Осколки

Глава 11

Солнце склонилось над водами Солари, чтобы перед сном рассмотреть свой пылающий багрянцем лик. Небо было ясным, и кажется, в этот вечер закат был непривычно ярким. Ирвин щурился, кожей ощущая, как в него вонзаются оранжевые лучи — он уже несколько дней не принимал лекарство, и чувствовал, как постепенно терял контроль над своим телом. Ему то и дело мерещилось, что зубы начинали шататься, как старый забор, а кожа сделалась тонкой, как бумага, под которой вяло болтались размякшие до состояния жухлого винограда мышцы. Ирвин то и дело тыкал в них пальцем, сжимал то одно, то другое запястье, чтобы проверить, не исчез ли пульс. Сердце продолжало биться, но слабо и неровно. Голод то одолевал его вытесняя все остальные мысли, то отступал, оставляя блаженную пустоту. Ирвин попробовал купить по дороге лепешку с рыбой и во время очередного приступа проглотил ее, практически не жуя. Сытость продержалась несколько секунд и тут же сменилась тошнотой, от которой темнело в глазах.

Доминик должен был дать ему лекарство. Вязкую бордовую жидкость, от которой разложение оборачивалось вспять, а в мыслях воцарялся блаженный покой, смертельный голод прятал свою змеиную голову, и Ирвин просто становился живым. По-настоящему живым. Он не мог описать это состояние подробно, но сейчас, когда разум мутился от голода и жажды, когда ноги заплетались, а в голове не оставалось ни одной мысли, Ирвин готов был отдать все, что угодно, лишь бы просто вдохнуть полной грудью, поесть, чувствуя вкус пищи, подставить лицо солнцу и не бояться, что в следующую секунду кожа слезет с его пластами.

Заклинатель брел по узким улочкам вдали от основных дорог. Работяги разбредались по домам, выходили на прогулку влюбленные парочки, и Ирвину точно не хотелось, чтобы кто-нибудь заметил его. Не хватало в городе еще новостей о ходячем мертвеце. В голове пульсировал последний приказ Доминика: «Найти Милли, избавиться от Милли». И Ирвин шел, ведомый жаждой и голодом. Разум детектива требовал искать ее в храме или где-то в его окрестностях, но чутье, вившееся под ребрами, настойчиво указывало другой маршрут.

Вглубь квартала, по узким переулкам, между тесно прижавшихся друг к другу домов, Ирвин уже не мог сказать точно, он шел или бежал. Он перестал замечать что-либо вокруг себя, его, как хищника, вел инстинкт, неутолимый голод. Ирвин уже не полагался ни на глаза, ни на слух. Его шатало, как пьяного, но чем ближе становилась Милли, тем больше сил он ощущал в своем теле.

Сгустившаяся темнота выбросила его на мостовую перед разваливающимся зданием. Пахло краской и горячей бумагой. Из-за покосившейся двери раздавался усталый скрежет печатных станков, скрип механизмов и девичий голос. Милли говорила с кем-то? Ирв прижался ухом к двери, и та приоткрылась, впуская его в объятия полумрака.

Ирвин сделал шаг, затем другой, проверяя, не скрипят ли под его весом половицы. В приемной тускло светилась одинокая лампа, по ее стеклянным бокам ползала мошкара. А дальше по коридору алым светился еще один дверной проем. Милли была за ним, Ирвин чувствовал, как светится в ней сила и жизнь — то, что стремительно утекало из него.

Он сделал еще один шаг, и по помещению из-под его ноги разбежалась сверкающая рябь. Конечно же, защитные чары. Как он мог не подумать о них? Ирвин хмыкнул, сейчас он не мог думать ни о чем, кроме объявшего его голода. Чары вгрызлись в мертвую плоть и отскочили от нее, не причинив вреда. За светящейся алым дверью послышалась возня.

— Кто там? — выкрикнула девушка. Ирвин видел, как ползла по полу ее тень.

— Милли! — позвал молодой человек. — Меня послал Доминик. Летиция знает о твоем убежище и отправила людей. Нужно уходить.

