Невидимый враг

Глава 5

Моё бедное сердечко бьётся как пичужка, пойманная в сети.

И всему виной не опасность того, что мой строгий старший брат узнает, какими непотребствами тут занимается его отчаянная младшая сестрёнка. И не риск, что будет загублена моя репутация кристально честной и чистой, как слеза младенца, ученицы друида. Потому что держать у себя дома полуголых мужчин, конечно же, ученицам друида не положено ни по каким, даже самым мягким стандартом клятвы служения.

А просто котик мой приблудный во всём виноват.

Пальцы его на моём лице. Твёрдость этих пальцев на мягкости моих губ… такое странное ощущение. Тихий танец моих мурашечек где-то в животе.

То, как вжимает в стену всем телом. Мне некуда деться, я могу только беспомощно распластываться по ней, ощущая спиной каждый изгиб тех брёвен, из которых сложен подпол.

То, какая ревность вибрирует в глухом зверином рыке. И ещё темнота.

Очень, очень спокойно смотрю ему прямо в глаза. Пытаюсь одними глазами сказать, какой он дурак.

Потому что мне очень хочется, чтобы он опомнился.

Ведь совсем скоро мой брат скинет сапоги у двери, закончит стаскивать с себя тяжёлую куртку для прогулок по горам, подбитую мехом, и пройдёт в первую попавшуюся комнату. То есть кухню. И увидит распахнутую дверцу люка.

Предугадать следующее направление его движения не составит труда и полному идиоту.

Жаль, котик, когда ревнует, кажется превращается именно в такого.

И у меня в животе расцветают свои светящиеся цветочки от того, насколько сильно мне нравится его ревность.

Сверкнув на меня грозно серебряными глазами, котик убирает все-таки лапу — не выпуская из оков своего тела, просто перемещая раскрытую ладонь на стену рядом с моей головой.

— Я не врала! — шепчу обиженно, и его глаза недоверчиво сужаются. — Это мой брат. Я пойду поговорю, и он уйдет. Он надолго не приходит никогда. У него жена дома беременная.

Кот долгую секунду оценивающе смотрит.

А до меня вдруг доходит, что с испуга и пытаясь оттолкнуть, я положила ладони ему на обнажённую грудь.

Оттолкнуть ожидаемо не вышло.

Испуг тоже давно прошёл.

Сейчас я просто стою, опираюсь на стеночку, чтоб ослабевшие коленки не подогнулись, и слушаю ладонями биение его сердца.

Кот опускает голову ниже, почти касается губами моего уха. Биение под ладонями становится чаще. Очень-очень тихий голос, почти выдох мне в ухо. Шевелит дыханием волосы, заставляет мурашки не просто танцевать, а прыгать свихнувшимися зайцами туда-сюда.

— Хорошо. Иди. Но если сдашь меня… поверь, будет плохо. Всем.

И в этот момент меня впервые прошивает догадкой, что у поведения моего котика может быть и другая причина.

Ему нельзя, чтобы его нашли. Он среагировал не на присутствие другого мужчины в моём доме. А на опасность для собственной, потрёпанной в горах мохнатой шкуры.

Я роняю ладони.

Ну вот, размечталась. Дура.

А тяжёлые шаги уже прогибают скрипучие половицы почти над нашими головами. Я решаю погрустить о своих неработающих женских чарах как-нибудь потом. Сейчас надо котика спасать.

Кое-как ползу вверх, с трудом попадая по перекладинам лестницы. Ощущая взгляд, провожающий меня из полумрака. Пристальный, настороженный.

Почему же он так сильно не хочет, чтобы его обнаружили? Может, натворил что-то? Вот сейчас я впервые по-настоящему его испугалась. Или за него?

Мысли сдать даже не возникает.

Мой кот.

Только мой.

В конце концов, взяла с улицы бездомную зверюшку — несёшь ответственность.

Торопливо вылезаю и закрываю плотно крышку люка. Еще и коврик сверху обратно застилаю ногой. Главное, чтоб Арн не подумал, как подозрительно моё поведение. Ведь перед братом нечего скрывать секрет — он же сам и помогал всё устраивать. Собственными руками лестницу собирал, доски для стола моего лабораторного по одной спускал, чтоб там уже, внизу, сколотить… ящик потайной металлический на себе откуда-то припёр. На каждый день рождения — лучший подарок, очередной набор колбочек и реторт. Из самой Империи, за бешеные деньги доставал. Знает, что у меня быстро заканчиваются, когда от очередного эксперимента взрывается чего-нибудь.

