Невидимый враг

Глава 7

Во дворе уже совсем темно, сладко пахнут ночные цветы, грохочут сверчки.

Котик идёт за мной по тропке из древесных спилов через весь огород с двумя полными вёдрами воды, и судя по тому, как жжёт поясницу, смотрит опять куда-то не туда. У меня выпрыгивает сердце из груди и почему-то ужасно волнуюсь — и не только из-за жарких взглядов. Вся ситуация кажется… слишком интимной какой-то. Объяснять постороннему и недавно облизавшему мне ухо мужчине, как и где в моём доме можно мыться…

— Воду вот сюда! — сдавленно выталкиваю из себя, прячу глаза. — Мыло внутри.

Деревянная кабинка в углу моего огорода, и на ней, вделанное в крышу — моё очередное изобретение. Здоровенная железная бочка, в которой аккумулируется дождевая вода, труба идёт вниз, изгибаясь, через фильтры для улавливания мелкого мусора, который может попадать с деревьев. Дырчатая заглушка, через которую водичка проливается мелкими струями и массирует кожу. Напор можно регулировать через сложную систему клапанов, поворотный рычаг в стене на удобной высоте.

Летом и прохладной помыться можно, даже приятно остыть в жару. А зимой…

Кот одним лёгким движением поднимает полное ведро высоко над головой, балансирует, подставив под его донышко напряжённые пальцы. Игнорируя приставную лестницу рядом. Ему и роста хватает, чтобы наполнить бочку ведром сверху. Я сбиваюсь с мысли и просто слежу за тем, как перекатываются мышцы под загорелой кожей. Лунного света достаточно, чтоб залипнуть в нём в который раз, словно пчеле в меду.

Затаив дыхание, наблюдаю за тем, как со вторым ведром проделывает то же самое, не пролив ни капли.

Возвращается к колодцу, и снова. Так до тех пор, пока бочка не наполняется. У нас уже несколько дней не было дождя, и я как раз все остатки недавно истратила, надо было набрать. Вспоминаю, как я обычно мучаюсь, затаскивая тяжеленные ведра по лестнице наверх одно за другим, рискуя свалиться и переломать себе все кости, и снова тайком вздыхаю, что нельзя оставить котика насовсем. В качестве домашнего.

— Терпеть не могу ледяную воду, бр-р-р-р… — содрогается капризный теплолюбивый котище, — Только ради тебя, Ив!

Я стряхиваю с себя оцепенение.

— Прости! Забыла сказать. Мёрзнуть необязательно.

— Ты предлагаешь меня согреть? Отличная идея, идём вместе, — сверкает кот наглыми глазами, бликующими в темноте, и незаметно устраивает мне лапу на талию. Стряхиваю лапу и делаю шаг в сторону, а то меня уже подгребать поближе вознамерились.

— Ещё чего не хватало, дурак! — фыркаю. А фантазия включается помимо моей воли, и теперь в темноте есть два источника света. Его бликующие глаза и мои алеющие уши. — Я тебе воду, говорю, согрею сейчас!

— Твое очередное изобретение? — с опаской спрашивает кот. — Мне уже бояться за сохранность своей шкуры? Какой верхний порог температуры ты включила в расчёты? И можно ли для начала ознакомиться с формулой его…

— Не бойся! — раздражённо прерываю его. — Это вообще не моё изобретение. Это редкое заклинание, которому меня научил… не важно. В общем, научили.

— Я понял, — мрачно цедит чужак. И настороженно смотрит на то, как я достаю из корзинки, подвешенной на крючок, вбитый в стену, округлый булыжник размером с кулак.

Беру его в ладони, склоняюсь ниже, и начинаю проговаривать шёпотом формулу. Очень длинную, запутанную, сложную, на которую когда-то добрых две недели убила, чтоб как следует запомнить. Личное изобретение Гордевида. Вот теперь-то я смогу поразить нахального кота! Этого он точно знать не может.

Цепкий взгляд чужака следит за моими манипуляциями. Голос можно было и не понижать, понимаю запоздало — чуткий кошачий слух уловит каждый звук, сказанный самым тихим шёпотом. С каждым сказанным словом в сердцевине камня загорается алый огонь, пробирается вверх по слюдяным прожилкам, и обыкновенный серый булыжник начинает казаться алым, пульсирующим во тьме сердцем, оплетённым сетью артерий. Ладонь ощутимо покалывает искрами, ещё немного — и будет не удержать. Осталось закончить нужную заклинательную композицию и бросить камень в воду — а дальше импульс, заданный магией, будет его разогревать всё сильнее еще примерно четыре минуты. Я засекала. Специально опытным путём установила нужный диаметр камня, который способен подогреть соответствующий объем воды и поддерживать оптимальную температуру в течение времени, требуемого…

Оказалось, колдовать, когда на тебя смотрят — тем более, смотрят так, — совершенно не то же самое, что колдовать наедине.

Я сбилась.

Последняя строчка, самая сложная. Которую пришлось учить, развешивая по всему дому крохотные бумажки с терминами. Ума не приложу, из какого древнего языка Гордевид их откопал — а может, и сам придумал.

И я её забыла напрочь.

Камень, словно своенравный жеребец, почуявший слабую руку на поводьях, тут же стал вырываться из-под контроля. Температура ощутимо пошла вниз, пульсирующий свет каменных артерий стал сбивчивым, сияние начало меркнуть.

— Рэге о массима астеранум ар омниа оромэ тарис.

Я вздрогнула, когда твёрдые мужские губы завершили заклинание. Серебряные глаза при этом смотрели в упор на меня.

Ярко-алая вспышка бросает отсвет на фигуру мужчины, который незаметно придвинулся вплотную и теперь между нами — только мои ладони с лежащим в них, как в колыбели, булыжником. В таком свете, наполовину спрятанный во тьме, наполовину освещённый кровавыми бликами, чужак показался мне странным, словно высеченным из камня, совсем незнакомым… пугающим. Запрокинув голову, смотрю в его неподвижное, напряжённое лицо, как зачарованная, широко распахнув глаза. Я ведь и правда совсем-совсем ничего о нём не знаю. Ничегошеньки. Даже имени. Даже этого он мне не говорит. Почему я так уверена, что не причинит зла мне и моим близким?