Дверь приоткрылась. Показалась сначала тонкая рука, затем половина головы. Милли окинула Ирвина пристальным взглядом и скривилась.

— Ты уже разлагаешься.

— Ты тоже не молодеешь, — парировал тот и тяжело сглотнул. Нужно было выманить ее поближе, чтобы сделать все без лишнего шума.

— Доминику стоит лучше следить за твоим состоянием, — фыркнула Милли, выбираясь из своего убежища. — Нужно вернуться в башню?

— Немедленно.

— Сейчас, — она подхватила подол платья и опустилась на колени перед дверью. Вытащила из-за уха карандаш и принялась чиркать им по полу, вырисовывая какой-то сигил. Видимо, чтобы скрыть следы своего присутствия.

Ирвин бесшумно шагнул в ее сторону. Ближе и ближе. Он кожей чувствовал, как ярко горит в этой девушке жизнь. На секунду сердце сжалось от жалости, замерло, и в этот момент голод заполнил все его тело, Ирвин сам стал голодом.

Он взмахнул рукой, и вода, что висела в клубах тумана, потянулась к нему, сплелась в упругий хлыст. Ирвин направил поток к Милли, ударил по затылку, заставляя рухнуть на пол. Девушка вскрикнула, но водная удавка уже оплела ее шею и принялась шириться, ползти выше, укрывая рот, нос, не давая ни завопить, ни вдохнуть. Милли забилась, а Ирвин приблизился к ней, обхватил за плечи, прижимая к себе, как разбушевавшееся дитя, выхватил сведенную судорогой руку и припал к еще пульсировавшему жизнью запястью.

Глоток за глотком, он забирал минуты и дни, которые еще могла бы прожить эта девушка. Ирвин старался не думать об этом, не представлять. Он зажмурился и пытался сконцентрироваться на своем теле. Сердце забилось ровнее, напитанное свежей кровью, мышцы налились силой, кости стали ощущаться прочными и легкими, какими и должны быть. И голод постепенно отступал.

Наконец, Ирвин смог оторваться от Милли. Тело девушки кульком упало на пол, прямо на недорисованный сигил. Вместе с силами к заклинателю вернулись и чувства, вытесненные голодом. Он закрыл девушке глаза и одними губами прошептал:

«Прости».

Нужно было найти Элль. Благо, до храма было недалеко.

***

На долю секунды все внутренние органы зависли и перевернулись. Лицо обдало закатным жаром и холодным ветром, а рукава мантии захлопали, как крылья. Уже через мгновение ноги ударились о брусчатку, удар волной прошелся до самого позвоночника, оставляя звенящее эхо. Элль шумно выдохнула, невольно улыбнулась от проснувшихся воспоминаний. Когда-то, почти два года назад, она не раз пользовалась окном вместо двери и даже научила этому экстравагантному способу перемещений сына госпожи Верс. Тогда ее сердце тоже заходилось от волнения: Доминик говорил, что если Летиция застанет их вместе, то им несдобровать. И они крались по темным коридорам, сдерживая нервные смешки и желание коснуться друг друга, как будто это могло решить все их проблемы.

Летиция тогда их поймала как раз под окном и пригласила на чай. Так и состоялось неловкое знакомство, после которого Элль еще много раз наведывалась в палаццо, и каждый раз Летиция пристально рассматривала ее шею, взглядом выискивая следы беспорядочных нетерпеливых поцелуев.

Тогда Элль была другой. Тогда ее захлестывало возбуждение, как при невинной шалости, рвавшееся наружу смешками. Теперь она стискивала зубы и кулаки. Не дала боли от приземления утихнуть и направилась вслед за Сармой и ее подругой.

Девушки издалека помахали алхимику на мосту, и тот ответил им едва заметным кивком, но Элль даже издалека видела, что он увидел и ее. Увидел, и продолжил стоять неподвижно, как изваяние.

Элоиза шумно вдохнула и ускорилась, почти переходя на бег, чтобы обогнать благородных девиц. Покачивающиеся перья на шляпках остались позади вместе с недовольными возгласами и постукиваньем каблуков, а Элль неслась вперед.

