоб я не волновалась, и он не собирается сводить счёты с моим братом. По крайней мере прямо сейчас, раз обещал.

Подумалось — как хорошо, что на такие праздники не допускают наших ездовых барсов. Слишком много еды и соблазнов для больших кошек. А не то бы с их чутким нюхом моему Невидимке пришлось бы туго.

Я постаралась успокоиться и просто слушать.

Старчески надтреснутый голос Гордевида торжественно вещал:

— Друзья мои! Пора нам отменить ещё несколько устаревших обычаев! — недовольный гул усилился. Но Гордевид не останавливаясь, продолжал, будто бы и не слышал. И я понимала, что против его авторитета, помноженного на авторитет Арна, противникам реформ будет сложно что-то сделать.

Интересно, что же там такое они изменили? И почему я узнаю об этом только сейчас, наравне со всеми? Брат только недавно был в гостях, мог бы уж и сказать.

— Первое! Наш Вождь отменяет обычай виры, выкупа за смерть. Отныне нельзя просто откупиться от семьи погибшего, будто то драка, нападение или честный поединок. Любые убийства будут судить судом племени как дело общегосударственной важности.

Всё ясно. Брат снова укрепляет власть и единство страны, устанавливает законы. Мудрое решение! Надеюсь остальные, которые Гордевид намеревается объявить дальше, окажутся столь же дальновидными.

— И второе! Обычай этот тоже древний, но пожалуй, мы слишком долго за него цеплялись. Этот обычай давно устарел, и из-за него в древности уже и так случалось слишком много бед.

Он вдруг замолчал на мгновение и посмотрел прямо на меня через весь длинный-предлинный стол. Воцарилась тишина. Все ждали. Даже домбрист замолчал.

Горячие ладони на моих плечах сжались сильнее.

— Сегодня мы отменяем обычай, согласно которому друид племени непременно должен быть одинок! Отныне ему можно и семью, и детей… и все остальное, что делает человека счастливым.

И все-все-все, до последнего человека, даже дети старшего возраста, которых уже допускали за общий взрослый стол, уставились прямо на меня.

Брат.

Убью!

И что мне теперь со всем этим делать⁈

Кажется, мой Невидимка от неожиданности даже слегка выпустил когти. Потому что я ощутила мимолётные уколы в нежную кожу под платьем, там, где на моих плечах лежали тяжёлые лапы. Но быстро восстановил самоконтроль, прежде чем успел причинить мне боль.

Если бы он знал, что эта боль — ничто, по сравнению с той, которую причиняет моему сердцу. Я же понимаю, что разрешение друиду иметь семью ничего не изменит. Он всё равно уйдет, когда наступит время.

Снятие запрета не принесёт мне счастья, как надеются мой брат и учитель. Только усложнит всё ещё больше.

Я уже это ощущаю, это вспыхивает в направленных на меня со всех сторон взглядах.

Парни и молодые мужчины очень быстро соображают, что к чему. И что есть шанс породниться с семьей вождя через единственную на данный момент подходящую по возрасту, пока его собственные дочери не подросли, девицу.

А девица эта еще и магичка мощная, и вообще… то, что всегда было недоступным, запретным плодом, теперь, оказывается, очень даже можно потрогать.

И попробовать себе заполучить.

Отовсюду льются шепотки, кто-то суетливо меняет положение в пространстве, кто-то осушает чарку для храбрости, кто-то пялится, не мигая… Колин то смотрит на меня с восторженной миной на лице, то бросает угрюмые взгляды исподлобья на конкурентов. Вздыхаю.

А сводникам всё мало. Гордевид встаёт с места и объявляет танцы!

Домбра и жалейка взрываются весёлыми звуками.

Гул разговоров за столом усиливается, словно гудит потревоженный улей.

Я чувствую, как злится мой кот. Сжимает лапой моё плечо.

Когда на дальнем конце стола кто-то поднимается с места с решительным видом, но плюхается обратно, когда его толкает в бок пудовый кулак Колина… над моим ухом раздаётся низкое клокочущее рычание.

Если бы не данная мне клятва, думаю, Барсик уже на мелкие клочки тут всех бы порвал. По крайней мере, неженатую мужскую часть гостей.

Мне вдруг становится горько. Ну и смысл ревновать? Никакого официального права на это у него нет. Он мне никто — не муж, не жених, даже не официальный парень. Сам так захотел, сам обозначил, что не собирается ограничивать свою свободу никакими привязанностями.

То есть, сам привязываться не хочет, но чтоб я была привязана к нему?

А вот не дождётся.

Понимаю вдруг, что и сама злюсь. Злость на брата, на Гордевида, на кота — никто из которых даже не думает интересоваться, а чего, собственно, хочу я сама, в чём я сама вижу своё счастье — вдруг свивается тугим жгутом в единый поток. Вспыхивает у сердца яркой звездой, бьёт пряным вином в виски.

Я резко скидываю лапу со своего плеча. Кот явно не ожидал такого жеста от меня, и это получается без усилий.

А потом встаю с места.

Взгляды со всех сторон жгут огнём, впиваются в лицо и тело. Расправляю плечи. Улыбаюсь гордо. Я — будущий верховный друид племени! Только мне решать свою судьбу. Никому другому не позволю. А сегодня… сегодня мне хочется забыться. Не думать о том, какая страшная, бездонная, зияющая пропасть распахнута под самыми моими ногами. Как будет больно, когда моя душа провалится в эту пропасть, когда я снова стану одинокой. Когда буду молча провожать бесшумные кошачьи шаги в последний раз, а гордость не позволит умолять остаться.

Это будет уже очень скоро.

Но не сегодня.

Сегодня я хочу сделать ему больно тоже. Пусть ощутит хотя бы эхо моей боли. Всю её глубину он не узнает никогда. Такие, как он, не способны, наверное, любить — слишком хорошо берегут своё сердце. И это правильная жизненная стратегия, видимо. Мне бы поучиться этой жизненной мудрости у гулящих котов. Жаль, не получится.

Я уже люблю.

