Образцовый доктор

Глава 16

Людмила Дмитриевна, как добрая фея из сказки, одним взмахом руки решила нашу судьбу. Вернее, мою и Машулину.

Перевод в отдельную палату стал для меня полной неожиданностью. С одной стороны, конечно, комфортнее: тишина, свой душ, никаких храпящих соседок по ночам и плачущих детей.

Но с другой… Неудобно как-то. Чувствовала себя словно выскочкой, получившей привилегию, которой другие лишены.

Я пыталась объяснить Людмиле Дмитриевне, что мне и в общей палате неплохо, что я не хочу создавать лишних хлопот. Но она лишь отмахнулась, мол, так надо.

– Тебе, Аленка, силы нужны, восстанавливайся. А Машуле тишина важна. И вообще, знаешь, сколько я тут всего повидала? Знаю, как лучше.

И ведь не поспоришь. Людмила Дмитриевна только выглядит как топ-модель с глянца, но на деле она – человек-глыба, опытный врач, чуткий руководитель.

Но все равно, внутри меня шевелилось какое-то смутное чувство неловкости.

Впрочем, я быстро нашла оправдание. Объяснила себе, что отдельная палата – это не только для моего удобства. Это, в первую очередь, для Машули. Ей сейчас как никогда нужен покой.

– А вообще, знаешь, я это я из эгоистичных побуждений, – улыбалась блондинка, когда мы уже раскладывали последние вещи в прикроватной тумбе. – Я теперь могу нормально заглянуть в гости с племяннице и не думать о том, что и кто подумает. Не люблю сплетни на работе.

Я сразу вспомнила о том, что уже увидели и услышали соседи по палате. Она была права. Пол отделения уже видела моего истероидного бывшего, за которого мне до сих пор стыдно.

– И, конечно, Леша! – кивнула Людмила Дмитриевна присаживаясь на стул. – Скоро он приедет. В общей палате он, наверняка, опять начнет строить из себя профессора медицины, сыпать умными терминами и шутками, чтобы как-то скрыть свое волнение. А здесь он сможет просто быть собой.

– Какая… «многоходовочка», – смущенно улыбнулась я.

– Сейчас схожу вниз, кофейку принесу, – подмигнула Люся, – поболтаем.

Я осталась одна с дочкой.

После суеты медсестер и приглушенных разговоров врачей или соседей по общей палате – было немного непривычно.

Моя девочка, моя крошка, лежала, опутанная трубками и капельницами, бледная, такая маленькая и беспомощная. Сердце сжималось от боли, глядя на нее. Казалось, силы покинули ее, оставив лишь хрупкую оболочку.

Я сидела на жестком стуле рядом с кроватью, вцепившись в ее маленькую ручку. Она была холодной и слабой. Глаза были закрыты, и я молилась, чтобы она не чувствовала боли. Молилась всем богам, которых знала и не знала, чтобы они помогли ей, чтобы она выкарабкалась.

Ожидание. Томительное, мучительное ожидание решения врачей. Они ушли, пообещав вернуться с новостями.

Только помощь Людмилы Дмитриевны спасала меня от полного безумия. Она оказалась рядом так вовремя!

Ее присутствие и поддержка были как спасительный круг. Если бы не она, я бы точно сошла с ума.

Люся возникла в дверях палаты словно лучик солнца. В руках она держала два картонных стаканчика, от которых шел дразнящий аромат свежесваренного кофе.

– Капуччино или латте? – спросила она, приближаясь к моей кровати. – Забыла спросить, что тебе взять, прости.

– Мне все равно, я все пью, лишь бы с молоком. – Я благодарно улыбнулась, принимая стаканчик.

– Ага, молочная Аленка, – лукаво улыбнулась она.

Я смущенно опустила глаза.

Запах кофе действительно немного приободрил. Мы устроились поудобнее, и разговор завязался сам собой. Люся оказалась удивительно легким и приятным человеком. Она рассказывала о своей работе, о том, как неожиданно стала заведующей отделением, хотя была уверена, что им станет ее брат.

А я, в свою очередь, делилась своими переживаниями и надеждами. Разговор тек непринужденно, словно мы были знакомы целую вечность.

Время от времени мы отвлекались на печенье, которое еще утром принесла Елена. Эти маленькие хрустящие кружочки с шоколадной крошкой как семечки, быстро закончились.

Елена, так неожиданно стала моей новой подругой, с которой мы познакомились в этом злополучном месте. Мы теперь переписывались в течение дня, обмениваясь новостями и просто подбадривая друг друга.

Ирония судьбы. Повод для знакомства с такими замечательными людьми был ужасен – болезнь моей дочери. Я бы отдала все на свете, лишь бы этой болезни не было. Появление Лены и Люси в моей жизни, их поддержка и тепло – это было настоящим спасением.

А еще Алексей… Даже не верится, что мы снова встретились!

– Ты будешь ему говорить про Машулю? – взволнованно спросила она.

– Наверное, правильно будет сказать, – я вспомнила разговор с Валерой в саду. – Думаю, он и так уже все понял. Мы просто… еще не говорили об этом.

– Обязательно поговорите, – попросила она. – И что бы не вышло, можно я буду присутствовать в жизни Машули? Я уже начинаю к ней привязываться. Она такая лапушка.