Уже показались ступени, ведущие на мост. Элль вцепилась в каменные перила, подтягивая себя выше. Стало тяжело дышать, на лбу выступила испарина, а Доминик так и стоял, глядя на нее сверху-вниз. Он слегка развернулся, чтобы закатные лучи высветили его лицо.

«Он похудел», — отметила про себя Элль, и даже эта мысль вызвала в ней не жалость, а едкую обиду. Она подхватила подол платья и мантии и, шагая через две ступеньки, взлетела вверх.

Доминику оказалось достаточно сделать один шаг, чтобы оказаться с ней лицом к лицу.

Так близко, что у Элль перехватило дыхание от его вида, его пронзительного змеиного взгляда. Он впился им в ее лицо, лишая возможности пошевелиться.

Вся решимость испарилась. Ревущая ярость затихла. Доминик был так близко, а Элль не могла сообразить, что делать дальше. Все это время он был призраком ее воспоминаний, образом, настолько далеким, что она была ему благодарна. Она много раз представляла, как спросит: «За что ты сделал это?». Или как ударит его по лицу, такому острому, что можно порезать ладонь. А теперь замерла, не в силах решиться.

Доминик же улыбнулся. Распахнул объятия, словно приглашая. Элль прикрыла глаза, чувствуя болезненную разницу. Воспоминания хлынули горячей волной. Раньше этого небольшого жеста было достаточно, чтобы ее позвоночник стал мягким, будто расплавленным, чтобы она припала к нему, и весь остальной мир перестал ее волновать. Теперь же она смотрела на него, ощущала его близость, но не чувствовала ничего. Просто знала, что перед ней — предатель и убийца. И от этого кристального осознания становилось не по себе. Будто это и не она вовсе застыла на мосту.

Дом так и не дождался объятий. Улыбнулся и протянул руку, коснулся кончиками пальцев щеки девушки.

— Элли, — промурлыкал он. — Не смог удержаться и захотел взглянуть на тебя. Как всегда, прекрасна. Как куколка.

Ладони в перчатках вспотели. Даже через слой ткани Элль чувствовала, как натянулись ее собственные нити. Она не могла ни пошевелиться, ни вздохнуть, слишком поздно осознав, что Доминик уже оплетает ее своими чарами. Прямо посреди улицы, при свидетелях, а самое главное — без формул и сигилов. Элль широко распахнула глаза. Доминик улыбнулся, но как-то кривовато, болезненно. А она так и не могла пошевелиться.

— Ты не рада, — Доминик принялся заботливо поправлять одежду на ней, — А я-то думал, ты будешь искать встречи со мной. Забавно, но сегодня нас сама судьба свела. Я был уверен, что ты в это время стоишь на коленях на вечерней службе.

— Зачем? — с трудом шевельнула губами Элль. Каждый вдох требовал усилий, а вопросы всё множились, и она задала тот единственный, что набатом звучал в ее голове.

Доминик наклонил голову. Снова улыбнулся. Мягко и нежно — так казалось Элль раньше. Но теперь она ясно видела, что его глаза оставались безразличными, по-рептильи холодными, и от этого вся его гримаса приобретала вид хищного оскала. Стало мерзко. Элль скривилась и, к собственному удивлению, отшатнулась. Брови Дома дернулись вверх, но улыбка стала только шире.

— Поверишь, если я скажу, что соскучился? Я жить без тебя не могу, — пророкотал он и дернулся вперед.

Элль перехватило дыхание, когда его рука оплела ее талию, останавливая падение. Светлые прямые пряди упали на ее лицо, губы Доминика оказались так близко, что Элль смогла рассмотреть корки сухой кожи. Захотелось отвернуться, но он все равно приблизился к ней так, чтобы дыхание щекотало кожу.

— Так хотела меня увидеть, а теперь бежишь? Ну, беги, милая Элли, — и прижался к ее рту своими губами. Голова закружилась от запаха табака и алкоголя. Элль уперлась в его плечи, пыталась оттолкнуть, но с каждым мгновением ее силы таяли, а хватка Доминика становилась все крепче, грозясь вот-вот раздавить, сломать позвоночник девушки одним движением.