— Мне известны только три человека, включая меня, которые когда-либо знали это заклинание, Ив. Стало быть, ты — четвертая. Но на твоих губах эти чары звучат… по-особенному. Красиво.

Его потемневший взгляд смягчается.

Он протягивает руку и заправляет прядь мне за ухо. Ладонь стекает вниз и остаётся на моём плече. Тяжело и веско.

— Отдай его. Обожжёшься, глупая.

Его левая рука делает едва заметный пасс, пальцы сплетаются — одно, два, три мимолётных движения, почти танец.

Камень вырывается из моих ладоней, взмывает в воздух. Подёргавшись, будто поплавок в реке, выходит на нужную траекторию и по плавной дуге уносится прямиком в бочку.

Я уже настолько устала удивляться, что по-моему, отупела немного от беспрестанных шоков.

Перевожу взгляд на кота, который, прищурившись, ждёт моей реакции. И руку с моего плеча даже не думает убирать. Если я сейчас побегу, он же меня не пустит?

— А вёдра почему так не слевитировал?

— Зачем тратить магическую энергию впустую? — пожимает плечами.

Наверху раздаётся шипение нагревающейся воды. Как быстро в этот раз. Он вкачал в камень куда больше магии, чем я обычно.

— А… перец с полки почему не достал?

— И упустить такой удобный случай прибрать тебя к лапам? — подмигивает чужак, и рука плавно движется от плеча к шее. Ложится на неё, большой палец осторожно поглаживает меня под ухом. Тянет. Тянет. Я подаюсь вперёд. Больше почти ничего не разделяет. Мурашки снова выползли мне на спину, вот только теперь и следа нет от того легкомысленного настроения, которое было в подвале. Может, потому что сейчас совсем темно. И луна только что спряталась за облаками, так что серебряные блики надо мной — единственный источник света. А мои волосы шевелит чужое дыхание.

Коротко вздохнув, делает ещё полшага. Дальше не идёт. Дальше все шаги наши уже закончились, дальше только я.

Где-то высоко закипает вода.

Кладу ему обе ладони на грудь. Ночная цветочная сладость не может перебить терпкого запаха его кожи. Лесного, дикого, мужского. Ладони покалывает сильнее, чем когда я держала в руках раскаляющийся камень. И его кожа — она почти такая же горячая. Может, даже горячей.

— Ты — друид? — спрашиваю тихо, и горло сдавливает спазм. Я как никто знаю, что друиды обречены на вечное одиночество. Может, поэтому он?..

Кот вдруг откидывает назад голову и смеётся.

— Чего ты? — спрашиваю обиженно, толкаюсь ладонями, но поскольку вторая лапа за это время успешно справилась с миссией обвить мою талию и теперь держит крепче стальных канатов, мой план ожидаемо проваливается.

Горячие губы касаются краешка моего уха. Искушающий, мурлыкающий шёпот:

— Ив, скажи честно — я похож на идиота, который добровольно примет пожизненный целибат?..

Его правая ладонь ныряет в растрепавшуюся косу на затылке, заставляет податься ближе, выше. Левая… опускается мне туда, где спина прекращает быть спиной.

Я закусываю губу, прислушиваясь к незнакомым ощущениям. Вообще-то мне сейчас полагалось бы визжать. Но почему-то не визжу. Ободрённая отсутствием сопротивления лапа сжимается, тянет меня ближе, тянет прижать вплотную. Бормочу смущённо:

— Н-нет. Не похож. Больше похож на закоренелого бабника.

Сердце бьётся так, что мне кажется, кот это должен слышать.

Он тихо смеётся в ответ на мои слова.

Короткий поцелуй жалит нежную кожу под ухом.

— Ох-х-х-х…

— Мр-р-р-р… вот и я говорю, на идиота не похож…

Цепочка поцелуев спускается ниже по сгибу шеи, дразнящий укус там, где она переходит в плечо… Пытаюсь сжаться и закрыть это безумно чувствительное место от его настырных губ, но поднятое плечо, с которого неизвестно когда стянули платье, постигает та же участь. И оказывается, что там — ещё более чувствительное место. Или чувствительными становятся у меня все места, до которых добирается кот⁈

Кажется, начинаю понимать, почему друидам положен целибат. В такие моменты думать решительно ни о чём невозможно. Мозг, мой главный инструмент, совершенно отказывается мне служить. Иначе как объяснить, почему я до сих пор не оттолкнула?..

— Т-ты что же намекаешь, что идиотка — это я?

Раз уж это я — та, кто на пожизненный целибат согласилась.

Который вот прям щас о-о-о-очень сильно под угрозой.

Чужак приподнимает меня и прижимает спиной к деревянной дверце душа.

— Очень надеюсь, что нет, Ив… очень надеюсь…

Тянет рукав моего платья ниже, жадно набрасывается на каждый дюйм открывающейся кожи. На моих ключицах теперь останутся отметины от зубов.

Воздух вокруг нас идёт волнами от жара. Это пар, который вырывается из бочки, не иначе…

Цепляюсь пальцами ему в плечи. Наверное, это задумывалось, как попытка оттолкнуть. Сжимаю, впиваясь ногтями в упругую кожу.

— И-и-и-ив… ты же больше не боишься меня? — хрипит кот. Бархатный низкий голос утратил мурлыкающие нотки. Теперь это чистая, бурлящая силой стихия, которая тянет меня с обрыва вниз, в омут с головой.

Господи, как же хочется упасть.

— Не боялась бы, если б знала, кто ты.

Ну давай, скажи мне!

Хоть что-нибудь. Хотя бы своё имя, чтоб я могла повторять его, когда твои губы станут сводить меня с ума. Когда моё тело перестанет мне принадлежать.

