Невидимый враг

Глава 2

Серебристый взгляд неспешно обвёл мою недоумевающую, полуодетую, растрёпанную фигуру, застывшую на пороге кухни бестолковым призраком. Задержался на голых ногах, довольно сощурился.

Я попятилась, врезалась спиной в прислонённую к углу буфета утварь, опрокинула веник и швабру, пустое жестяное ведро прозвенело в ночной тишине оглушающе.

В мгновение ока серебристая молния перетекла по кухне — я даже не заметила, как. Моргаю — а он уже рядом. Наклоняется, поднимает с пола упавшие вещи, ставит аккуратно как было.

Мерцающий взгляд скользит по мне, когда чужак разгибается, поднимается медленно на ноги, опираясь ладонью на стену обок. И спрашивается — зачем так медленно, если скорость его видела уже⁈ И успела ужаснуться.

Нет, такой если захочет — догонит. Можно даже не пытаться.

— Нельзя быть такой неосторожной.

Руку не убирает с гладко струганных бревен, и я боюсь даже шелохнуться. Острое ощущение опасности давит к земле.

— И таскать в дом непонятную живность с улицы? — пытаюсь отшутиться, облизываю пересохшие вмиг губы.

А самой страшно до чёртиков. До сжатых как пружина нервов. Каждой клеточкой, каждым волоском ощущаю близость чужого, опасного. Всё моё воспитание, все знания, вбитые чуть ли не с детства, говорят о том, что даже со знакомым мужчиной наедине, ночью, вот так — опасно. А этот мало что незнаком. Смотрит так, будто съесть вот прям щас собирается. Персиками же не наелся, зверюга неблагодарная, сам только что сказал.

И не улыбается в ответ на мою шутку совсем. А к первой руке и вторая присоединяется, опирается ладонью о стену справа от меня, ловит меня насовсем, как в клетке.

Отворачиваюсь, чтоб спрятаться хоть куда-то от голодного взгляда серебряных глаз. Это не особенно помогает успокоиться, потому что в поле моего зрения попадает рука — и если бы я была художником, непременно нарисовала бы это произведение искусства, на котором лунный свет оставляет причудливый рельеф теней вокруг каждого мускула, каждой жилы, каждой линии напряжённых пальцев.

Интересно, восхищаются мышки красотой грациозных котов перед тем, как быть сожранными?

Беру себя в руки.

— Если голодный, то здесь тебе поживиться нечем, — говорю твёрдо. Если бы ещё ножки мои бедные такими же твёрдыми сейчас были — а то ведь, как кисель!

Вдыхает… опять что ли, запах мой? Дался он ему… Выдыхает с сожалением.

— Ну, как знаешь, малышка. Как знаешь. Пойду тогда, пожалуй.

В этот раз я совершенно, абсолютно уверена, что жалеть не буду. Я же не совсем больная на голову ещё! А буду радоваться, что избежала сейчас, кажется, нешуточной опасности.

Зажмуриться крепко, и ни в коем случае не смотреть в ту сторону, откуда раздаётся шелест ткани, скидываемой на пол.

— Мр-р-р-р… тр-р-русиха! — довольно комментирует кот, но уже скоро человеческое урчание превращается совершенно в звериное.

Взвизгиваю, когда голых ног игриво касается шершавый язык, а потом хлещет в прыжке кончик пушистого длинного хвоста. Распахиваю глаза.

Удар передних лап — и здоровенная мохнатая туша прыжками уносится в ночь.

Проходит добрых минут десять, пока я «отмираю» и начинаю соображать, где я и что я. И что сейчас только что было. И закончилось, к счастью.

Ох-х-х-х… делаю пару нетвёрдых шагов, останавливаюсь снова, смотрю на пол.

Ну вот, теперь и эту простыночку тоже стирать! А ведь только стираная. Попробовал бы этот гад своими ручками, да в лоханке, да такую здоровенную! И отжимать потом досуха, и таскать потом тяжеленный таз во двор, да развешивать, чтоб без складочек, ровненько! Может, ходил бы тогда, как все приличные люди, в одежде. И не портил честным девушкам их труды, оставляя где попало свой звериный запах.

Оглядываюсь нервно… а потом поднимаю с пола и комкаю в руках и без того мятое белое полотно. Подношу к лицу, закрываю глаза…

Какая же я сумасшедшая.

Но это же чисто исследовательский интерес! Не скоро (от души надеюсь, что нет!) мне ещё попадётся в жизни случай изучить настоящего барса-оборотня. Или оборотня-барса? Интересно, какая у него первооснова? Человек или животное? И как он умудрился научиться делать оборот? И есть ли другие, как он? И почему тогда я, столько лет у подножия этих гор обитая, ни разу их не видела?