Воздуха не хватало, перед глазами заплясали черные мушки, ворот платья врезался в горло. Элль впилась ногтями в плечи Доминика, но пальцы будто загребали песок. Она замотала головой, но рука Дома легла ей на затылок, не позволяя отвернуться. Черных мушек становилось все больше, пока они не заполонили собой все. Тело обмякло. Элль провалилась в темноту.

***

— Простите, дамы, — алхимик улыбнулся подошедшим девушкам. — Городская сумасшедшая.

Он указал в сторону пошатывающейся девицы. Та, запинаясь, шла дальше по мосту. Тонкие белые пальцы скользили по перилам, считывая каждую неровность. Мисс Сарма Тоуви выдала безупречную светскую улыбку и махнула рукой.

— Все в порядке, мистер…

— Для вас просто Дом.

— Тогда зовите меня Сарма. А это Аманда.

— Рад встрече, — молодой человек поклонился и приложил руку к сердцу. — До меня дошли слухи, что вам нужно любовное зелье, от которого ваш возлюбленный не сможет жить без вас?

— А до нас дошли слухи, что вы можете такое приготовить, — кокетливо улыбнулась Сарма.

Алхимик пожал плечами и похлопал себя по карманам.

— Как знать, как знать. Для начала ответьте, — он обернулся к Аманде. — На что вы готовы ради любви?

Заклинательница камня в землистого цвета мантии недовольно фыркнула и дернула подбородком.

— На всё, — отрезала она. Доминик улыбнулся.

— Тогда с вас пять сильверов. Добавьте в еду и хорошенько перемешайте.

С этими словами он вытащил из кармана флакон с розовой мерцающей жидкостью.

Аманда помедлила, но все-таки взяла флакон, так и не изменив своей недовольной мины. Бутылочка была совсем маленькой, ее запросто можно было принять за украшение или духи. Сарма уже отсчитывала монеты, украдкой улыбаясь в сторону подруги.

— Не забудьте пригласить меня на свадьбу, — улыбнулся алхимик, принимая монеты. Украдкой оглянулся через плечо, но Элоиза уже исчезла.

***

Улица ушла из-под ног. Мир перевернулся раз, другой, сжимая Элль до состояния комка оголенных нервов. Вспышками мимо проносились образы. Солнечные блики замелькали перед глазами, а желудок прижался к горлу. Элль вцепилась в перила — или ей казалось, что там были перила, — и умудрилась сохранить равновесие. Выпрямилась, борясь с нахлынувшей тошнотой, и осмотрелась.

Впереди тянулся длинный, выложенный мрамором, коридор. По правую руку лили свет витражные окна. Они смотрелись слишком новыми рядом с пережившим века камнем. Проходившая мимо староста рассказывала стайке новичков, что во время революции витражи ручной работы вынесло взрывом, и позже их пришлось восстанавливать по архивным снимкам. В этот раз поставили зачарованные стекла, которые даже в самую пасмурную погоду могли отдавать накопленный в знойные дни солнечный свет.

Элль оглядела себя: черная мантия «Саламандр» сменилась студенческой — темно-синей, с нелепыми нашивками факультета. У нее, как и у всех алхимиков, была серая нашивка с колбой и пузырьками, криво посаженная на чары. Элль помнила эту мантию — она сдернула ее с бельевой веревки в паре кварталов от съемной квартиры. Рядилась студенткой и приходила на лекции вольной слушательницей.

— Потерялась? — кто-то придержал ее за локоть.

Элль обернулась, и наткнулась на взгляд, горевший веселыми искрами серебра. Молодой человек нависал над ней и умиленно улыбался, как будто нашел прибившегося к мусорным бочкам котенка. Он перехватил книги так, чтобы одна рука осталась свободной, и спросил:

— Куда тебе? Я тут все знаю.

— На лекцию, — ответила она первое, что пришло в голову. Он был так близко, а его взгляд так беззастенчиво блуждал по ее лицу, что хотелось закрыться, сжаться, спрятаться. И все в груди и животе завязалось тугим узлом, будто он мог вскрыть ее одним движением и похитить что-то жизненно-важное, например, печень.