Ведь я готова подарить тебе всё, что у меня есть.

А ты — не хочешь подарить даже имени.

Он замирает неподвижной скалой, упавшей на меня и придавившей к стене. А потом осторожно, медленно ставит на землю.

— Вода остынет скоро. Будет жаль трудов. Возвращайся в дом, Ив. Если хочешь, конечно.

В этот момент я сама ощущаю себя мешком, в который насыпали целую дюжину нагревательных камней.

Кое-как выпутываюсь из кошачьих лап, пока ещё хоть что-то соображаю. Всё тело мягкое, как глина, колени не держат и хочется прислониться к чему-то твёрдому. И желательно, мурчащему. Вот только у меня сильные подозрения, что если к этой вертикали хотя бы ещё раз прислонюсь, очень быстро всё превратится в горизонталь.

Стараюсь не реагировать на откровенно разочарованный взгляд кота, когда делаю шаг от него подальше.

Значит, не друид…

И снова остаётся открытым вопрос — кто же он тогда такой?

Над этим животрепещущим вопросом я усиленно ломаю мозг, когда меня в спину окликает вкрадчивый голос:

— Ив!

На всякий случай не оборачиваюсь. Мало ли, уже разделся.

— Чего тебе?..

— Штору задёргивать не стану. Вдруг ты снова захочешь на меня посмотреть.

Не знаю, как можно умудриться споткнуться на собственном дворе, где знаешь каждый камушек. Но я как-то умудряюсь.

Значит, этот гад мурчащий почувствовал тот мой взгляд в спину! Когда уходил в лес.

Стыд какой…

— Ещё чего не хватало!! — выпалив поскорее, бегу обратно в дом. Стараюсь не прислушиваться к звуку капель воды. Слишком чётко он слышится. Шторку и правда оставил…

Едва залетев в дом, задёргиваю плотно все занавески.

От соблазна подальше.

Какое-то время мечусь по кухне, пытаюсь придумать занятие, но из рук всё валится.

А шёпот водяных струй как будто до сих пор стоит в ушах. Настырно накладывается на другое воспоминание. Его — уходящего в лес… Так что представить мокрого кота в душе я могу себе очень ярко и образно. По крайней мере, со спины. И чтоб мне пусто было, но моя разгорячённая фантазия именно этим сейчас и занимается!

Стою столбом посреди кухни, прикладываю ладони к горящим щекам, но остыть не получается.

И тут я вспоминаю, что забыла же дать коту полотенце!

Какая после этого я буду хозяйка, если заставлю гостя мокрого топать по стылому двору, по вечерней росе? Ещё простудится.

Ведомая этими благородными побуждениями, отправляюсь в спальню, выуживаю из сундука аккуратно сложенное стопкой банное полотенце. Вышивку по краю сама, своими руками делала — а чем ещё заняться долгими зимними вечерами, когда никаких трав уже днём с огнём не сыщешь, жуков и стрекоз на ингредиенты и подавно, а ходить в горы просто-напросто опасно?

Но это была только первая часть стоящей передо мной задачки, далеко не самая трудная.

Трудно было идти по тёмному безлунному двору с закрытыми глазами.

— И-и-ив, что ты делаешь? — ржёт надо мной наглый кот.

Немного корректирую траекторию движения на голос. На всякий случай, выставляю вперёд руку, подобно слепцу.

Потом спешно убираю руку, когда соображаю, что в темноте могу нащупать кота.

Скорее всего, ему очень понравится нащупываться.

Но это не совсем то развитие событий, на которое я рассчитывала.

Да где же тут…

Сердце колотится как сумасшедшее.

— Смешная ты.

Почему-то эти его тихие слова доносятся сзади, хотя по всем моим прикидкам душ — шагах в трех впереди меня.

— Ну вот! Теперь и второе ухо тоже, — огорчённо констатирует кот, дождавшись, когда в ночной тишине затихнет эхо моего визга.

Да потому что кто ж так подкрадывается сзади!!

И кто ж так… обнимает, прижимаясь всем телом — горячим, мокрым… совершенно обнажённым.

— Я тебе… полотенце принесла…

— Спасибо, уже не нужно! — трётся головой об мою шею, щекочет мокрыми холодными волосами. Капли воды срываются с него и утекают куда-то мне в ложбинку на груди.

— Ты мне… платье вымочишь…

— Какая разница, всё равно снимать, — горячие губы согревают кожу, которую только что заморозили волосы.

Вымокшая ткань совершенно перестала быть преградой, и теперь у меня полное ощущение, что я тоже голая.

Это настолько неправильно, что сводит с ума. Заставляет все чувства обостряться в миллионы раз. Особенно осязание. Особенно в полной темноте. До дрожи.

— Так ты идёшь? — мурлычет кот, сжимая меня в клетке сильных рук вместе с полотенцем — последним щитом моей стыдливости.

— Куда?..

— Мыться. Или… м-м-м… сразу в постель?..

«В постель — отличный вариант!», — коварно шепчет внутренний голос. — «Тем более, как ты будешь мыться, если там всё равно ничего не видно? И тем более, ты уже и так мокрая. Вся-вся мокрая».

— Иду. М-мыться. Ты мне… светлячками посветишь?

Прежде, чем ответить, кот глубоко втягивает носом запах моей кожи под ухом.

— Посвечу. Иди. Осторожней там. И Зверь просил передать — поменьше мыла. Он хочет чувствовать аромат твоей кожи.

Когда меня легонько отталкивают, я невольно распахиваю глаза. Наверное, потому что боюсь упасть — так кружится голова.

Вокруг меня — рой золотистых огоньков. Его магия.

Иду вперёд, прямая как палка, прижимая к себе полотенце. Ни за что не обернусь. Мокрое платье облепляет спину, ночной ветер немедленно впивается прохладой… кое-кто ещё тоже впивается, взглядом.

— Я сейчас уйду в дом и выходить не буду. Мойся спокойно. Даю слово.