Хороший он у меня.

Умный только слишком. И наблюдательный.

С трудом выпутываюсь из медвежьих объятий брата, который меня аж от земли отрывает, так соскучился. Тёмные волосы густые растрёпаны, карие глаза внимательно оглядывают меня с ног до головы, сличают с тем, как он оставил меня в прошлый раз.

Глаза я Арну тоже когда-то от эликсиров спасала и возвращала естественный цвет. Он у нас в папу весь, темненький, это я единственная из всей семьи в матушку покойную светлой уродилась. Но вот эликсиром невидимости из всей нашей семьи злоупотреблял только он. Брат ведь сам в друиды готовился… пока после смерти всей нашей семьи на войне с проклятой Империей не вынужден был принимать родовое место вождя. И тогда освободившуюся вакансию — на беду всего Таарна, как любит добавлять, посмеиваясь, мой несносный братишка — заняла я.

Помню, как испугалась, что серебряные вихри в его глазах — побочный эффект зелья — означают необратимые изменения в крови. Долго корпела над формулой очищения, проэкспериментировала сначала на себе, разумеется. Как радовалась, когда получилось. И как дулась на меня его милая жена, Мэй. Потому что очень уж ей нравились его серебряные глаза, прям как…

Мне — моего котика.

И снова вместо того, чтоб отвечать на расспросы брата о здоровье и своём житье-бытье, рассеянно отговариваюсь какими-то ничего не значащими фразами, а сама усиленно думаю над разгадкой своей персональной головоломки, которая сидит в засаде под нами сейчас и отращивает на всякий случай острющие когти.

У чужака глаза тоже серебряные.

Но он совершенно точно впервые видел эликсир невидимости.

Ещё какими-нибудь эликсирами злоупотреблял? Побочный эффект от перевоплощения в барса?

Ух, сколько вопросов! Из длинного-предлинного списка у меня к нему. Еще хотя бы на один бы мне он ответил! А то молчит, как партизан на допросе. Даже имя не назвал, зараза блохастая.

— Ты что такая странная? Запыхалась вся, красная. И сердечко бьётся. Признавайся, опять натворила что-то?

Знал бы ты, братик, что.

Плохо всё-таки, когда тебя читают, как раскрытую книгу.

— Эксперимент — секретный. Результаты пока не покажу.

Знать бы ещё самой, к чему этот мой «эксперимент» приведёт.

Рассеянно скольжу глазами по широкому металлическому браслету на крепком запястье брата, на котором изображён рычащий барс с сапфировыми глазами, символ рода. Мне такой больше не положен, я теперь считаюсь «ничья». Без пяти минут друид — то есть бесполое существо без рода, без племени…

Жаль, котик со всей своей эрудицией про «бесполость» будущих друидов как-то не догадывается, когда в тёмных углах меня зажимает.

Щёки начинают гореть сильнее, я нагибаюсь, чтоб разобрать сумку с подарками, которую притащил брат. Очередной перегонный куб вместо того, который у меня лопнул в прошлом месяце, отлично! Кое-как пытаюсь высвободить тяжеленную конструкцию из мешка, она застревает…

— Ив! Ты что у меня, взялась за ум и мясоедом наконец-то заделалась?

У меня сердце уходит в пятки, когда понимаю, что Арн заметил обглоданные кости на столе. Выпускаю из рук неповоротливый куб, он глухо шмякается об пол гладким металлическим боком. Хорошо, наглый котяра решил так и не делиться, и потому на столе всего одна тарелка с костями. Правда, их столько… что прекрасно понимаю удивление брата.

Бросаюсь вперёд и загораживаю от него стол. А то мало ли, еще следы клыков на костях разглядит! Делаю вид, что забыла посуду помыть, спешно тащу всё к печке, запихиваю под заслонку, от внимательных глаз подальше.

— Да вот, захотелось что-то…

— И хорошо, давно пора было — а то стала тощая, смотреть страшно. Буду тогда ещё и мясо тебе приносить.

Арн наклоняется, легко достаёт застрявший перегонный куб, водружает его на стол, со дна мешка на свет божий выуживаются мои любимые южные орехи и сухофрукты.

— Смотрю, прошлый подарок доела уже?

— Д-да-а! Было очень вкусно. Ты самый лучший брат на свете!