– Конечно! Мы всегда рады гостям. Только чуть разгребемся. Я недавно сняла квартиру, небольшую, поближе к работе и садику. Вещи еще в коробках.

– Тебе что-то нужно? Я могу принести или купить.

– Нет, мне… Тут очень помогли. Я как будто впервые высунула голову из песка и увидела, что мир может быть другим. Что люди могут быть другими. И что всё вокруг не должно вертеться вокруг работы…

– У тебя был плохой опыт в браке, – кивнула Людмила, с сочувствием глядя на меня. – Хорошо, что ты нашла в себе смелость уйти от него.

– До сих пор не могу поверить, что согласилась на этот брак. Это была плохая идея с самого начала.

– Да, всё могло бы сложиться иначе, если бы кто-то не исчез… – она хитро подмигнула.

– Он тебе обо всем рассказывает?

– Он мой брат. Мы с ним – всё, что у нас есть. Но иногда он слишком меня опекает, и это раздражает, – добавила она с улыбкой. – И командует он много.

– У меня нет братьев и сестер, и я даже немного тебе завидую.

– Леша хороший человек. Рада, что у него появились вы. Уж вы точно сможете залечить его бедное сердце.

Что же с ним такого случилось? Я хотела узнать больше об этом, но сдержалась. Возможно, если бы это была ее личная история, она бы поделилась. Но о себе он должен рассказывать сам.

К нам зашел Арсений Павлович, хирург Машули и Людмила Дмитриевна заметно занервничала. Это было так трогательно, и так очевидно!

– Алёна Викторовна, не буду ходить вокруг да около. Скажу как есть: мы решили, что ребенку нужна ещё одна операция.

– Ч-что?

В одно мгновение я словно выпала из реальности.

Слова Арсения Павловича звучали как приговор, от которого не уйти. Он говорил что-то о повторной операции… спаечном процессе… о том, что кишечник не запускается…

Как спайки? Почему именно с моей девочкой? Разве она и так недостаточно настрадалась?

Он говорил что-то про предрасположенность, про то, что это не ошибка, а просто… случайность. Случайность, которая снова бросает моего ребенка под нож хирурга. Говорил, что такое бывает, особенно после операций. Как будто это должно утешить.

Спайки… раньше я даже не знала, что это такое. Хирург объяснял, что это лечится, что если не оперировать, станет только хуже. Он говорил о рисках, о том, что риск невмешательства сейчас выше. Но разве есть что-то страшнее, чем снова отдать мою малышку в руки хирургов?

Я понимаю, он врач. Он должен просчитывать риски, принимать решения. Но я – мать. И для меня нет никаких рисков, которые можно сравнить с болью и страхом моей дочери. Сердце разрывалось на части от одной мысли о том, что ей снова придется пройти через это. Маленькое тельце, измученное операциями и капельницами… как она выдержит еще одну?

Кишечник не запускается… эти слова эхом отзываются в голове. Что это значит? Что будет, если они ничего не сделают? Страх парализовал, не давал мыслить здраво. Я пыталась ухватиться за слова поддержки Людмилы Дмитриевны о том, что это лечится, что они все сделают, как надо. Но страх сильнее разума.

Я сидела у кроватки моей девочки, смотрела на ее спящее личико и молилась. О чуде, о том, чтобы все обошлось, о силах, чтобы выдержать это испытание. Потому что я – мать. И я должна быть сильной ради нее. Даже если внутри все кричит от ужаса.

В течении часа дочку приготовили к новой операции. Новый укол сделали в ножку, а она даже не шелохнулась, только тихо простонала. Я смотрела на все это и понимала, что другого выхода нет.

Машулю опять перенесли на каталку и увезли к лифтам. Людмила Дмитриевна обещала быть все время с ней.

Во второй раз моя милая крошка через это проходит. И во второй раз я не могу быть рядом.

Села на пол там же, где и в первый раз.

Уже на слезы сил не было. Просто какое-то отупляющее онемение. Я смотрела на время и ждала.

Дочь увезли в операционную в час ночи. Я провела несколько часов в ожидании. Чем дольше тянулось это ожидание, тем темнее и страшнее становились мысли, рождающиеся в голове.

За окном медленно занимался рассвет, а на часах высвечивалось предательское «5:00».

Тишина больничного коридора давила, казалась зловещей и всепоглощающей. Лишь изредка ее разрывали приглушенные шаги врачей, спешащих медсестер, да скрип каталки, вывозящей очередного пациента из операционной.

Каждый раз, слыша этот звук, я подпрыгивала, как ужаленная, надеясь увидеть ее.

В этот раз это была Зоя, которую, наконец, прооперировали. Ее бледное лицо на мгновение заставило меня забыть о собственном горе, но лишь на мгновение.

Пять утра. А о моей девочке – никаких новостей. Я металась по коридору, мои шаги гулко отдавались в пустом пространстве.

И вдруг… лифт. Двери бесшумно раздвинулись, и из кабины вышел он – Алексей.

В слегка помятой одежде, словно только что сошедший с трапа самолета. Уставший, измученный, но такой… родной.

Он окинул взглядом коридор, и наши глаза встретились.

Не помню, как побежала к нему. Помню только, как мои руки крепко обхватили его, и слезы, горячие и безудержные, хлынули потоком.

Я уткнулась в его плечо, ища защиты и утешения в его объятиях. Он здесь. Он рядом! Теперь все будет хорошо.