— Что, и в окошко подглядывать не будешь?

— Да я вообще спать пойду. Ты трясёшься вся, как заячий хвост. Так и быть, лягу сегодня от тебя подальше.

— На коврике?.. — спрашиваю с надеждой. Вот и душ. Вешаю полотенце на крючок, вбитый в наружную дощатую стенку. Попадаю не с первого раза, правда.

— На другом краю кровати, — посмеиваясь, разбивает мои надежды кот.

А потом, судя по звукам, отряхивается всем телом, как большой мокрый зверь, обдавая и меня мелкими капельками брызг.

У меня внутри что-то сладко ёкает.

Нарочно уходит так громко, чтоб я слышала, ещё и насвистывает по дороге. Когда хочет, он умеет быть абсолютно бесшумным. Это сейчас для меня. Чтоб не боялась.

Забираюсь в кабинку душа, бесстрашно стягиваю вымокшую одежду, потянувшись из-за шторки одной рукой, вешаю на свободный крючок.

Свист на секунду прерывается, потом возобновляется снова.

Вот же… хитрый кошак. Всё-таки поглядывает одним глазом.

На всякий случай проверяю, насколько плотно задёрнута штора.

Где-то на отдалении хлопает входная дверь — нарочито громко, и только теперь я расслабляюсь. Уверена почему-то на все сто процентов, что своё слово он сдержит и из дома выходить не будет.

Включаю воду. Горячие струи воды ласкают уставшее тело, расслабляют, дарят покой.

Сегодня был длинный день.

Замечательный был сегодня день.

Интересно, что принесёт мне завтра?

Ловлю себя на том, что улыбаюсь. Ладони скользят по коже. Каждое прикосновение чувствую непривычно остро. Мыла беру мало, как он и просил. На полочке в углу — отвар для мытья волос, луговые травы и немного мёда. Я сегодня буду пахнуть сладко. Пусть сходит с ума на дальнем краю кровати. Имя мне своё не говорит! Мы ещё посмотрим, кто кого.

Воды мне кот оставил вдоволь, поэтому проходит немало времени, пока я решаюсь выбраться наружу. Обычно экономлю воду, но теперь у меня есть, кому таскать, поэтому решаю, что можно себя побаловать, истратить всю до последней капли.

Осторожно утягиваю внутрь полотенце, тщательно вытираюсь. В отличие от кота, я не обладаю удивительной способностью отряхиваться по-звериному, поэтому будем по старинке.

Отгибаю краешек шторы, выглядываю настороженно… окна хижины абсолютно темны мирной сонной темнотой.

Луна уже снова выползла на небо, и теперь лениво светит с высоты. Хорошо. А то светлячки без своего хозяина уже почти все погасли. Надо будет непременно пристать, пусть научит.

Завернувшись в полотенце, я прокралась к бельевой верёвке, сгребла чистую ночную сорочку, недавно постиранную, и бельё. Заодно сделала зарубку в памяти — придумать, где теперь вешать такую стирку, чтоб не на виду. У меня ж теперь есть перед кем скромничать.

Снова давлю улыбку.

Несусь обратно в душ, переодеваться, решаю ускориться, потому что ночная прохлада кусает и напоминает, что где-то есть тёплый дом и тёплая постель.

И тёплый кот в ней.

Трясу головой, отгоняю непрошенные образы.

Мы сегодня спим как можно дальше друг от друга! Я может и вообще в кровать не пойду, а придумаю что-нибудь другое. Вот только понятия не имею, что, учитывая скромные габариты моего жилища. Второе спальное место там вообще не предусматривалось. У меня и гости-то никогда не останавливаются. Даже Арн приходит ненадолго и тут же домой, к своей ненаглядной Мэй под бочок.

«Ты же тоже хочешь к кому-то под бочок?» — шепчет искушающий внутренний голос, пока бреду в ночной рубашке, как призрак по огороду. Что-то он сегодня совсем распоясался, этот мой внутренний голос. Пора затыкать, а то как бы не дошептался до чего-нибудь.

Скрип входной двери — как шпоры моим натянутым нервам.

В хижине абсолютная тишина. Только сверчки трещат.

Спит?

Или ждёт в засаде?

Я долго-долго не решаюсь зайти в спальню. Хожу по кухне туда-сюда. Тщательно сушу полотенцем волосы, заплетаю тугую косу. Благо, деревянный, крашеный голубой краской умывальник у меня притулился на кухне в углу, там в ящике отыскиваются и щётки, и ленты.

Уже глубокая ночь, меня валит с ног от усталости, и надо что-то решать. В конце концов, может он и правда спит уже?

На цыпочках, пытаясь конкурировать в бесшумности с котом, подкрадываюсь к двери в спальню.

Осторожно приоткрываю. Она даже не скрипит — я смазывала не так давно.

Застываю, кусая губы.

В приоткрытом окне ночной ветер шевелит белые занавеси.

Лунный свет отчётливо обрисовывает очертания массивного мужского тела на постели.

Мой гость лежит, вытянувшись так, что ноги как раз дотягиваются до самого нижнего изголовья. На правой половине кровати, у самого края, как и обещал. Лежит на спине, неподвижно, как изваяние, с закрытыми глазами и абсолютно спокойным лицом. Заложив руки за голову. Нервно сглатываю от того травмоопасного зрелища, которое представляют собой его рельефные руки в таком положении. Травмоопасного для моего бедного сердечка, которое уже грудную клетку скоро проломит.

А потом мой взгляд сползает, и я решаю, что пожалуй, лучше позорно смыться.

Кот прикрыт одеялом только до половины… и зная его, не факт, что ниже он одетый, хотя бы в простыночку.

Делаю кро-о-о-охотный шажочек назад…

И хищник немедленно поворачивает голову в мою сторону. Открывает глаза, два серебряных блика отражают лунный свет.

— Струсила всё-таки?

Я сжимаю дверную ручку и пытаюсь ответить как можно более уверенным голосом:

— Зашла только спокойной ночи пожелать! Уже ухожу.