Вранье. Ни одного персика так и не досталось мне.

Брат довольно хмыкает, и к моему ужасу, садится на недоломанный котиком стул, явно с намерением его окончательно доломать — а значит, уходить сразу не планирует. И всё же какая-то часть мозга отмечает, что у котика фигура гибкая, не такая массивная, как у моего братишки, и он намного осторожнее обращается с предметами в моём доме. Арн — как горы Таарна, могучий, твёрдый, крутой. Чужак же…

Стремительная горная река. Текучая, неудержимая, быстрая.

И почему-то подумалось — не приведи господь увидеть когда-нибудь их схватку! Потому что я понятия не имею, кто победит, слишком они разные.

— Ой, ма-амочки! — взвизгиваю, когда с улицы на стену кидается что-то здоровенное, мохнатое, в крупных пятнах на шикарной шкуре. Аж дрожит вся конструкция. Ездовой барс моего брата показывается в окне, скалит яростную пасть. Упряжь и нагрудная пластина вся в металлических заклёпках, герб нашего рода на груди, драгоценные сапфиры поблескивают в унисон разъярённым глазам дикого зверя.

— Гром, фу! — бросает повелительно брат. Зверь прекращает угрожать стёклам в моей скромной хижине, но по-прежнему недобро заглядывает внутрь и принюхивается. Огромные клыки в пасти всё ещё оскалены, нос морщится, кончик пушистого хвоста ходит ходуном.

— Брысь! — командует Арн, и барс, наконец-то, слушается своего повелителя, хоть и с очевидной неохотой. — Прости, Ива! Не знаю, что на него нашло. И всю дорогу странно ведёт себя. Беспокойно. Да у меня и самого душа не на месте, честно говоря. Скажи, тебе твоё чутьё друида ничего не подсказывает?

Он смотрит за окно, на синюю кромку горной гряды, и хмурится.

— Н-нет…

Разве что, надевать на ночь одежду позакрытее. Но это к делу не относится.

— Знаешь, сестрёнка… я чувствую, что-то не так. Лес притихший. Звери в горах попрятались. Что-то грядет.

Он переводит на меня карий взгляд, и на мгновение я снова вижу в радужке серебристые искры.

— А потому, Ива, я буду снова настаивать.

— Нет, и не проси! — скрещиваю руки на груди упрямо. — К тебе не перееду!

— Мэй очень рада будет. Она переживает, как перед каждыми родами. С тобой рядом ей будет спокойнее. Ты же знаешь, как она тебя любит! И племяшки. И про барсиху свою вспомни, скучает по тебе до сих пор. Про себя молчу. Ты одна у меня осталась. Вся душа изболелась, как ты тут.

Отворачиваюсь, чтоб не разреветься. Делаю вид, что протираю тряпочкой печную заслонку.

— Ты же знаешь, я сама выбрала свою судьбу. Меня никто не заставлял. Поэтому останусь здесь, и не проси.

Он припечатывает кулаком по столу так, что подскакивает глиняная кружка.

— Это глупый, устаревший обычай! Я не хочу, чтобы моя сестра прожила всю жизнь одинокой и несчастной!

Это ты погорячился, братишка! Знал бы ты, насколько я тут «несчастна»… что уже мечтаю иногда, скорей бы снова насладиться одиночеством.

— Ты заслуживаешь лучшего, Ив! Ты заслуживаешь человека, который будет о тебе заботиться. Неужели тебе никогда не хотелось своей семьи? Детей? Чтобы рядом был мужчина, для которого ты будешь самым дорогим, что есть в жизни?

Кривлю губы в горькой усмешке. Могу себе позволить, Арн не увидит. Хочется сказать, что не всем так повезло, как Мэй. Встретить такого однолюба и надёжного до мозга костей человека, как мой брат. Есть ещё на свете гулящие коты, у которых девушки по кроватям долго не залёживаются.

В подполе зловещая тишина. Но я уверена, что кот со своим кошачьим слухом подслушивает каждое наше слово. Едва удерживаю взгляд, чтоб он не утекал в сторону крышки люка. Держись, Ив!

— Я обсудил уже с Гордевидом. Он согласен с моими доводами. Потому что видел, до чего доводят устаревшие обычаи. У него в жизни было достаточно из-за этого бед.

— Какими ещё доводами? — стону я и оборачиваюсь, а то уже невежливо. — И что вы там за моей спиной затеваете?