Парень усмехнулся и мотнул головой, отбрасывая светлые волосы со лба.

— На какую лекцию? — с нажимом проговорил он, шутливо показывая, что теряет терпение. Элль невольно запустила пальцы в волосы.

— История алхимии.

— О! — он вскинул руку, и стайка старшекурсников за его спиной разразилась смехом. Молодой человек склонил голову, как актер на сцене. — Мне там появляться не стоит, но для тебя я сделаю исключение. Доминик Верс, к вашим услугам.

Он протянул руку. Элль, словно одурманенная, подала свою. Парень взял ее под локоть и повел вдоль коридора, пока они не остановились у двери аудитории. Элль уже хотела поблагодарить своего провожатого и шмыгнуть на лекцию, но тот не выпустил ее руку из своей хватки.

— А благодарность? — улыбнулся он.

— Спасибо, — ответила девушка. Улыбка Доминика стала только шире. Его взгляд… Элль не знала, куда от него деться. Как будто из всего в мире он решил заострить внимание на ней одной, а она чувствовала себя, как бабочка, приколотая к листу бумаги.

— Ты не из Темера, да? Давай я вместо лекций покажу тебе город?

Она тогда отказалась и скрылась за дверью аудитории, как будто в окружении парт и автоперьев была в безопасности, как в самой надежной крепости.

Элль перевела дыхание. Сердце тяжело ухало в груди, разрываясь от волнения, будто за ней гналась стая диких зверей. Будто в нее впились десятки взглядов, а следом за ними все когти и зубы мира. Девушка прижалась лбом к двери, запоздало подумала о том, что следующий вошедший может запросто разбить ей голову. «Пускай», — тут же ответила себе она. Это была бы очень дурацкая смерть, но в тот момент она казалась Элль заслуженной. Она готова была сквозь землю провалиться, лишь бы только этот Доминик Верс больше не окружал ее своим пристальным вниманием, от которого становилось жарко, как в пятне солнечного света.

Сзади на нее налетел порыв ветра. Элль обернулась и прикрыла глаза рукой, закрываясь от пляски бликов на серебристых спинках мелких волн. Воздух наполнился шумом: плеском воды, шипением пены, сползавшей по камням волнореза, музыкой, песнями, гомоном разговоров, хлопаньем флагов. Вокруг постоянно что-то звякало, трещало, хлопало. Элль огляделась и увидела, что стоит на смотровой площадке Плавучей Ярмарки — искусственного острова прямо в сердце самой широкой части Солари. До берега было рукой подать, и все же для большинства горожан Ярмарка была недостижимой — билет стоил как хороший праздничный ужин для большой семьи или как месяц аренды комнаты с отдельной ванной. И это без учета того, что на территории Ярмарки были аттракционы и музеи, где билеты нужно было покупать отдельно.

От ярких красок кружилась голова, а в ушах звенело от гомона. Элль было не по себе, но как-то по-новому. Тревога смешивалась с робкими искрами радости, словно ей не верилось, что это происходит с ней. И от ощущения, что все взаправду, что она действительно оказалась на этом острове радости, в груди боязливо расцветало счастье.

— Я принес мороженое, — раздался над ухом веселый смешок. Элль почувствовала, как к ее спине прижалась крепкая грудь. Не успела обернуться, перед ее глазами появились изящные руки — каждая держала по вафельному рожку с шариком мороженого. Один — красный, другой — розовый с шоколадной крошкой. Второй рожок перекочевал в руку Элоизы прежде, чем она успела заговорить.

— Ешь скорее, пока не растаяло, — улыбнулся Доминик Верс, наконец изволивший показаться полностью в ее поле зрения. Его пристальный взгляд блуждал по лицу и фигуре Элоизы, но в этот раз девушка не испытывала желания спрятаться.

Наоборот, ей хотелось стать еще заметнее, купаться в его внимании, как в лучах солнца, чтобы он видел, как она счастлива. Как она почти светится рядом с ним.