В конце концов, можно и правда на коврике. Вон, печка до сих пор не до конца остыла на кухне, так что на полу перед ней вполне…

Он говорит напряженным голосом из полумрака:

— Ив! Я тебе хоть раз давал повод во мне усомниться? Обещаю, что не буду тянуть лапы, куда не следует. Иди сюда, ложись.

И всё-таки на коврике будет холодно.

А под одеялом у кота — тепло.

И я — слишком слабая, чтобы противиться такому соблазну. Тем более, что он и правда… повода усомниться ни разу не давал.

Переступаю порог, мягко закрываю дверь за собой. Скидываю обувь. Босиком по доскам. Поджимаю пальцы на зябнущих ногах. Огибаю кровать, подхожу и закрываю окно. Я мерзлявая, он разве ещё не понял?

Оборачиваюсь и застываю как вкопанная, прижавшись бёдрами к подоконнику.

Кот лежит вполборота, опираясь на локоть и чуть подавшись вперёд. Горячий взгляд жадно обводит очертания моего тела, подсвеченные лунным светом через тонкую ткань сорочки. Пугаюсь, когда понимаю, что вся как на ладони. Обхватываю себя руками. Так и замираю у окна — ни туда, ни сюда.

Он закатывает глаза и откидывается обратно на подушки. Стонет страдальчески в полный голос, уже даже не пытается сделать вид, что спал:

— Иди уже сюда, горе луковое! Хватит трястись! Я же сказал, что не обижу. Хотя… — поднимает руку и потирает переносицу. — Пожалуй, кто кого ещё.

Вспоминаю, как въехала ему сегодня утром локтем, не разобравшись. Почему-то становится смешно, и меня немного отпускает.

Крадучись обхожу кровать снова — к своей половине. Кот следит за моими перемещениями неотрывно, но не двигается. Мне уже даже спать перехотелось совершенно, так сильно мурашит этот взгляд.

Сажусь на краешек, перебрасываю тяжёлую косу через плечо на спину. Откидываю одеяло.

И быстро-быстро, не давая времени себе передумать, забираюсь в постель.

Поворачиваюсь к котику спиной, натягиваю одеяло на плечи, замираю на самом краю, рискуя свалиться. Первое время в сгустившейся тишине слышу только сиплый звук своего частого дыхания. За моей спиной вроде бы никаких подозрительных шевелений не наблюдается.

И я решаю, что вроде бы, пронесло.

В конце концов, я же с ним уже спала в одной постели прошлой ночью, и ничего. Вроде бы. Я виновата, что у меня только одна кровать в доме?..

Сон не идёт.

Лежу, затаив дыхание, и прислушиваюсь, что там сзади.

Чужак то и дело ворочается, натягивая одеяло. Потом раздражённо отбрасывает от себя лишнее, чтобы мне больше досталось. Тяжело, надсадно поскрипывают досочки моей бедной кровати.

Не говорит ни слова. Но я совершенно точно знаю, что тоже не спит.

Я продолжаю лежать на правом боку, не шевелясь, у меня совсем заледенели ноги, и я тоскливо думаю о том, что мечтала же к кому-то под бочок… Но это был бы верх бесстыдства, конечно же, поэтому я ни за что на свете на такой поступок не решусь. И так сегодня проявляю воистину чудеса храбрости.

И тут обострившимся в ночной тишине слухом улавливаю ворчание:

— Да плевать… одним переломом больше, одним меньше!..

Кот одним быстрым движением преодолевает разделяющее нас расстояние, прижимается всем телом сзади, обнимает. Меня накрывает сверху увесистая рука. Я забываю дышать. Только пялюсь распахнутыми от удивления глазами в стену напротив себя. И ловлю волну жара по всему телу сверху вниз. Кажется, простыня на месте, только это совершенно не спасает.

— Но меры предосторожности, пожалуй, не помешают… — бормочет мне в волосы.

И понадёжнее перехватывает мои руки, кладет тяжёлые ладони сверху, переплетает пальцы с моими, надёжно фиксируя. Так точно не рыпнешься и локтями куда попало разбрасываться не сможешь.

Как приличная девушка, я делаю вид, что уже сплю и ничегошеньки не понимаю.

Потому что по-хорошему, должна была бы возмутиться до глубины души.

Но на самом деле, и глубина моей души, и весь остальной организм сейчас оглушительно счастливы и тихо празднуют исполнение маленькой мечты.

Первые пару минут я вся ужасно напряжена, но кот и правда ни в какие неподходящие места не лезет, как и обещал. И я потихоньку расслабляюсь — каждый мускул, каждая клеточка, превращаясь во что-то мягкое, льнущее, готовое принимать любую форму, растекаться и принимать тяжесть мужского тела.

А потом с удивлением чувствую, как и он расслабляется тоже. Значит, ждал, что я буду брыкаться? Не понимал, какой реакции ожидать и тоже прислушивался ко мне всё это время? Это почему-то кажется очень милым.

И снова поддаюсь порыву — сжимаю еле заметно его пальцы, переплетённые с моими.

Он в ответ довольно ворчит что-то в полусне и прижимает к себе крепче. А потом ещё и коленом сверху придавливает. Утыкается лицом мне в волосы, и я чувствую, с каким наслаждением вбирает аромат мёда, луга… меня.

Засыпая, котик становится ужасно тяжёлым. Я, наверное, до утра в лепёшку превращусь. Но даже мысли не возникает попытаться выбраться из плена.

Вот такой, пойманной и обездвиженной, придавленной со всех сторон мирно сопящей тяжестью, я вдруг чувствую себя самой счастливой на свете.

А потом, наконец-то, и правда засыпаю. И спится мне ещё слаще, чем прошлой ночью.

Уже проваливаясь в крепкий сон, делаю в памяти зарубку — как проснусь, руками сильно не махать. На всякий случай… Он мне… непокалеченным нужен… формулу же… доработать обещал…

Чем лучше спал, тем раньше просыпаешься.