— Мою маленькую месть за зелье удачи на розовых лепестках! — коварно улыбается брат.

Я смущаюсь. Когда-то сварила ему и опоила тайком — на свою беду, до сих пор вон припоминает. Когда мы с Гордевидом отчаялись, что он приведёт уже, наконец, в дом невесту. Ну и… ушёл брат в разведку, в Империю, во дворец к правителю ихнему, пузатому самодуру. Прям как был, в зелье невидимости и с маа-а-аленькой незаметной добавочкой в виде моего любовного варева. А там — она, Мэй. Служанкой у тамошней придурковатой принцессы подрабатывала. Ну и… Обратно из вылазки брат вернулся погрустневший и заскучавший. А закончилось всё дело свадьбой, на которой я, кстати, присутствовала, и все глаза выплакала.

— Хочешь сказать, недоволен?

Тот улыбается шире.

— Вот и ты будешь так же довольна когда-нибудь тем, что я придумал! Скоро узнаешь уже. Будет тебе тоже… сюрприз.

— Ужасно не люблю сюрпризы! — предупреждаю брата практически в лёгкой панике.

Я ими сыта уже по горло. Вон, один такой сюрприз как раз сейчас сидит у меня в подполе. Жутко злой.

Кстати, о нём.

— А тебя там Мэй не заждалась, часом?

— Выпроваживаешь? — сощурил карий глаз брат.

— Давай, давай! — помахала я на него ладонями. — У меня… эксперимент там… очень ответственный. Нельзя оставлять одного надолго. Того и гляди взорвётся.

— Ближайший караван торговый не скоро, так что постарайся последние колбы не уделать, — усмехается Арн и встаёт, всё-таки.

Прежде, чем уйти, треплет большой и тёплой ладонью по волосам, и мне хочется снова обняться, прижаться щекой, как в детстве, и чтоб он сказал мне, что всё будет хорошо.

Потому что мне почему-то так уже не кажется.

Арн уходит.

Без него моментально становится пусто, неуютно и как-то тревожно.

Выжидаю какое-то время, а потом не без трепета снова откидываю крышку подпола.

Медленно-медленно спускаюсь вниз. И словно ныряю в темноту, она поглощает моё тело, как воды глубокого озера. У меня коленки дрожат так, что с последних ступенек едва не сваливаюсь — прямиком в молчаливо ждущую меня, затаившуюся, опасную тьму.

Кажется, последний светильник внизу окончательно погас.

Полная, абсолютная темнота под моими ногами.

И не потому, что действие магической эссенции на цветах закончилось. Кажется, чужак погасил, изломал все мои светильники. Это чтоб удобнее нападать было под покровом тьмы, если к нему спустятся — поняла я. Обидно. Как будто маленькая сказка разрушилась. Которую я сама себе придумала.

Но всё стало слишком серьёзно вдруг. И здесь больше не место моим глупым чудесам.

Спускаюсь лицом вперёд по стоящей под углом лестнице, цепляюсь руками за перекладины где-то под спиной. Ноги тянутся вниз и осторожно нащупывают ступеньку за ступенькой, попадают не сразу. Просто хочется видеть, куда движется моё тело, хочется встретить неизвестность лицом к лицу — если из тьмы на меня кинется зверь.

Возможно, теперь уже настоящий.

— Эй! Можешь выходить. Это я. И… я одна. Брат ушёл.

— Знаю.

Медленно-медленно из тьмы выступают очертания высокой, широкоплечей фигуры. Облитые глубокими тенями, будто прорисованные чернилами. Пугаюсь, когда понимаю, что он уже где-то на полпути к обороту — плечи и руки покрывает короткая шерсть, на пальцах настоящие когти, острые клыки приподнимают губы. Дикий звериный взгляд, не мигая, гипнотизирует меня.

Не доходя двух ступеней до конца лестницы, замираю, не в силах больше пошевелиться. Распластавшись по ней, как будто это моя последняя защита.

Бросок — крошится в щепки дерево под острыми крючьями когтей, когда впивается в ступень над самой моей головой.

Вторая лапа ложится безжалостно на ту планку, о которую я опираюсь бедром. Проделывает любимый трюк «отрежь мышке все пути к отступлению».

Сглатываю комок в горле, давлю подступающую панику. Он же не может причинить мне вред? Он же помнит ещё, кто я такая? И что спасла его? И что мы только что с ним смеялись и шутили здесь, на этом самом месте?