И эта любовь медленно убивает меня изнутри своей неразделённостью.

Всё, что я могу — улыбаться. Поэтому я улыбаюсь. Всем присутствующим. Пусть думают, что благодарю Гордевида и Арна за их заботу.

Всё, что я могу, заставить своего кота хотя бы краешком, хотя бы тенью ощутить то, что чувствую я, тот мучительный огонь, в котором сгорает моё сердце.

Если ревность собственника — единственное, что он способен испытывать, я дам ему этого сполна.

Медленно поднимаю руку и расплетаю ленту. Вытягиваю длинную шелковистую полосу из волнистых прядей волос, отшвыриваю куда-то прочь, не глядя.

Волосы распускаются по плечам, падают до самой талии мерцающим покровом.

Снова устанавливается тишина, только домбра и жалейка приглушают звук, играют чуть тише, что-то лирично-проникновенное.

Когда девушка на праздник приходит с распущенными волосами, это значит, что она ищет себе жениха.

Поведя плечами, я выхожу из-за стола, грациозно и неспешно двигаюсь к центру круга, в котором пока ещё совсем немного танцующих. Каждый мой шаг провожает множество горящих взглядов. Останавливаюсь и встряхиваю запястья. Бронзовые кружки оберегов на браслетах с тихим звоном вторят моему движению.

И я начинаю танцевать.

Как будто никого нет вокруг. Только я — и музыка. И небо над головой, а по нему плывут пышные облака, и дела им нет никакого до мелких страстей глупых людишек под ногами. Как будто не плачет сердце тихо, там, где никто не видит.

Взмахиваю руками над головой, и кружусь под звон браслетов. Белые юбки взметаются, а потом снова ластятся к ногам.

Никто не решается приблизиться. Вокруг меня словно образовался невидимый обережный круг, даже те, кто танцевал, замерли на его границах и просто смотрят. Никогда ещё я так не танцевала. Никогда ещё никто не видел танец друида. Это впервые. Раньше я танцевала лишь в глухих лесных чащах, под звёздным небом Таарна.

Закрываю глаза. Пытаюсь вспомнить. То время, когда была так счастлива в своём одиночестве. Когда не знала ещё другого счастья. Когда мне было так хорошо и спокойно наедине с горами, и только лунный свет обнимал мои плечи.

Как бы я хотела вернуть то время.

Вздрагиваю и останавливаюсь, когда ощущаю тепло ладоней на талии. Мне не нужно открывать глаза — я знаю, что когда сделаю это, увижу лишь пустоту. По-прежнему буду одна, и это лишь иллюзия близости. Я не должна доверять этой иллюзии. Вот только…

Горячие, осторожные, нежные касания слишком реальны. И я снова позволяю себе обмануться. Поверить, что хотя бы сейчас, в эту минуту, он мой.

Уверенно ведёт в танце, прижимается сзади всем телом.

Я чувствую, как вспыхивают румянцем мои щёки. Я стараюсь не показывать окружающим, что происходит со мной сейчас. И не нахожу в себе сил открыть глаза. Просто двигаюсь в такт музыке — плавно, грациозно, покачиваясь на месте, будто меня несут речные волны.

Пока по моему телу неспешно скользят его ладони.

Пока он зарывается лицом мне в волосы и глубоко вдыхает запах.

Пока по моей шее начинают чертить маршрут его губы — доходя до границы белого платка, возвращаются снова выше, дразнящим укусом задевая мочку моего уха, рычат что-то нежно и без слов пытаются объяснить простую истину. Я не смогла его обмануть. Он знает, что этот танец — только ему одному. И его руки — единственные, которые имеют право ко мне прикасаться.

Я чувствую, что этот танец заворожил гостей. Я чуствую, что никто не осмеливается подойти ближе, пока я танцую так. Вот только они даже не подозревают о причине. О том, как поёт тело в любимых руках. Как хочется ласковой кошкой мурлыкать и льнуть в ответ на дерзкие прикосновения.

Есть что-то сумасшедшее в том, как мы танцуем на глазах у всех. Как его открытая ладонь движется по моему горлу вверх, заставляя приподнять лицо, как шершавые пальцы проходятся по губам, сминая и вызывая странное, непонятное желание их прикусить. Как тяжёлая рука на моём животе вжимает в каменное тело позади меня, и вспыхивают звёздами на коже такие незнакомые, но такие властно-неумолимые желания.

Музыка останавливается.

Мы останавливаемся тоже. Я роняю бессильно руки под жалобный звон монист.

Хочется оказаться далеко-далеко отсюда, где-нибудь высоко в горах, или под спутанным пологом лесной чащи, где не будет больше никого. Но вокруг нас люди.

— Э-э-э… Ива! Тебя можно…

Открываю глаза.

Прикосновения кошачьего тела ко мне исчезают — но запястье крепко сдавливает обруч сильных пальцев. А вокруг меня словно волнами идёт воздух от раскалённого жара. Его гнев.

Темноволосый высокий таарнец — я даже имени его не могу вспомнить — вдруг отлетает от меня, будто его в грудь толкнули. Я не исключаю, что так и было.

— Хочу потанцевать одна, прости, — роняю равнодушно. Пытаюсь хоть так сгладить неловкость момента. Делаю вид, что это я его оттолкнула, своей собственной магией. Откуда этому незадачливому кавалеру знать, что я таким не владею?

Потирая ушибленную часть организма, парень поднимается, и пробормотав сдавленные извинения, ретируется. Бросает на меня опасливый взгляд. Кажется, только теперь присутствующие осознали, что я — не просто лакомый кусочек и выгодная невеста, а ещё и сильная колдунья, от которой можно ожидать чего угодно, и которую лучше не злить.

Но есть на сегодняшнем вечере такие мои ухажёры, которых подобные мелочи не смущают.

Колин уже спешит ко мне решительно, сияя улыбкой. В руках охапка ромашек — и когда успел набрать?..

Смотрю на него растерянно.

Что случилось с моим желанием пофлиртовать с другими и позлить кота? Оно испарилось напрочь. Сейчас только понимаю, какой была глупой. Я же добилась цели! Мой кот завёлся до такой степени, что кажется, тут сейчас случится смертоубийство.