Зоркий глаз подмечает на полу шерстинку, застрявшую меж досок.

Немедленно усаживаюсь на корточки и принимаюсь выковыривать ноготками. Издаю торжествующий возглас, когда получается!

Смотрю на свет, катаю в пальцах, долго рассматриваю, глажу, выискиваю знакомые уже цвета. Думаю о хозяине. Исключительно с научной точки зрения! Строю теории. Аккуратно объединяю логические аргументы в несколько более-менее убедительных гипотез. Чувствую, что не усну, пока не запишу всё аккуратным почерком в свои исследовательские тетради, которых у меня за годы экспериментов набрался уже целый шкаф.

Так, где там у меня были лупы… Это надо в лабораторию, однозначно!

Лаборатория у меня в таком месте, чтоб сразу чужой глаз не мог приметить. На всякий случай, мало ли кто в моё отсутствие шататься будет.

И уже почти решаюсь встать и идти к своим любимым стёклышкам и колбочкам, а заодно прикидываю, каким реагентом бы обработать, да ещё жалею, что не догадалась целый пучок у блохастого выдернуть в награду за спасение его шкурки, пока была такая возможность…

Как прямо передо мной на пол приземляются с глухим шлепком две заячьи тушки с окровавленным мехом.

Визжу так, что у самой уши закладывает. Отпрыгиваю назад… чтоб врезаться во что-то твёрдое, большое, горячее, что меня с готовностью подхватывает и намертво прижимает к себе цепкими лапами.

Ещё одна добыча за сегодняшнюю ночь, кажется, попалась.

— Эт-то что⁈

— Наш ужин. Раз у тебя в кладовке кроме травы больше нету ничего. Я проверил, но увы. Обдерёшь? Я огонь пока разведу.

Пытаюсь вырваться, но удаётся разве что обернуться к хищнику лицом. Отпускать меня дальше по-прежнему никто не собирается.

— Чтобы я? Тронула этих бедных несчастных зайчиков⁈ Да я в обморок хлопнусь раньше! У-у-у-у… бессердечный… да как у тебя… вас только лапа поднялась на эти милые создания!..

В глазах довольного охотой хищника мелькает непонимание. И удивление. А он что, оваций за труды ожидал⁈

— То есть? Ты тут как выживаешь вообще, если не умеешь дичь ободрать и приготовить?

— Отлично выживаю! Вернее, живу! Вот прям я бы сказала, до твоего… вашего появления — так просто замечательно! У меня огород, между прочим!

В пылу не сразу понимаю один немаловажный нюанс нашего с ним общения. Но потом до меня доходит.

Вспыхиваю, вырываться прекращаю. Отвожу глаза.

— И ты… вы бы простыню обратно бы надели. Я вон, квадратиком сложила, хотела уже… в стирку положить, а то всё зверьём провоняло. Не успела. А я обрадовалась уже, что снова настанет у меня тишина и покой.

Зверюга злится, сверкает на меня серебром сердито, разжимает лапы.

Отбредаю на ватных ноженьках подальше. Пожалуй, к спасительной стеночке бы сейчас снова прислониться. Но как-то боязно, у меня теперь с ней не самые успокаивающие ассоциации связаны.

— Дай мне пару дней, — цедит сквозь зубы. — Отдохну, и уйду. И наступят у тебя снова — тишина и покой твои. Как на кладбище. Хотя как по мне, на кладбище интересней.

Шуршит снова моя многострадальная простынка. Слегка приоткрываю один глаз, с облегчением убеждаюсь, что она примотана обратно на узкие поджарые бёдра… закрываю глаз обратно. Потому что больше-то ничего она толком не прикрыла! А там и того, что видно, хватит, чтоб в обморок хлопнуться. А от разгоряченного погоней и охотой зверя пахнет так, что я чувствую его запах даже здесь. Тонко, мягко, на кошачьих лапах подкрадывается этот мускусный терпкий аромат, и невозможно его не вдохнуть.

Но внутри мягких кошачьих лап всегда прячутся острые крючья когтей. Хорошо бы мне об этом помнить.

Трусливо ретируюсь с кухни под предлогом, что не выношу вида крови. Ну, почти и лукавить не пришлось, в принципе.