Упрямый и несправедливый факт. Потому что наслаждение хорошим сном так хочется растянуть подольше.

Тем утром я просыпаюсь очень-очень рано. Ещё почти темно, рассвет только подкрадывается где-то из-за гор. В комнате — сонный и тёплый полумрак. Одинокая пташка что-то легкомысленно вычирикивает за окном.

Очень чётко и подробно в голове проносятся события вчерашнего дня. Я стараюсь не двигаться и руками тем более не махать. Прислушиваюсь. Чувствую, что котик по-прежнему где-то сзади. Совсем близко. Лежит, не шевелится. Не трогает совсем. Даже не прикасается.

И тоже не спит.

Смотрит на меня.

Взгляд ощущаю так же остро, как прикосновение. Вот обвёл очертание щеки. Вот огладил ухо. Вот пробежался по шее — мурашки вдоль позвоночника не дадут соврать! Вот спустился по неровным волнам полурасплетённой косы вниз…

Ох.

По косе вслед за взглядом пробежали осторожные пальцы. Подушечками, едва касаясь.

Взяли косу за кончик… чтоб пощекотать им шею мне.

— Проснулась, коза? И чего мы, в таком случае, молчим?

Я сердито дёрнула плечом, когда мои же собственные щекотные волосы, повинуясь наглым рукам, принялись терзать меня уже там. Подтянула невесть когда сползшую бретельку на место.

Бархатный вкрадчивый голос продолжает допрос:

— И где моё, спрашивается, доброе утро, м-м-м-м?

— Если хочешь как вчера, то скоро доиграешься и получишь… — бурчу я…

А потом меня переворачивают резко на лопатки.

И придавливают сверху.

И глаза у кота вовсе не игривые. А такие… голодные очень. И тёмные.

— С добрым утром, Ив! — настойчиво повторяет чужак.

Медленно тянется ко мне, гипнотизируя взглядом, чтоб не протестовала. А я уже не могу, даже если и была такая благоразумная мысль.

Прихватывает верхнюю губу горячими губами. Отпускает. Потом нижнюю. Проводит языком между ними, заставляя раскрыться.

Довольно урчит, когда безропотно повинуюсь.

Целует неспешно, жарко, сладко. Мягко пробует языком на вкус. И кажется, чем глубже, тем вкуснее.

А моё сердце стучит, стучит, стучит. Дыхание становится громким — его и моё. Сплетается, становится общим. Томные звуки поцелуев в предутренней тишине — один за другим, перетекают друг в друга, я уже теряю им счёт.

Гладит ладонью по волосам, успокаивает, уговаривает без слов. Сейчас всё будет ещё лучше, малыш.

Бояться не нужно, потому что ты ведь уже поняла, что я не способен тебя обидеть.

Я бродил очень долго такими тёмными тропами, о которых не рассказывают даже в самых страшных сказках.

Я почти умер.

Но ты не пустила раствориться во тьме небытия. Своей слабой, нежной рукой разжала когтистые пальцы смерти, которые сомкнулись уже на моём горле.

Ты увела меня за собой, к свету.

И теперь я забыл, куда шёл.

…Мои глаза закрыты. На несколько долгих, бесконечных мгновений полностью проваливаюсь в ощущения, теряю контроль.

Тяжесть его тела.

Терпкий, лесной запах кожи.

Горячие губы, бережные прикосновения.

Кот начинает неспешно разворачивать одеяло, в котором я совершенно уже запуталась…

…Да уж! Погорячилась я вчера с зарубками в памяти, чтоб локтями не пихаться! Локти пригодились очень даже. Ну я ж не думала тогда, что утро настырный котяра начнёт с того, что зацелует так, что мне едва удастся выбраться из-под него живой и невредимой!

Пятясь задом от кровати, кое-как оправляя подол на коленках, заявляю ему обвиняющим тоном, выставив вперёд указательный палец:

— Так больше продолжаться не может!

Кот медленно облизывается, глядя на меня.

Ложится поудобнее посреди кровати, закладывает руки за голову. Смотрит вызывающе, дерзко. Жадными кошачьими глазами своими.

— Я согласен, не может, — посмеивается. А сам пожирает взглядом. — Возвращайся в постель и закончим начатое.

Закрываю обеими ладонями лицо.

— Дурак!.. Я имею в виду — я сейчас же отправляюсь в город и куплю тебе, наконец-то, штаны!!

Кажется, передвигаться с закрытыми глазами у меня скоро войдёт в привычку.

Кое-как дрожащими пальцами выискиваю свежее платье в сундуке, стремглав выметаюсь из комнаты, изо всех сил огибая взглядом кровать — к которой, как на зло, мои глаза так и тянет примагнититься.

Переодеваюсь на кухне, чутко прислушиваясь к звукам. Зря, ой зря дверь в спальню смазывала!

Но кот терпеливо ждёт, пока я приведу себя в порядок.

И вываливается из спальни спустя добрых минут десять… завёрнутый в моё белое пуховое одеяло! Загорелое плечо и рельефная рука, которые высовываются из объемного кокона, да и вообще сам по себе весь лохматый котище, который щурит на меня довольные глаза и от души зевает — то ещё зрелище. Не к такому я привыкла по утрам на своей кухне.

Впрочем, я много к чему по утрам, оказывается, не привыкла.

Он плюхается за стол прямо вместе с одеялом, подпирает кулаком подбородок и начинает иронично следить за тем, как я мечусь по кухне и пытаюсь сделать чай, не пролив. Задачку проваливаю с треском. Ну просто трудно делать домашние дела наощупь, когда глаза не слушаются и не желают смотреть, куда им скажешь.

У него отросла щетина, волосы требуют расчёски, и весь вид ужасно заспанный… и милый.

— Я вернусь быстро, не переживай! — делаю попытку завязать непринуждённый разговор. Ставлю перед ним вторую чашку, но он к ней не притрагивается.

— Куда собралась? — так же «непринуждённо» спрашивает кот, а глаза настороженные.