Из горла зверя вырывается низкий рык. Серебряные глаза тяжело, давяще останавливаются на моём лице, я теряю всякую способность думать о побеге.

— Р-р-р-р-р… так что за судьбу ты выбр-р-р-рала, Ив?

Не сразу понимаю, что он вообще имеет в виду, что ему от меня нужно.

Голова начинает болеть от того, сколько давящей, мрачной злости чувствую в его голосе. Да что же такое происходит? Мне будто снится дурной сон, кошмар, и хочется проснуться. Чтобы опять все было хорошо, опять как раньше, где мне было спокойно и хорошо, а зверь был просто мирным, домашним котом.

Не это вот злое чудище, которое смотрит на меня сейчас так, будто не он совсем недавно угрожал облизать всю. Теперь выглядит, будто хочет укусить.

— Р-р-р-р-расскажи мне. О чём ты говор-р-р-рила?

Наконец, в моей голове шевелится смутная догадка — это он о том, что я заявила брату. Подслушивал же, как я и думала.

— Я… сказала, что сама выбрала свою судьбу, и ни о чём не жалею. Судьбу… быть ученицей верховного друида всего Таарна, — тихо и послушно повторяю я. Почему-то кажется, после этой фразы всё изменится окончательно.

— Гор-р-р-р-рдевид… — выдыхает чужак имя, которое я ему не говорила, и верхние клыки удлиняются ещё, а серебристая шерсть начинает наползать на лицо.

Не хочу!

Чтобы уходил от меня туда, в дикую, непокорную, чужую мне стихию.

Не хочу терять эту тонкую ниточку между нами. Но не понимаю, что могу сделать, чтоб удержать уходящее тепло — а оно истаивает стремительно, как утренний туман под лучами жестокого знойного солнца.

По тому, как он произнёс имя моего учителя, понимаю, что оно ему прекрасно знакомо.

И произнёс он его с ненавистью.

Хотя понятия не имею, как и за что можно ненавидеть этого святого человека, который за всю свою жизнь только и делал, что помогал, лечил, оберегал, давал мудрые советы и вообще, был самым лучшим наставником, какого только можно было пожелать. Мне становится за него обидно.

— Да, я ученица Гордевида, — твёрдо добавляю я, глядя чужаку прямо в глаза. — И когда-нибудь, надеюсь очень-очень не скоро, стану верховным друидом после него. Именно поэтому я живу здесь одна. Поэтому не иду к другим людям, как ты предлагал. Потому что верховному друиду древний обычай велит быть одному. Без семьи, без… любви и сердечных… привязанностей.

Говорю машинально, повторяю привычную формулу. Сейчас это не звучит так торжественно и красиво, как обычно. Сейчас это звучит жалко.

— Ученица др-р-р-руида… я должен был догадаться! Вот же слепой идиот… р-р-р-рядом с тобой ни о чём думать не мог, два и два не сложил.

Он двигается ближе. Склоняется ко мне, ещё ниже, обжигая горячечным жаром своего тела, вперив пылающий взгляд.

У меня сердце уходит в пятки. Сжимаю под спиной шершавое дерево перекладины. Как будто могу в этом найти хоть какое-то успокоение.

Только теперь подумала о том, о чём следовало намного, намного раньше.

Что, если с недобрыми намерениями пришёл в Таарн этот чужак?

— Если ты — ученица Гордевида, то значит, твой бр-р-р-рат…

— Вождь вождей Таарна, — обречённо соглашаюсь я, потупившись.

— Ар-р-р-р-рн…. — выдыхает зверь низкими горловым рычанием, от которого у меня сводит зубы и вдоль позвоночника простреливает маленькой молнией.

Я же не называла имени брата за весь наш разговор.

Он его знает.

У меня холодеет все внутри, когда вижу, как чужак вскидывает голову и смотрит наверх яростным кошачьим взглядом так, будто хочет прямо сейчас догнать.

И взгляд этот не сулит ничего хорошего. В нём смертельная угроза.

Не знаю, что происходит со мной в этот момент. Как будто сбываются все самые страшные кошмары. Не могу, не хочу этого допустить! Если прольётся кровь — не важно, чья, я буду плакать по каждому.