Очень скоро в мою комнату, двери которой я захлопнула и впервые пожалела, что на них нет хотя бы засова, проникли ещё и настырные ароматы жарящегося мяса. Кажется, с очагом на моей кухне… а судя по всему и с тонкими веточками приправ, подвешенными к потолку, чужак разобрался быстро.

Поделиться никто не предложил. Ну и отлично. Я все равно бы отправила куда подальше с таким предложением.

Но вот что не предложил совсем — обидно.

Хожу туда-сюда по собственной спальне, босиком, неодетая — потому что боюсь раздеваться даже на секунду, даже чтоб влезть в какую-нибудь нормальную одежду. А тапки потеряла где-то на кухне, и теперь ничто на свете меня не заставит пойти поискать. Прислушиваюсь к звукам, что доносятся из-за стены. С завистью представляю, как там сейчас тепло — от печки-то. Ночи в предгорьях уже холодные. Я жутко мёрзну, а в кровать, под одеяло, лезть не решаюсь тоже.

Уютное потрескивание пламени. Шипящий жир на углях. Посвистывание… Какого беса он на моей кухне готовит, меня оттуда предварительно выжав, и ещё и свистит, как у себя дома⁈

Зачем-то нервно приглаживаю волосы. Переплетаю косу. Умываюсь, поплескав на ладони из кувшина на подоконнике. Вода ледяная, от этого мёрзну ещё сильнее. Снова плотнее запахиваю шаль.

И застываю в испуге, когда дверь медленно отворяется.

— Молодец, что отказалась. Мне досталось больше. Не скажу, что наелся… но за косулями бегать как-то было лень. Не до конца ещё восстановился. Надо выспаться, пожалуй!

И не удостоив меня даже взглядом, котяра наглая гибким движением укладывается на мою постель.

Мою! Постель!

Разлёгся ровно посередине, потянулся сладко так, до хруста костей, и закрыл глаза, подложив руки под голову.

От наглости такой сначала я решилась дара речи. Потом поняла, что взрываюсь.

— То есть… предлагаешь мне уйти, да⁈ Из собственной спальни⁈

— А это как тебе заблагорассудится. — Котяра приоткрывает один глаз, в хитром прищуре мелькают серебряные искры. — У меня-то есть предложение получше. Но ты почему-то отказываешься.

— Ну… это уже… ни в какие ворота!! Вот и отлично! Вот и спи! А завтра… чтоб…. духу твоего здесь не было! Я уж на кухне как-нибудь. На половичке, у печки… да где угодно, лишь бы не видеть твою нахальную физиономию!!

От злости не сразу замечаю, что перешла на недопустимо фамильярное «ты». Но мне всё равно уже. Пусть попробует только завтра не убраться отсюда! Даже моё безграничное терпение и не менее безграничное сострадание такого не вынесут.

Веником отсюда вымету.

О том, что будет, если кот не захочет выметаться, решаю пока не думать.

Разворачиваюсь на замерзших пятках и решительно топаю к двери.

Ох, а надо было медленно и осторожно, не делая резких движений. Какая же я дура, что забыла!

Догоняет в два прыжка, хватает, прижимает к себе. И тащит — понятно, куда. Брыкаюсь, как будто от этого зависит моя жизнь. С нулевым, конечно же успехом. Вон у зайцев несчастных так же примерно получилось, когда горло им перекусил одним укусом.

— Да стой ты… бешеная, — ворчит на ухо темнота. Как назло луна ушла за облака, и в комнате стало темно, хоть глаз выколи. — Идём досыпать, рассвет скоро. Донимать не буду, просто согрею. Вся как ледышка.

Затихаю обречённо. Лапы тут же перехватывают поудобнее.

— Точно не будешь? — спрашиваю недоверчиво. И правильно не доверяю, потому что мурчание кошачье хитрющее слишком. И довольное подозрительно — ещё больше, чем когда зайчиков бедных слопал. И лапам этим не доверяю тоже. Потому что, когда держат так, и прижимают вот эдак, тоже доверия не прибавляется совершенно.

— Если не станешь трепыхаться и сбегать, — задумывается ненадолго темнота. — Но ты уже поняла, чем это заканчивается?

Кажется, вариантов у меня никаких.

Меня подхватывают на руки, жмурюсь от секундного ощущения полёта… потом небрежно плюхают на постель, вжимают в мягкую перину.

Как только могу двигаться, отворачиваюсь, отползаю подальше, сворачиваюсь в комок, радуясь, что шаль хотя бы осталась… её тут же с меня сдёргивают и отшвыривают куда-то.