— Я же сказала, штаны тебе куплю! В посёлок. Вернусь быстро. Часа три пешком в одну сторону. Ты и соскучиться не успеешь.

— Это вряд ли.

Меня хватают за кончик косы, и я застываю. Вот теперь я понимаю, почему парни любят девушек с длинными волосами. За них ловить удобно.

— Мне же не нужно тебе напоминать, что рассказывать о нас никому не следует?

Так и стою, в неудобном полусогнутом положении, склонившись над столом, с крышкой от сахарницы в руках. Если кот не уберётся из моей хижины в ближайшие несколько дней, я точно заработаю проблемы с сердцем. Ни секунды покоя в собственном доме!

Вот это вот «о нас» ему обязательно было добавлять?

Медленно выпрямляюсь. Он не выпускает, ждёт ответа. Поневоле закрадываются мысли о том, что будет, если кто-то узнает. Отчего-то уверена, ничего хорошего.

— Почему ты прячешься? Ты что-то натворил?

— Я задал вопрос первый. И если дальше будешь уходить от ответа, решу, что лучше тебя никуда не пускать. В принципе, провести целый день в кровати было одним из вариантов моего плана на сегодня.

Ну вот. А я только-только начала успокаиваться. Щёки снова горят.

— С кем поведёшься, от того и наберёшься! Из нас двоих только ты постоянно увиливаешь от ответов. Я же скоро лопну от любопытства! — пожаловалась я.

— Я хотел начать тебя просвещать, но ты же трусиха! — мурлычет кот, смотрит на меня снизу вверх в упор, а потом хватает свободной рукой за кончик моей ленты, тянет ее. Лента медленно скользит, я как завороженная смотрю на то, как расплетаются тугие светлые пряди под длинными пальцами. Вот и стоило, скажите мне, заплетать? Кот ныряет в них всей пятернёй, сжимает в горсти, тянет, и мне ничего не остаётся, как сделать шаг к нему.

Не понимаю, как это происходит, но я вдруг обнаруживаю себя у него на коленях. Обхватившей его за шею. На коленях сидеть мягко, потому что одеяло. Котик наконец-то решил пощадить мою стыдливость.

Держит за талию крепко, смотрит мне прямо в глаза, взглядом строгим и властным.

— Ив! Я серьёзно. Ни слова никому.

Я вздыхаю.

— И не собиралась.

Молчу. Отвожу глаза.

— Отпустишь?

Отвечает не сразу.

— Отпущу. Иди. Одна нога здесь, другая там. Не вернёшься к вечеру, пойду сам за тобой. И результат тебе не понравится, уверяю.

Я не знаю, как у него так получается нестрашно угрожать, но меня его угрозы почему-то вгоняют в состояние странного предвкушения. Так и хочется как-нибудь спровоцировать.

— И что ты мне сделаешь?

Кошачьи глаза загораются лукавыми огнями.

— Как минимум, искусаю. Всю. В принципе, можно и сейчас начать. Даже ходить никуда не надо будет. Сэкономим время. Что думаешь, м-м-м?

Я сползаю с колен и отойдя на два шага, начинаю заплетать непослушными пальцами обратно свою разлохмаченную косу. Потому что судя по решительному виду, с которым кот потянулся к моей шее, провокация удалась бы на славу. А выбраться из дома я всё же сегодня хотела бы.

На сердце неспокойно почему-то. Похожу по базару, послушаю, о чём люди говорят.

Кот молча следит за тем, как я укрощаю волосы.

Я вдруг понимаю, что для такого, как он, доверять — наверняка не самое простое дело. И то, что он меня отпускает вот так, неожиданно заставляет плавиться в каком-то очень тёплом чувстве.

— Ничего не забыла? — улыбается одними глазами, когда я уже иду к порогу за ботинками.

Я оборачиваюсь у самого выхода. Колеблюсь пару мгновений, а потом возвращаюсь. Почти на цыпочках, осторожно, как олень к водопою, у которого прячется хищник.

Он смотрит выжидательно.

— Будешь так пялиться, я снова струшу и не осмелюсь, — говорю тихо-тихо, когда робко кладу руку ему на плечо, веду по бронзовой упругой коже, берусь поудобнее.

Кот улыбается, но глаз не отводит.

Я обречённо вздыхаю. И медленно склоняюсь к нему.

Кончиками пальцев — дотронуться до шершавой щеки. Губами — едва касаясь к губам. Поцелуй, лёгкий, как крылья бабочки… был.

Чужие губы берут в плен и объясняют, что вот это всё никуда не годится и целовать надо правильно, раз взялась.

Я не протестую. Я тоже всегда считала, что делать надо качественно, с полной отдачей, или не делать совсем.

Когда кот отрывается от моих губ спустя целую вечность, я уже забыла, что хотела делать и куда идти. Кажется, кто-то сейчас потерял удачную возможность внушить мне, что я собиралась провести весь день в постели. Потому что в том состоянии мозгов, которое у меня всегда после таких поцелуев, это было бы не сложно.

— Возвращайся скорее, — сдержанно напоминает кот, скупым жестом погладив мою щёку большим пальцем. И отталкивает мягко, вызывая где-то в глубинах моего организма безмолвный протест.

Когда закрываю калитку, замечаю на подсохшей земле крупные следы кошачьих лап там, где вела за собой полудохлого барса два дня назад.

Всего-навсего два? А как будто вечность.

Улыбаюсь и ускоряю шаг. Надо вернуться побыстрее, иначе котик будет переживать.

С ума сойти.

Меня кто-то ждёт дома. За меня переживают.

Как же это… странно и до безумия хорошо.

После уединения в горах шумный говорливый посёлок сбивает с толку, заставляет чувствовать себя немного потерянной. Это всегда так, но сегодня особенно ярко. Я ещё мыслями там — под зелёным лесным пологом… а то и под одеялом…

А тут — множество народу, снующего по своим делам узкими улочками меж каменных домов в два-три этажа с остроконечными крышами. Мне нужна площадь с общественным колодцем, где каждый желающий может испить воды. Там принято собираться, чтобы продавать овощи со своего огорода, который есть у каждого второго горожанина прямо за домом, покупать кур и козлят, обмениваться сплетнями… и новостями.