Подрываюсь, обнимаю чужака за шею. Повисаю всем телом, всей своей тяжестью, дрожу, как будто сутки на морозе провела, и молю, молю его горячечным шёпотом:

— Не надо! Пожалуйста. Что бы ты не хотел сейчас сделать — остановись… Ради меня. Брат — всё, что у меня осталось! Моя единственная семья. Пожалуйста… Ну пожалуйста…

Смертельный ужас при мысли о том, что могу потерять ещё и Арна. Я уже потеряла отца и трёх старших братьев в той страшной войне с Империей шесть лет назад. Мать не вынесла горя и слегла очень скоро после того. Все эти годы я старалась быть сильной, я давила в себе эту боль, и вот теперь снова чувствую себя той слабой и беззащитной девчонкой, которая вдруг осталась почти совсем одна, как будто кто-то просто стёр часть твоей жизни. Вот только вчера у тебя была большая, дружная, смеющаяся семья — как шумящие кроны густого леса, одна переплетена в другую, каждый готов за другого умереть. А уже сегодня — только выжженное пепелище, и никогда не заживающая до конца рана, там, где из сердца вырвали здоровенный кусок.

Меня колотит всё сильнее. Зуб на зуб не попадает. Что я могу противопоставить такой жестокой решимости? Я слабая. Я никто. Через меня так просто перешагнуть, сломать, использовать и отшвырнуть прочь.

Твёрдое тело под моими пальцами, как железо. Напряжённые мышцы, готовые к бою не на жизнь, а на смерть.

Эта мысль горчит, как полынь. Кто я такая ему, этому чужаку, чтоб ради меня пощадить жизнь человеку, который, кажется… его враг?

Всего лишь сестра врага.

Серебряный взгляд опускается на моё лицо. Не могу понять его выражения — всё застилает мутная влажная пелена.

Длинный выдох касается моей кожи. Рычание становится тише.

— Тогда отвлеки меня… Ив! Отвлеки пр-р-рямо сейчас. Потому что мне слишком трудно удержаться, чтоб не броситься за ним.

Отвлечь…

Какая благородная цель!

Вот только мои помыслы, когда смотрю на него так близко, вовсе не столь чисты и благородны.

«Ты сейчас — прекраснодушная дева-спасительница!» — с восторгом шепчет мне внутренний голос. «Значит, можно трогать без угрызений совести».

И я робко тянусь, кладу обе ладони ему на грудь.

Жмурюсь от удовольствия на секунду. Тугая, горячая кожа, стук могучего сердца — тепло от ладоней распространяется по всему телу сразу же, как лесной пожар.

Я больше совсем не держусь, но упасть с лестницы мне, конечно же, не дают.

Кот прижимается бёдрами, глухой рык становится тише, в нём появляются странные урчащие ноты, раскатистые, глубокие, волна за волной бьющие куда-то в самую глубь моего организма.

Вздыхаю коротко и прерывисто, поднимаю левую ладонь и несмело кладу ему на щёку.

Он закрывает глаза. Не двигается. Превращается в статую.

Закусив губу, начинаю эту статую исследовать.

Согнутым указательным — острые скулы. Подушечками пальцев — брови. Осторожным движением — до кончика носа. Крылья его трепещут. Дрогнувшие тёмные ресницы. Он всё ещё ужасно злой.

Жёсткое, чуть подрагивающее тело вжимает меня в многострадальную лестницу — напряжённое, как будто прямо сейчас сорвётся с места. Нет, так не пойдёт!

Надо отвлекать лучше.

Делаю глубокий вдох. Как с обрыва в реку.

Кладу руки на плечи, чувствую колкую шерсть под ладонями. Отталкиваюсь, подаюсь всем телом выше.

Целую шершавую щёку. Он умолкает и каменеет полностью. Звериная дрожь прекращается. Не открывает глаз. Плотно сомкнутые губы совсем рядом. Слишком красивые. Я запрещала себе замечать раньше. Думать об этих губах. Как и обо всём остальном.

Я знаю, что хочу сделать дальше.

Только не совсем понимаю, как.

А жёсткие губы неподвижны, ничем не помогают. Он прикрывает глаза, как будто прислушивается к чему-то. И ждёт. Отдаёт инициативу мне. А я… не привыкла что-то к инициативам подобного рода.

Я даже чисто технически не очень представляю.

Держись, Ив!

Надо, значит надо.

Дую легонько на его губы — надо же проверить, он точно живой? Настоящий.

Совершенно никак не реагирует, и я начинаю в этом сомневаться.