— Эй! Я же замёрзла! — возмущаюсь было. Но возглас возмущения застревает где-то внутри, потому что сзади ко мне всем телом прижимается большое, горячее, дышащее… пахнущее тем самым запахом, от которого мутнеет в голове и путаются мысли.

— Я согрею, не бойся.

И наступает тишина.

Сверху на нас обоих натягивает одеяло — укрывает, заставляет сердце сорваться в бешеный ритм от того невероятного, неправильного, слишком уютного… слишком опасного, что происходит. Меня придавливает небрежно тяжелая рука… я ощущаю спиной мерное движение его грудной клетки.

Подношу стиснутые кулаком пальцы к губам, чувствую даже в темноте, как жутко и неудержимо краснею. Кончики ушей и щёки горят. Согрелась я замечательно и на раз, мда… Не выдерживаю этой рвущей меня на части тишины.

— Хм. Слушай! Мне как-то знаешь, было спокойней, когда меня котик грел. А ты можешь обратно в него?.. И вообще, может расскажешь, как у тебя это получается? Ты родился таким? Или это эликсир какой-то? Рецептом поделишься?

Темнота позади меня рассмеялась, горячее дыхание пошевелило волосы, выбившиеся из косы от той ретивой не в меру прыти, с какой меня плюхали и валяли по кровати.

— Слишком много вопросов задаешь. Спи уже.

Но мне жизненно необходимо хоть как-то заполнить чересчур смущающую паузу. Приходит в голову, что в таком положении, как сейчас, неплохо бы, по крайней мере, уже и познакомиться!

— Зовут тебя хоть как? Меня вот — Ива…

— И-ва-а-а… — повторяет за мной задумчиво, будто катает буквы моего имени на языке.

О, а вот и мурашечки! Воскресли, родимые!

Дружной толпой потопали по моей несчастной шее. Там, где в меня выдыхают моё собственное, так странно звучащее сейчас имя.

— Красиво, — выносит вердикт темнота. У меня дёргает что-то в животе. Подбираю коленки и на всякий случай, скрещиваю руки на груди. Во избежание. А то кто их знает, хищников, когда там у них снова голод просыпается.

— Ну так что? Тебя как?

— Тебе ни к чему знать моё имя, — отвечает твёрдо чужак, пресекая дальнейшие расспросы.

Стараюсь не обижаться.

Но обидно до чёртиков.

— Значит, будешь у меня Барсиком.

Темнота смеётся.

— Договорились.

— И если будешь плохо себя вести, пойдёшь за дверь.

— А если хорошо? За ухом почешешь? Или…. м-м-м-м… пузико….

Правильно я самые уязвимые места закрывала. Правда, удалось не все.

Горячая ладонь ложится мне на живот, поглаживает.

Я бросаюсь вперёд так, что наверное, шлёпнулась бы с кровати, но меня тянут назад, в смеющуюся, мурлычащую, тёплую и уютную тьму.

Тьма прижимает к себе, обнимает обеими руками. Ногой ещё придавливает сверху для надёжности. И за ухо прикусывает самым бесцеремонным образом.

Сбежать не получится — осознаю это сквозь пелену накрывающей паники. Ну, или от чего там у меня сейчас сердце из груди выпрыгнет и пульс остановится. С каждой попыткой вырваться — объятие сильнее, зубы сжимаются, почти до боли. Урчание переходит в тихий утробный рык, от которого у меня всё тело сводит. Слышала я брачные рыки снежных барсов в горах. Такие, которые, когда гон у них. У кошек они нежными считаются, наверное — а вот со стороны послушать, угрожающие раскаты первого грома о скалы.

Боже. Как он там говорил? Инстинкт хищника. Значит, расслабиться и не трепыхаться…

Легко сказать.

Закрываю глаза. Пытаюсь дышать. Вот так, Ив, давай, дыши, дыши! Это надо, это чтоб не задохнуться, это чтоб сердце обратно запустить, а то оно, глупое, кажется забыло даже, где ему положено находиться, и бьётся жаркими толчками как будто во всём теле сразу.

Расслабиться ожидаемо не выходит, но я теперь неподвижна, как мышь в обмороке.

Вот такой покорностью Зверь, кажется, удовольствуется. Отпускает моё бедное ушко… чтобы зализать место укуса, урча.

И в таком вот положении мы и остаёмся.

И он засыпает, с каждым глубоким вдохом придавливая меня всё сильней своей тяжеленной ручищей, и коленом ещё в довершение.

В смысле, засыпает⁈

Что, вот прям так, на мне⁈

А мне теперь что, спрашивается, делать?

«Что-что… спать тоже!», — подсказал упрямый внутренний голос.