— Колин, стой! — выставляю вперёд ладонь.

Он послушно останавливается, сверкая на меня белыми зубами. В глазах столько обожания и восхищения, что меня колет угрызениями совести. Невидимые пальцы на моём запястье предупреждающе сжимаются и дёргают, не пускают, когда я пытаюсь сделать шаг вперёд. Вздыхаю. Вот же… ревнивый собственник! Надо срочно что-то делать, как-то разрешить ситуацию, пока у него от ревности окончательно не снесло крышу. Потому что у меня уже все волоски на теле дыбом от того, какой концентрацией магии вокруг меня наполнен воздух. Это как мрачные тучи, клубящиеся перед грозой. Вот-вот взорвутся разрядом.

— Я сказала, что сегодня хочу танцевать одна. На тебя тоже распространяется.

— Но… ты же волосы расплела! Я думал… — недоумённо хмурит брови Колин. Пытается сообразить, что к чему. Напрасная попытка! Я сама себя уже перестала понимать. Потом он, кажется, вспоминает, зачем шёл, и его лицо разглаживается. — На вот, возьми!

Протягивает мне свой веник.

Под ногами у Колина начинает тлеть трава.

Я снова вздыхаю. Ну что ж… сходить с ума, так до конца. Какого ещё безумия недостаёт в моей коллекции сегодня? Вот такого, пример.

Поднимаю свободную правую руку и решительно стягиваю с шеи платок. Благо, кот за время танца своими поцелуями и так уже совершенно распустил узел, держалось всё на честном слове.

Трава перестаёт тлеть.

Я всей кожей чувствую удивление Невидимки. Хватка на моём запястье чуть ослабевает.

А на Колина так вообще больно смотреть. Он следит глазами за моим жестом… и замечает отметину от поцелуя на шее. Весь становится какой-то сникший, несчастный… ромашки падают в грязь. Мне становится жалко их, и жалко хорошего парня. Но что поделаешь! Тот, кто любит, всегда слишком уязвим, обнажает душу, снимая броню, и в это, самое нежное и беззащитное, бьют больнее всего — это наш общий жизненный урок, мой друг! Надеюсь, ты сможешь вылечиться от этой болезни прежде, чем она зайдёт слишком далеко и станет смертельной. Я вот не смогла остановиться вовремя. Мне, кажется, уже поздно.

— Могла бы просто сказать, что уже нашла себе жениха… а я-то думал, и чего наш вождь так спешил изменить обычай… ну ты это… счастья тебе!

Он разворачивается и уходит с поникшими плечами.

Больше ко мне никто не решается подходить. Эту сцену видели все, кто мялся в нерешительности за пределами круга и думал, как бы ко мне подкатить. По счастью, хотя бы брат с Гордевидом ничего не заметили — они о чём-то оживлённо спорят со старейшинами за столом.

Я снова одна. Снова играет музыка, но танцевать как на зло больше не хочется. Всё настроение растеряла. В сердце будто торчит невидимая отравленная игла, каждое движение загоняет её всё глубже и глубже.

Но будь я проклята, если ему это покажу.

Вздёргиваю подбородок, фыркаю и говорю едва слышно. Так, чтобы слышал только мой Невидимка:

— Глупости какие! Нет у меня никакого жениха. Да и парня нету. Правда, теперь-то можно! Надо будет поискать. В крайнем случае, всегда есть надёжный и гарантированный вариант. Колин…

Меня дёргают за руку назад, чуть не падаю, теряя равновесие.

И тащат куда-то за пределы оживлённой площади.

Прямо через толпу, расталкивая людей, и мне приходится извиняться за нас обоих.

Там, на краю площади, высятся грушевые деревья, изнывающие под тяжестью зреющих плодов. Сладковатый запах дурманит и напоминает о детстве. Доносится весёлая музыка, всех будто «расколдовали» с моим уходом, жители поселка дружно пускаются в пляс, над площадью то и дело слышны взрывы хохота, стук глиняных кружек, здравницы юбиляру.

А меня толкают в укромную тень позади широченного ствола — и словно по волшебству отсекают от бурлящей толпы.

Вжимают спиной в шершавую кору, до сладкой-сладкой боли, вдавливают всем телом, надёжно фиксируя со всех сторон, чтоб не сбежала. А я и не собираюсь.

Снова закрываю глаза — чтоб лучше представить, что весь мир и правда исчез, и остались только мы.

Подставляю губы пьяному, властному поцелую. С которым Невидимка впивается в меня и долго, долго, так что ноги подкашиваются и сердце останавливается, доказывает мне, кому я на самом деле принадлежу.

И я изо всех сил пытаюсь не думать ни о чём таком. Вообще ни о чём не думать, только наслаждаться моментом… но от того, как именно он меня целует, как жадно набрасывается на губы, как тихо и грозно рычит мне в шею, добавляя новых следов своего владычества на моё тело, в душе помимо воли начинает расцветать робкая надежда.

А потом всё заканчивается.

Как-то вдруг, резко и без предупреждения. И я остаюсь одна возле дерева, ощущая, как равнодушный ветер холодит там, где только что обнимали горячие руки.

Невидимка оставил меня одну.

Я растерянно оглядываюсь — и вижу, как мимо меня на праздник идёт опоздавшая гостья, рука об руку со своим высоким светловолосым супругом. В ладони у неё ладошка семенящего малыша, крохотную девочку держит на руках мужчина.

Ужасно красивая блондинка с огромными яркими глазами — преступно счастливыми глазами! — и заразительной улыбкой. На ней бледно-розовое платье местного фасона из простой льняной ткани почти без вышивки, но и в нём она умудряется ступать и выглядеть по-королевски.

Принцесса Зиала. Та самая, которая так и не вернулась к себе в Империю когда-то, попав в Таарн в составе посольства, а предпочла выйти замуж за простого местного парня.

Единственная дочь всевластного Императора.

Кот ушёл, как положено коту — бесшумно и без предупреждения.