И даже немножко злиться, честно говоря.

Ну и ладно! Ну не хочешь меня сам целовать, и не надо.

Зато целование каменных статуй, наверное, не будет мне засчитано за нарушение обетов.

Осторожно тянусь, легко-легко касаюсь губами самого краешка его губ, правого уголка.

Медленно трещит деревяшка там, где её сжимают острые кошачьи когти.

Вот это мне уже нравится — хоть какая-то реакция.

Осмелев, тычусь как слепой котёнок ему в губы, прижимаюсь на долю мгновения, отстраняюсь и снова пытливо заглядываю ему в лицо.

Обидно, что опять никак не реагирует. Только шерсть перестаёт топорщиться, втягивается медленно в тело, и мои ладони на его плечах снова чувствуют гладкую кожу, бугры напрягшихся мышц под ней.

Но глаза его закрыты, а губы… по-прежнему плотно сомкнуты.

Внутренняя экспериментаторская жилка толкает попробовать расшевелить это каменное изваяние как-то ещё. Мысленно я уже завела отдельную чистую тетрадку в плотном кожаном переплёте и озаглавила её «Самые безумные эксперименты Ив, чокнутой ученицы друида, большой любительницы экзотических домашних питомцев».

Ну, мне давно говорили, что я слегка сумасшедшая.

Высовываю язык и обвожу контур его губ. Которые, такие упрямые, даже не хотят размыкаться и ответить на поцелуй. И это прям обидно. Очень.

Всё-таки для настоящего первого поцелуя нужны двое, мне кажется.

А то эдак можно было и на рогатом дятле тренироваться, если бы такое считалось.

Потом вспоминаю, как чуть не довёл до обморока, облизываясь, когда усадил меня на стол. А я ведь наблюдательная, так положено — для натуралистов.

И в точности повторяю тот путь языка по его нижней губе. Своим собственным.

Ноль реакции.

Дурею от вкуса его кожи. Хмель ударяет в голову. Сердце бьётся так, что сейчас грудную клетку расшибёт. А он…

— У меня… не получается? — шепчу разочарованно.

Медленное движение ресниц вверх. Смотрит на меня чёрным провалом глаз. Отчего слабеют ноги и кружится голова, и в общем оч-чень хорошо, что подо мной хоть какая-то опора.

— Получается слишком. Вот думаю, как сдержаться и дотащить тебя хотя бы до постели. А не взять пр-р-рямо тут.

Хватает за талию лапами своими так, что ещё чуть-чуть — и переломит надвое. Падает на меня, наваливается всем телом, вжимает в лестницу. Жесткие доски истоптанного, стертого дерева впиваются в спину. Я не замечаю.

Да.

Да-а-а…

Мамочки, да-а-а-а!..

Нужны двое для нормального поцелуя, как я и предполагала.

Так и запишем в тетрадку наблюдений первым пунктом.

Голодный, злющий кот впивается в мои губы так, что на первые несколько минут я как будто ненадолго теряю сознание. Потому что решительно утрачиваю способность что-либо соображать — а когда прихожу в себя, уже обнаруживаю, что обнимаю его за шею обеими руками, выгибаясь, льну всем телом, доверчиво распахиваю губы и позволяю его языку хозяйничать там, как у себя дома.

И сама веду себя самым неподобающим образом. И даже, кажется, чуть-чуть кусаюсь. Я вообще очень старательная ученица, Гордевид говорил.

Млею и обмираю от каждого движения нетерпеливых губ, подставляю свои, сама целую везде, куда получается дотянуться, учитывая что каменной тяжестью навалившаяся на меня туша не даёт и пошевелиться как следует.

Хор-р-р-ро-о-о-оший у меня получился первый поцелуй! Качественный. Пятёрка с плюсом тебе, Ив, за усердие и прилежание.

И правда, усилий одного человека тут недостаточно. А вот когда так жадно и нетерпеливо стараются оба…

Да и отвлекла, мне кажется, неплохо.

Как бы теперь чуть-чуть притормозить процесс? Пока мы оба не забыли, с какой душеспасительной целью его, вообще-то, начинали. А то, судя по некоторым признакам, котика всё больше интересует продолжение.

— Ну… всё, да? Я уже достаточно же отвлекла? — выстанываю, пользуясь моментом, что горячие губы принимаются терзать уже моё горло. Дразнят, проводят по обнажённой коже острые клыки.