Сегодня мне нужны новости. И штаны.

Запоздало понимаю, что понятия не имею, как выбирать мужскую одежду. И размеры котика узнать забыла…

Тут воображение очень живо рисует мне, как я снимаю с котика эти самые размеры для покупки штанов, и понимаю, что очень хорошо, что не озвучила ему эту идею. Как-нибудь на глаз попробую.

Подхожу к разложенным на деревянных лотках связкам баранок, вязаным носкам, пушистым шалям из пуха одомашненной горной козы, и понимаю, что не продумала ещё одну деталь.

А как я вообще объясню, зачем такая странная покупка мне нужна? И почему я заранее не озаботилась поиском отмазки?

Тем более, что меня уже вовсю окликают, здороваются, спрашивают, как я поживаю, желают здоровья… меня тут знают буквально все. Каждый встречный-поперечный, от карапузов, до пожилых старейшин. То и дело приходится останавливаться, чтобы дать совет по поводу лечения перхоти или в сотый раз объяснять Элене, что любовные привороты я не делаю.

В конце концов, после того, как мимо лотка с одеждой я прохожу уже в третий раз, а язык будто к горлу присох, решаю, что все-таки пора признать, — я отчаянная трусиха. Куплю просто отрез ткани и сошью ему сама.

Видимо, без снятия мерок обойтись не получится всё-таки.

Пытаясь об этом не думать, чтоб уши не горели, подхожу к своей знакомой, которая торгует полотном. Уже вижу вон там, впереди, ярко-рыжие кудри, которые невозможно не заметить, маячат, как осенний куст. Кармелла занялась ткацким делом со скуки, когда муж заделал ей очередного ребёнка, а сам в горы ушёл на охотничьи промыслы, на полгода. Она вообще не слишком счастлива в браке, вечно мне жалуется, что кажется, её благоверный не просто так где-то шатается. Просит у меня какую-нибудь «отворотную настойку от охотниц за чужими мужьями».

А что я ей скажу? Что надо было думать, когда бегала за ним? Все же вокруг знают, что она чуть ли не висла на своём рыжем. И что только нашла, кроме одинакового цвета волос? Мне самой этот Торн никогда не нравился, у него какой-то зуб на брата моего, чего-то они с юности не поделили и вечно соперничали. Вернее, Торн соперничал с братом. Арну — какие соперники? Вождю всего Таарна равных нет ни в укрощении снежных барсов, ни в тренировочных поединках на мечах, ни на поле настоящей битвы. Горжусь братом. А Кармеллу жалко.

— Иви! Крошечка моя, сюда! Как тебя давно не было! — машет мне рукой, зовёт к себе. Я невольно с завистью кошусь на внушительных размеров бюст, который не спрячешь полностью закрытым платьем, от горла до пят. Она после замужества только такие теперь и носит, потому что Торн ревнует к каждому столбу.

Она из Империи. И чего забыла в наших горах? Неужели там женихов мало было у такой красотки? Кармелла до сих пор не избавилась до конца от южного акцента, как и от привычки…

Стоп.

Внутри бежит холодок.

Вот такую акцентированную «р-р» я уже совершенно точно слышала.

Он её очень хорошо маскирует, и почти не заметно… но у меня музыкальный слух, я любую птицу по голосу различу. Я ещё он не всегда правильно ставит интонации внутри предложения. Самую капельку. Но если вдуматься, это тоже царапает ухо. Вот сейчас, когда Кармелла начинает мне снова жаловаться на свою нелёгкую судьбину, я это слышу в своих воспоминаниях так отчётливо, что становится больно.

Империя.

Этот кровожадный монстр на теле мира.

Несколько лет назад они едва не поработили нас. Со всех сторон земли Империи охватывают Таарн, будто клещами. Или зубастыми челюстями. Кольцо неприступных гор, отряды ездовых барсов и смелость наших воинов только казались нам надёжной защитой, просто до поры до времени Империи было выгоднее с нами торговать. Но однажды богатства наших земель стали слишком заманчивой добычей, и волна за волной армии Императора покатились на Таарн. Помню, Гордевид тогда вообще почти не спал, без конца варил всё новые порции зелья невидимости.

Мир был куплен дорогой ценой. Многие не вернулись с поля брани. Даже не знаю, что с нами было бы, если б Арн не умудрился заключить договор. А дочь Императора, прибывшая к нам с посольством, неожиданно для всех не осталась бы в Таарне доить коров и рожать пухлощёких карапузов. Старик-Император, правда, ездить в горы отказывается. Побывал всего один раз с официальным визитом к единственной дочери, и то коротким, и его окружала такая толпа придворных магов, словно он боялся, его схватят и тоже насильно женят на какой-нибудь местной крестьянке.

Вот уже несколько лет всё тихо. И вот теперь…

У него имперский акцент. Который он очень тщательно маскирует.

— … представляешь, прямо среди ночи! Оставил меня, и опять куда-то по своим делам. Говорит, в горы его отправили. Жаловался на твоего брата, между прочим, что раскомандовался. Никак не смирится, что парень, с которым он в детстве одной и той же крапивой получал за шалости, теперь им может помыкать.

Я вздрагиваю.

— В горы? Зачем?

Мой брат отправил Торна, с которым совершенно точно в плохих отношениях, в горы. Потому что Торн — один из лучших следопытов.

— Да если бы только его. Там и у Нании мужа с постели подняли, и Гореслава двоих старших сыновей…

— Зачем?.. — повторяю как дура один и тот же вопрос. А внутри уже всё холодеет.

— Ищут чего-то! — пожимает плечами Кармелла. — Или кого-то. Я не поняла. Эй, ты куда?

Я уже не слышу.

У меня звенит в ушах.

И паника, что не успею.