Оставив на губах сладкий вкус поцелуя и горький вкус несбывшихся надежд.

Нигде не чувствовалось ни малейшего следа его присутствия, а я научилась очень тонко это ощущать, каким-то обострившимся внутренним чутьём. Абсолютно пустая пустота.

Медленно, как потерянная, поднимаю руки и туго заплетаю косу. Больше мне ни к чему оставлять волосы распущенными. Это был морок, наваждение. Было и прошло. Как-то резко и сразу я очнулась.

Так не ведут себя с девушкой, если она дорога.

Пора уже просыпаться, Ив. Возвращаться в реальность, пока она не ткнула тебя в истину носом, как глупого доверчивого котёнка.

Я зачем-то ещё долго стояла у того дерева одна на ветру. Потом захотела проверить одну догадку. И отправилась искать Зиалу.

С ней я не то, чтобы много общалась — легкомысленная капризная южанка мне не слишком была по душе. В отличие от жены моего брата, которая была невероятная милаха с золотым сердцем, эта заносчивая принцесса каждым взглядом и каждым жестом подчеркивала, что она — не как мы все, белая кость и голубая кровь. Что только в ней Дорвин нашёл? Хотя, известно, что. Мужчины!

От этого понимания мне захотелось невесело усмехнуться. Пусть у меня не слишком много своего опыта, зато я наблюдательная. Почему-то так устроено в жизни, что у парней стадный инстинкт. Если девушка всем нравится, они будут с ума сходить и пытаться добыть её себе. Просто потому что конкуренция подстёгивает. А раз девушка нравится всем, значит она — особенно ценный приз. А тут ещё и настоящая принцесса.

Может, и мой кот повёлся?

Может, ларчик просто открывался и вот она — цель его путешествия? Он ведь и сам не отпирался, что бабник. Он из Империи. Она тоже. Могли они встречаться раньше? Почему же нет.

И вот я лечу, как мотылёк на пламя, зная, что истина, скорее всего, обожжёт мне крылья. Но мне позарез хочется узнать — поэтому пробираюсь сквозь толпу и выискиваю глазами Зиалу. Благо, её трудно не заметить — такие, как она, всегда попадают в центр внимания, где бы ни очутились.

А она такая весёлая — смеётся заразительно и ломает изящными пальчиками хлеб, горячий, только из печи, с хрустящей корочкой. Муж держит на коленях дочку, кормит сам с ложки ребёнка и смотрит на жену с восхищением, ловит каждый жест. Наверняка пылинки сдувает с неё.

— Как поживаешь, Зиала? — бесцеремонно подсаживаюсь по другую руку от принцессы.

Она одаривает меня снисходительной улыбкой, как будто я её эта, как там у них… фрейлина. В личной свите. От некоторых своих придворных замашек Зиала так и не избавилась.

— О, великолепно! А ты как, малышка Ива? Слышала, замуж собираешься!

Я чуть не подавилась яблоком, в которое вгрызлась для приличия, чтоб не бросалось в глаза, что я подсела к Зиале не просто так.

— Нагло врут… — пробубнила я с набитым ртом, пытаясь прожевать сочный кусок.

— Ну, может я что-то не так поняла, — миролюбиво согласилась принцесса и отвернулась, ответить мужу на какой-то вопрос. Он подливал ей вина, дорогого, заграничного, в глиняную кружку. Я узнала вино по этикетке — Арн недавно покупал у заезжих имперских торговцев дюжину бутылок. Видимо, подарил имениннику на праздничный стол.

Я посидела немного и собралась с мыслями. Зиала даже и не думала поддерживать светскую беседу. Кто я ей? Это мне позарез нужна информация. Поэтому я предприняла ещё одну попытку заговорить.

— А как там у тебя на родине? Как твой папочка поживает?

И…

Да!

Вот оно!

Я чувствую его.

Он здесь. Он рядом. Бродит вокруг, смотрит жадно, прислушивается к каждому слову. Больше не приближается ко мне. Я больше не его магнит, не тот центр, вокруг которого обычно он нарезает круги. Я просто декорация. Часть окружающего ландшафта. Кот наблюдает за обстановкой, навострив уши, и возможно, даже слегка обратился.

Его напряжение чувствуется в воздухе, я ощущаю это всей кожей по мурашкам на предплечье, по вздыбленным крохотным волоскам на затылке.

Поэтому решаю развить успех.

— Его императорское величество случайно к нам в гости не собирается?

«Во главе огромной армии», так и хочется добавить. Но я прикусываю язык. Зиала глуповатая, но не злая. Если она знает о какой-то угрозе, вряд ли могла бы смолчать. Точно бы проболталась. Моё дело, правильно её разговорить.

— Папочка? — она хмурит брови и видно, что не очень привыкла думать о неприятных вещах. — Он так обижен на меня, что я решила поселиться в таком захолустье!

Я думала, она добавит извинение, и что не имела в виду ничего дурного про наш дом… но она даже и не думала. Что было на уме, то и ляпнула. Она и правда считает Таарн захолустьем.

А в памяти немедленно всплывают другие слова.

«Ты талантливая волшебница. И такой талант преступно зарывать в глуши…»

В них определённо есть что-то общее. Говорят, подобное тянется к подобному. Я отлично могу представить моего кота рядом с такой девушкой, как Зиала. Они бы очень красиво смотрелись.

На меня нападает уныние, стараюсь не поддаваться. Надо сосредоточиться и слушать дальше — там Зиала ещё что-то продолжает болтать…

— Он так меня звал назад, так звал! Видишь ли, после моего ухода, увы, трон ему оставить не на кого, и наследников совсем нет. Тем более, что… Ай!!!

Она вскакивает и начинает отряхивать своё платье, по которому расползается уродливое алое пятно. Видимо, когда эмоционально жестикулировала, опрокинула кружку.

Я подхватываю льняную салфетку со стола, помогаю ей.

Зиала так расстроена, что немедленно чуть не плача просит мужа вернуться домой. Всё-таки, она осталась принцессой до кончиков ногтей! Не терпит ни малейшего несовершенства в своём внешнем облике.