— Недостаточно. Совер-р-р-ршенно не достаточно. Хочу ещё, — урчит голодный кот, и это урчание отзывается у меня внутри жаркой щекоткой.

Обе руки запускаю ему в волосы, всем телом содрогаюсь, когда влажным языком проводит протяжно от сгиба моей шеи до самого уха.

Боже мой…

По изначальному плану должна же была я его отвлекать! В какой момент план у нас так поменялся? Кажется, инициатива как-то незаметно полностью ушла в руки отвлекаемому. Вернее, в лапы.

Одна из них начинает мягко поглаживать мне живот.

Можешь поаплодировать себе, дурочка Ив! У тебя отлично получилось перестроить котика на другой лад. Куда-то исчез тот злющий, огрызающийся зверь, который смотрел вокруг с видом, кому бы голову откусить. Сейчас передо мной — а вернее, на мне — большой, урчащий, голодный и настырно требующий ласки кошак.

И каким местом я думала, когда решила перевести все его эмоции и… желания на себя⁈

Точно не головой.

Нет, я, конечно, люблю брата, но вряд ли он обрадуется, если узнает, какой ценой младшая сестрёнка выторговала ему надежду на спасение.

«С другой стороны, ты же будешь вроде как не виновата?» — задумчиво шепчет вредный внутренний голос, с удовольствием обдумывая перспективы такого самопожертвования.

В то время, как наглая лапа начинает аккуратно подкрадываться куда-то повыше.

Я напрягаюсь.

Лапа останавливается.

Кошак дышит тяжело несколько долгих минут, после чего с видимым трудом отрывается от вылизывания моей шеи.

Смотрит коротко в лицо — а потом опускается лбом мне на лоб. И мы замираем так.

— И-и-в? — рокочет бархатный баритон, и я плавлюсь окончательно.

— М? — отвечаю вопросом на вопрос, а сама дышу тоже так, как будто час по лесу от него улепётывала.

— Ты же в следующую минуту мне скажешь, что это уже перебор?

— Какой умный котик… — бормочу себе под нос и отвожу взгляд.

Вообще-то, я почти уже решила согласиться с внутренним голосом, но пожалуй, коту об этом знать не обязательно.

— А иди-ка ты тогда… куда-нибудь. Только не слишком далеко. В огород вон, морковок своих надёргай.

— А ты?

Сама глажу его по волосам. Я же сейчас очнусь от помрачнения, снова стану серьёзной и сознательной Ив, и когда ещё у меня выпадет такой шанс зарыться пальцами в эту восхитительную на ощупь шерсть.

Перехватывает мою руку, целует ладонь, аккуратно убирает в сторону.

— А я пока тут посижу, остыну. И подумаю.

— О чём подумаешь? — тоскливо спрашиваю я и бросаю жадный взгляд обратно на волосы. Ну вот чего он? Жадина какая.

— Что мне делать дальше, — слишком серьёзно отвечает чужак, и я вздыхаю.

Мы молчим.

И молчим ещё.

А потом ещё немного молчим, и он тоже не шевелится, и не делает попыток с меня слезть, хотя каким бы образом я могла выполнить его повеление уйти, когда он всей тушей прижимает меня к лестнице — большая загадка.

— Останься, — шепчу едва слышно, не поднимая глаз. Так тихо, как ветер шевелит упавшую осеннюю листву. Но кот своим острым слухом конечно же услышит. В том числе то, что не произнесено вслух.

Он отвечает не сразу.

— А как же твои обеты?

— Я… помню про обеты. Я не буду их нарушать. Я… просто… Останься?

Сжимаю перекладину под ладонью до боли. Обломанные концы щепки, в которой побывали кошачьи когти, впиваются в кожу.

Он спускается лбом мне на плечо. И — это искушение слишком велико, удержаться не могу никакими силами! — подставляет снова лохматую голову под мою ладонь.

Говорит глухо:

— Не могу. У меня свои обязательства. Останусь на несколько дней, быть может. Пока не приму решение. А теперь иди уже, Ив! Потому что, если ты думаешь, я железный — это далеко не так.

Моя рука падает.

Я ведь тоже не железная, чужак.

Кое-как выпутываюсь из объятий, которые он все-таки разжимает нехотя, отворачиваюсь, и поспешно выбираюсь по лестнице туда, к свету.

Чтобы он не успел увидеть моих слёз.