Я решаю, что мне тоже пора.

Ухожу тихо, ни с кем не прощаясь.

И меня никто не провожает.

Обратная дорога кажется такой долгой… я не замечала раньше, как далеко моя хижина от ближайшего поселения. И какими пугающими могут быть молчаливые горы в темноте.

Возвращаюсь в хижину, отворяю тихо дверь… оставляю её незапертой, всего лишь прикрываю. Сбрасываю обувь, прохожу босиком на кухню. Света не зажигаю. Просто забираюсь с ногами на стул, обхватываю колени и сижу так. Без всяких мыслей, пялюсь на круглую луну в окне. В голове пустота. На душе тоже.

Когда едва слышно скрипит дверь за спиной, и я снова ощущаю чужое присутствие, внутри почти ничего не шевелится. Заставляю себя быть бесчувственной и равнодушной куклой. Надо заранее подготовиться к прощанию. Может, тогда будет не так больно.

Один за другим загораются магические огни. Рой зеленоватых искр вспархивает к потолку. Красиво… мне будет не хватать этой магии. Он так и не успел научить.

На стол передо мной увесисто падает моя тетрадь, открытая на пустой странице.

«Она правда счастлива здесь? Зиала»

Нет, бесчувственной куклой быть не получается. У кукол внутри нет сердца, которое ведёт себя по-предательски глупо — то пропускает удар, то начинает колотиться как бешеное. Снова это имя. Снова она…

А ведь я не упоминала ни разу в разговорах, как зовут имперскую принцессу. Он её знает.

По крайней мере, лицо получается держать. Продолжаю сидеть неподвижно, обнимая колени. Мне сейчас все силы нужны, чтоб не разреветься. Почему так горько…

— Значит, врал? Про возлюбленную? Что нету?

«Не говори ерунды», — раздражённо ложатся буквы на бумагу, царапая кончиком пера.

— Тогда почему спрашиваешь? Что тебе за дело до неё?

«Раз спрашиваю, значит нужно».

— Да! Да, она счастлива. Ты же видел её на празднике. Разве такая девушка, как она, осталась бы в Таарне, если бы не хотела? Он любит её, муж. Счастливая она.

Не получается взять эмоции под контроль. Они меня захлёстывают с головой, прорываются обидой и отчаянной завистью в голосе. А он ничего не замечает. Ему всё равно. Он сейчас думает только о Зиале.

«Значит, её не удерживают насильно?»

— С ума сошёл?.. Постой, так ты за этим явился? Узнать о принцессе?

Мурашки по спине. Пялюсь в тетрадь, не мигая. Жду его ответов. Одновременно и хочу, и не хочу видеть, что права.

«Не пытайся, малышка. Я сказал уже, есть вопросы, на которые я не буду отвечать. Но о ней мне узнать тоже важно. Это было слишком странно, когда Зиала не вернулась из поездки, а потом пришла весть, что она вышла замуж за простолюдина. Естественно, возникают сомнения в добровольности. На неё это совершенно не похоже».

Значит — он знает, что на неё похоже, а что нет…. кольнула непрошенной ревностью мысль.

— Таарн меняет людей, — пожала я плечами.

Он больше ничего не отвечает и не спрашивает. Очередной выдранный исписанный листок летит в огонь беззвучно.

Хотела бы я, чтобы его Таарн тоже изменил. Но мечтать не вредно, как говорится. Я тоже молчу. Не хочу ни о чём разговаривать. Молчание между нами повисает сотнями невысказанных слов. Молчание — будто ещё одно действующее лицо в нашей маленькой драме.

А потом вдруг после долгих-долгих раздумий мой Невидимка открывает чистый лист и снова пишет.

«Я хочу просить тебя о помощи. Если ты сделаешь кое-что, это очень поможет мне добиться цели моего путешествия. И это не причинит никому вреда, обещаю».

Вздрагиваю.

Чтобы потянуть время, расцепляю замёрзшие руки, опускаю колени… ноги засидела, не слушаются. Кое-как опускаю ступни на пол и встаю со стула. Смотрю туда, где по моим расчётам, должно быть лицо Чужака.

— Чего ты хочешь?

«Я должен узнать, что на самом деле случилось шесть лет назад с Архимагом Империи, которого убили в Таарне».

Отшатываюсь. Роняю стул. В тишине он падает с оглушающим грохотом.

Никто из нас не торопится поднимать.

Мне становится страшно до чёртиков. Я медленно пячусь, пока не упираюсь спиной в жёсткое ребро стола. Магические светляки светят глуше, их сияние больше не кажется мне уютным. Теперь оно зловещее. В абсолютной тишине уже не понимаю, где именно сейчас находится Чужак.

Какой бы дурочкой доверчивой я не была, но сложить два и два в состоянии. Маг. Из Империи. Который интересуется судьбой проклятой ведьмы Ашайи, которая тогда, шесть лет назад, едва не убила моего брата и Гордевида. Сейчас мне бы пришлось оплакивать на две могилы больше — если бы они не успели разделаться с сумасшедшей старухой раньше. Почему, ну почему я не подумала о таком варианте раньше⁈

Всё это может означать только одно.

Я отклонилась так далеко, что кажется, столкнула спиной вазу с цветами. Глухой стук, мокрое пятно расползается по скатерти и добирается до моих ладоней, терпко пахнет опрокинутыми цветами…

— Ты — маг ордена Безликих?

Ни разу, ни разу даже в голову мне не пришло, что Незнакомец может быть связан с этими страшными людьми. Просто никаким образом не ассоциировался этот жизнелюбивый, дерзкий, улыбчивый, яркий, мужественный человек с тем, что я слышала от Мэй о Безликих. Она рассказывала о них редко, так сильно ее бросало в дрожь от одного воспоминания.

Верные слуги Императора. Орден магов, которые поклялись служить ему до гробовой доски. Закрытое сообщество, о котором почти ничего не известно, кроме того, что все его адепты ходят закутанные в плащи с головы до ног, а под капюшонами у них не видно лиц — так, что кажется их и вовсе нет. Поэтому их и называют Безликими. Каждый из них — сильнейший маг. Самые главные усиливают свои магические способности при помощи посохов с навершиями из особых кристаллов. И во главе Ордена стоял Архимаг… самый сильный и самый жестокий к врагам Империи. До тех пор, пока мой учитель и мой брат его не уничтожили. Вернее, её. Архимагом Империи, лица которого никто никогда не видел, оказалась старуха, в тщедушном теле которой пряталась колоссальная сила, и столь же ужасающая злоба.

Нет, мой Барсик совершенно не похож на этих мрачных и зловещих демонов в человеческом обличье!

Или я заталкивала эти мысли так глубоко, что они ни разу даже не прорвались на поверхность — только чтобы продолжать свои глупые иллюзии? Потому что влюбилась как дура и ослепла? Не видела очевидных намёков? Связь с Империей, завораживающая магическая сила, безграничные знания, которые могут быть получены только долгими годами упорных тренировок и… обучения?

Молчание тишины кажется мне теперь угрожающим.

А потом я всей кожей ощущаю приближение большого и сильного тела.

Что он сделает теперь, когда я узнала его тайну? Убьёт, чтоб не наболтала? А хотя что это я, дурочка. Сама же просила ответов. Вот и получай теперь.

Отворачиваюсь, когда проводит невидимыми пальцами по моей щеке.

Моя грудь высоко вздымается, я судорожно вцепляюсь в край столешницы. Наверное, стоило бы бежать — но смысл?.. Догонит всё равно.

Мягкая лапа, обернувшаяся в доли секунды, ведёт по моему лицу вниз, касается горла, заставляет вздрогнуть от холодного прикосновения когтей к беззащитной коже. Там, где бешено бьётся жилка.

Останавливается на границе, где нежная кожа закрывается грубой тканью платья. Медлит… сжимается на плече.

Разворачивает меня. Лицом к столу.

Прижимается всем телом сзади, и я настолько теряюсь в буре своих чувств, в реакциях своего организма на это бесцеремонное поведение, что не сразу понимаю, что делает Чужак. А он заставляет смотреть на столешницу, где по-прежнему лежит моя тетрадь. Лужа воды подбирается к ней, чтобы промочить, но ни он, ни я не обращаем внимания и не делаем ничего, чтобы спасти записи.

Нам сейчас не до этого.

Нам сейчас ни до чего.

Момент истины?

«Безликий… Не успел им стать. А теперь уже вряд ли захочу. Есть другие дела, поважнее».

Выдыхаю медленно. Только теперь замечаю, что всё это время не дышала.

— Тогда зачем тебе знать об Ашайе?

«Значит, ты знаешь её истинное имя. Секрет, которым владело лишь несколько человек на этом свете».

Не спрашивает. Утверждает. Будто обвиняет. Словно я тем самым подтвердила чуть ли не причастность к убийству.

Кажется, его сильные руки заточили меня в клетку, упираясь в столешницу по обе стороны от моего тела. Дыхание касается шеи сзади. Я пытаюсь отстраниться, но в это самое мгновение куда бы я не двинулась, везде — он.

— Конечно, я знаю! — восклицаю, не выдерживая. — Эта ведьма едва не угробила моего брата! И его жену! И учителя моего! К счастью, они успели раньше. И мир стал чище и безопасней, когда это случилось.

«Мир потерял одного из величайших магов, носителя неисчерпаемых знаний, когда это случилось».

Мне кажется или… он скорбит по ней?

Не могу удержаться, чтобы не задать ещё один вопрос.

— Ты… её сын?

«Нет».

— Ученик?

«Слишком много вопросов на сегодня, малышка. Так ты поможешь? Для меня это на самом деле важно. Только истина. Всё, чего я прошу».

— А когда ты узнаешь истину… станет ли следующей целью месть?

Но кажется, он и правда решил, что на сегодня слишком много вопросов.

Всю тетрадь целиком охватывает магический зеленый огонь. От неё остаётся лишь пепел. Как и от цветов, забытых на столе.

Больше не будет ответов от него сегодня.

Значит, моя очередь давать ответы.

— Хорошо. Я… помогу. А после этого ты уйдёшь.

Тоже не спрашиваю. Утверждаю. Я знаю, что он не станет с этим спорить.

Один за другим гаснут волшебные светляки.

Мы стоим так как были в темноте. Неподвижные. Молча. Он почти обнимает — но это всё-таки не объятие. Как будто ждёт от меня ещё каких-то слов. Но я вся — камень. Все мои силы сейчас брошены на то, чтобы не разреветься перед ним.

В конце концов, он делает шаг назад, и я остаюсь одна.

Когда ощущение чужого присутствия на кухне исчезает, закрываю лицо руками.

Стою так до тех пор, пока последняя непролитая слеза не выжигает меня изнутри. Но я смогла их сдержать — и ни издала ни звука. Могу собой гордиться. Ночью в моей хижине так тихо, что каждый шорох стрелки часов слышится как удар.

В конце концов, замерзаю насмерть и как потерянная иду греться в свою комнату. Повторяя привычный за много лет ритуал, умываюсь, вычёсываю и переплетаю косу, переодеваюсь в ночную сорочку, забираюсь в постель, укрываюсь одеялом — и только потом вспоминаю, что вот уже много дней по ночам со мной делит постель мужчина. Правда, сейчас я не чувствую его присутствия в комнате, поэтому, наверное, позволила себе переодеться без тени сомнений и даже заняла середину постели. Как делала когда-то, до него. После его появления… я двигалась на одну половину, а место рядом всегда было занято.

Но не сегодня.

Луна скупо освещает комнату серебристым светом. Из приоткрытого окна доносятся ночные шорохи, стрёкот сверчков. Чёрная решётка тени от оконной рамы прочертила белую постель.

Я лежу на спине ровно посередине постели, бессильно уронив руки на подушку по обеим сторонам от головы, и смотрю в пустоту перед собой бессонными, воспалёнными от непролитых слёз глазами. В голове ни одной нормальной мысли, сознание — как погружённый на дно тёмного озера камень. Укрыто толщей воды, неподвижно, скованно тяжестью. И сон ко мне тоже не идёт.

Наверное, кот ждал, пока я усну, чтобы вернуться. Потому что неслышимые простым слухом осторожные шаги я ощутила далеко за полночь.

Дверь в спальню тихо отворилась, так же бесшумно закрылась.

Ближе.

Ближе.

Остановился над постелью и смотрит на меня. О чём он думал там, в темноте, пока бродил безлюдными ночными тропами? О чём думает прямо сейчас?

Нет смысла притворяться, что сплю. Я повернула голову туда, где он стоял, но ничего не сказала и не сделала попытки передвинуться и освободить место. Тело по-прежнему не слушалось, мне не хотелось шевелить ни рукой, ни даже пальцем. Как будто из него враз ушла вся воля к жизни.

Длинный выдох — этот звук в ночной тишине был едва слышим, но я уловила его обострённым слухом.

А потом тихо скрипит кровать под тяжестью тела.

Я ощущаю его движения в пространстве. Он рядом. Сел на край постели. И всё так же смотрит давящим, тяжёлым, жадным взглядом голодного хищника. Когда дикие коты смотрят так на добычу, та обычно старается убраться с этого места, не чуя под собою ног. Но я не могу. Куда мне бежать? От себя не убежишь. Мне про себя всё предельно ясно.

Остался только один-единственный вопрос.

Я ведь уже упала в эту тёмную бездну, из которой после его ухода буду выбираться обратно к свету ещё очень и очень долго.

Насколько глубже позволю себе упасть?

Упаду ли так глубоко, чтобы вряд ли потом подняться?

Он знает, что я не сплю. Он видит, что от его присутствия ускоряется кровь по венам и приливает к щекам. И грудь под тонким одеялом вздымается выше.

В залитом лунным светом полумраке я замечаю, как его край начинает медленно ползти вниз с моего тела. Медленно, так медленно, оголяя изгиб за изгибом, прикрытые лишь тонкой полупрозрачной тканью сорочки. Я могла бы остановить, если бы хотела. Он даёт мне шанс остановить, делая это подчеркнуто неторопливо.

Одеяло летит на пол. Только угол остаётся небрежно лежать на краю постели.

Мне не нужно видеть Чужака, чтобы ощущать горячечный жар его тела, гибко перетекающего в пространстве, напряжённо нависающего надо мной. Я знаю, что ловит сейчас пытливо выражение моего лица, выражение моих глаз. Вряд ли ночной полумрак — препятствие для кошачьего зрения.

Что ты видишь сейчас на моём лице?

Понимаешь ли причину того, почему я безмолвно и безвольно лежу под тобой, не реагируя… но и не останавливая?

Моя боль… которая уже сейчас расцветает внутри отравленным цветком — почему ты её не ощущаешь своими фантастически обострёнными кошачьими чувствами? Или для подобных чувств у тебя нет врождённых способностей их ощущать?

На мгновение закрываю глаза, когда жаркие губы приникают к моей ключице. Впиваются в кожу, впитывают мой вкус. Мои безвольные ладони на подушке… так хочется опустить руки, нащупать в пустоте его голову, запустить пальцы в непослушную гриву волос, прижать ближе… но я справляюсь с искушением.

Отстранённо, словно со стороны наблюдаю за тем, как будто сама собой начинает медленно задираться сорочка на моих ногах, собираться в складку на бедрах. Шершавое и горячее прикосновение ладони, которая оглаживает открывшееся пространство, сжимает нежную кожу, запускает дьявольский огонь по венам.

Настойчивые губы движутся ниже.

Ложатся беглым, дразнящим поцелуем в ложбинку на груди.

Как живая, неспешно распускается тесьма завязки, что удерживает ворот.

Белая ткань послушно тянется ниже. Это настоящее безумие — если не знать, что происходит на самом деле, кажется, будто моя рубашка движется и пытается сползти с меня сама. Потому что глаза видят лишь пустоту надо мной, выше. Но я знаю, что если бы потянулась к этой пустоте, обняла бы горячее, каменно-напряжённое тело. И одно только небо знает, как сильно хотелось мне это сделать.

Он останавливается раньше, чем моя грудь оказалась бы совсем обнажена. Щадит мою стыдливость. Пока.

Но зрелище уже сейчас слишком красиво в своей откровенной постыдности. И он замирает на мгновение полюбоваться. Я чувствую движение его взгляда по своей белеющей в полумраке коже так, будто трогает пальцами.

Ещё ниже.

Вздрагиваю, когда поцелуй через невесомую ткань обжигает живот. Ещё один. И ещё. И ещё. Цепочкой огненных искр, вокруг выемки пупка. Оглушительный грохот крови в моих ушах.

Сегодня он не планирует больше тормозить.

Я знаю, что ещё мгновение — и вся тяжесть его тела обрушится на меня, как стены дворца в землетрясение падают каменными глыбами на головы несчастным, и точно так же под его тяжестью будет погребена моя воля к сопротивлению. Я уже её теряю, чем дальше, тем сильнее путаюсь в охвативших меня эмоциях. Заражаюсь его огнём, его желаниями. Тем более, что желания эти так созвучны желаниям моего собственного тела, которое поёт и плавится под его губами, умоляя не останавливаться. Умоляя мой разум забыть обо всём и хоть раз в жизни просто пожить одними лишь чувствами.

Но я слишком хорошо знаю, в какую беду могут завести чувства.

Не одна и не две девочки приходили ко мне в хижину в слезах, умоляя дать каких-нибудь трав от последствий этих чувств. И уходили с такими отрешёнными лицами, будто жизнь их кончилась, когда я отказывала.

Мой брат иногда находил виновника и заставлял жениться, принять ответственность за свои поступки. Ни разу ничего хорошего не выходило из таких союзов. Девушки всегда оставались несчастными, потому что изначально доверились не тому человеку. Поверили в то, чего не было. Приняли за любовь простую похоть и жажду обладания.

Друиды слишком многое видят и замечают.

Друиды не могут себе позволить роскошь обманываться.

— Стой… я должна кое-что сказать… Послушай меня.

Он останавливается, его тяжёлое дыхание — на моём животе. Сжимаю крепче колени. Это никак не помогает унять пожирающий изнутри огонь. Но я изо всех сил концентрируюсь на том, что должна сказать.

— Завтра я пойду к моему учителю, Гордевиду. Попрошу рассказать мне о том, что произошло шесть лет назад. Если поклянёшься не причинять ему вреда, возьму тебя с собой. Надеюсь, из этого разговора ты узнаешь ответы на все терзающие тебя вопросы. И поймёшь, что Таарн не заслуживает мести. В наших горах каждый находит то, что ищет, и каждый получает по заслугам. Ашайя пришла сюда со злом, и была наказана Таарном. Я… лишь надеюсь, что ты пришёл не с тем же самым. Потому что хочу верить, что твои пути с нашими разойдутся мирно, Чужак.

По сгустившемуся в воздухе напряжению понимаю безошибочно. Ему не нравится то, что я говорю.

Что я заговорила о таком в подобный момент.

Но в правильности того, что делаю сейчас, я уверена, кажется, больше, чем в чём бы то ни было за всю свою жизнь. Поэтому продолжаю бесцветно-ровным голосом. И знаю, что он слушает внимательно каждое слово.

— Есть ещё кое-что важное, что я хотела тебе сказать.

В комнате такая оглушающая тишина, что я слышу медленный стук собственного сердца. Кажется, оно замедляется так, что вот-вот остановится. Но я должна собрать все силы и закончить начатое.

— Цели, которые привели тебя сюда, какими бы они ни были, никогда не включали меня. И после — ничего не изменилось. Я… понимаю это. И ничего от тебя не прошу и не жду. Ты был честен со мной, когда говорил про свободу и жизнь без связывающих цепей долга. Я ценю это. Поэтому буду откровенной тоже.

Ждущий, цепкий, тяжёлый взгляд на своём лице ощущаю всей кожей.

Кот злится.

Мои слова нравятся ему всё меньше и меньше. А особенно то, как именно я их говорю. Но прости. Моя правда горька для меня самой прежде всего.

— Правда… состоит в том, что я люблю тебя. А ты меня нет. Поэтому отныне и до самого твоего ухода я запрещаю тебе прикасаться ко мне даже пальцем.

Тихое рычание. Рывок прочь.

Исчезает ощущение нависающего надо мной тела.

Прохладный ночной ветер врывается в пространство, которое раньше было заполнено чужим жаром, что вот-вот должен был обрушиться на меня и сжечь дотла. Но я опередила. Не допустила этого.

Не упала на самое дно бездны, из которой мне бы уже не было возврата.

Шлейф его магии почти вырывается из-под контроля, когда он уходит из моей комнаты, повинуясь моим словам. Но я успеваю ощутить отголосок его эмоций.

Он в бешенстве.

Я не понимаю, зачем так злиться. И почему. И на кого.

Не на меня он злится точно. Хотя бы это радует.

Скорее на ситуацию. Ну и пусть. Это хорошо. Я бы не хотела, чтобы мой котик сердился на меня.

Громко хлопает дверь. Против обыкновения Чужак забывает позаботиться о собственной бесшумности.

Какое-то время я слышу разъярённые метания туда-сюда за стеной, по моей кухне. Кажется, даже задевает мебель, раздражённо отодвигает со своего пути, и ножки стульев жалобно скрипят по полу.

Рычит в бессилии, словно зверь в клетке. Я вся сжимаюсь от этих звуков.

Потом — тяжёлый хлопок ещё одной двери, кот уходит из хижины. Я уверена, что не далеко. Ведь обещала утром отвести его к Гордевиду. Надо хоть немного поспать до утра, чтоб были силы на это путешествие. Мне их понадобится очень и очень много. Чтобы выдержать присутствие рядом мужчины, которого я люблю. Чтобы выдержать то, как далеко теперь он будет от меня.

А скоро окажется ещё дальше. На другом конце света. На дальних, неизведанных берегах — он же так мечтает узнать все их тайны и все чудеса. Пусть.

Уходи, я не стану тебя эгоистично удерживать! Не стану камнем на твоих ногах. Не попрошу остаться. Если бы хотел, ты бы остался сам.

Я слишком гордая для этого, неужели ты не видишь?

Я слишком гордая, чтобы сохраниться в твоей памяти всего лишь приключением на одну ночь.

Я бы умерла без тебя потом, если бы позволила то, чего так властно требовали твои губы и руки.

Уже умираю — сейчас, одна, на середине пустой и холодной постели, когда ты не сделал и попытки опровергнуть мои слова о том, что ты меня не любишь.

Ну да ничего. Ты ведь знала, что так будет — правда, дурочка Ив? И всё-таки вопреки всему так отчаянно, так глупо надеялась на чудо, и вслушивалась в тишину, и молила небеса, чтобы ты обрушил заклятие ответными словами.

Но не случилось тех слов. Тишина по-прежнему хранит заповедное молчание. Магия невидимости не отпустила из своих цепких лап хранимого ею мужчину. А то, что он бесится сейчас где-то там, в ночи… ну так и барс в горах бесится, если добыча ускользает из-под носа.

Ничего. Найдёт новую. Ему это будет не сложно.

Острым ножом по сердцу полоснула боль. Но усилием воли я заставила себя об этом не думать.

Ты справишься, Ив! Ты сильная, ты справишься. И с этими мыслями, и с одиночеством, и с пустотой в своей постели.

Привыкай.

Привыкай.

Наконец, прекращаю быть ледяной статуей. Кое-как удаётся пошевелить одеревеневшими руками и ногами.

Нащупываю с краю постели одеяло, натягиваю на себя.

Сворачиваюсь в комок посреди кровати, накрываюсь почти с головой, но теплее не становится, и дрожь унять не получается тоже.

Боги. Как же мне холодно.