У мороженого оказался вкус малины и розовых лепестков, а от шоколадной крошки по языку разлилось щекочущее покалывание магии. Элль тут же стало легко и весело. Волнение схлынуло, оставляя после себя только желание попробовать тут все: прокатиться на каждом аттракционе, потанцевать и съесть то огромное облако сахарной ваты. А еще хотелось целоваться, и Доминик с готовностью удовлетворял это желание каждый раз, стоило Элль только посмотреть на него.

Уже немолодые женщины недовольно косились на них, но Элль знала, это от зависти. Их-то самих, наверное, давно никто так не целовал. Не водил кончиками пальцев по их лицам, повторяя каждую черту, не считал поцелуями веснушки, не упивался запахом их волос и кожи.

— Ты такая красивая, — в очередной раз сказал Дом. Они сидели в кабинке на колесе обозрения, под ними раскинулся Темер с его каналами и лабиринтами улиц, а Доминик все равно смотрел только на Элль. От его взгляда, а еще от высоты, у Элоизы перехватывало дыхание. Казалось, что она падает — ее сердце пропускало удар каждый раз, стоило Доминику что-то сказать о ее красоте. Никто прежде не называл ее красивой так — не пряча взгляда и не скрываясь за дежурной улыбкой.

— Спасибо тебе, — сказала она, пытаясь вложить в эти два слова все чувства, что распирали ее грудную клетку.

— Спасибо богам, что свели нас в тот день, — легко отмахнулся Доминик и снова потянулся к Элль, закрывая собой весь мир, пряча девушку в своих объятиях. — А то так бы и бегала в краденой мантии.

Элль запрокинула голову, чтобы глотнуть воздуха после еще одного тягучего жаркого поцелую, и затылок утонул в мягкости подушки. Кожу щекотали шелковые простыни. Дом шумно вздохнул и повалился рядом. Тут же притянул Элль к себе и укутал в объятия.

— Я обожаю тебя, — шепнул он ей на ушко. Элль блаженно прикрыла глаза, растворяясь в его нежности, но прикосновение испарилось.

Девушка подняла голову и оглянулась. Дом сидел на краю кровати и боролся с жестянкой. Он пыхтел от напряжения, пальцы скользили по металлу, но плотно прилегающая крышка отказывалась поддаваться.

— Что это? — спросила Элоиза, переворачиваясь к нему.

— Это? — он показал жестянку. — Конфетки. Леденцы. Алхимические. Купил на Ярмарке. Мама сказала, что Коллегия готовит новый закон, чтобы запретить их продажу, так что скоро их будет не раздобыть. Хочешь?

Внутри заворочалось неприятное чувство. Как когда проносящийся мимо автокэб поливает из лужи. Вроде мелочь, но хорошее настроение испаряется.

— Не очень, — только и ответила Элль. Повалилась на постель и попыталась уснуть. Ей это как будто даже удалось.

Ненадолго она провалилась в сон, но стоило только осознать эту разлившуюся по мышцам негу дремоты, как все тело напряглось, и девушку выбросило обратно. Она все еще была в спальне Доминика, но за окном хлестал дождь, вдали гудели насосы. Настала зима с ее шквалами и потопами.

Из-за приоткрытой двери в комнату лился тусклый золотистый свет. Несмотря на поздний час, в палаццо спали далеко не все. Элль, превозмогая желание вернуться ко сну, поднялась с постели и накинула ночную сорочку. Немного подумала и подняла с пола халат. Хоть госпожа Верс и относилась к ней с теплотой, вряд ли оценила бы, броди ее будущая невестка по дому голой. Невестка…

Элль накрыла ладонью помолвочный браслет из белых жемчужин. По коридору разносилось эхо. Элль осторожно выглянула из комнаты и перебежками, как воровка, двинулась к лестнице.

Летиция говорила громким шепотом:

— …Как можно быть настолько неблагодарным? Я предлагаю тебе будущее.

— Я хочу создавать свое будущее.

— Твое будущее зависит от меня, — шипела женщина, из последних сил сдерживаясь, чтобы не сорваться на крик. Элль привалилась к перилам, старалась не дышать, чтобы не упустить ни одного слова.

— Я не собираюсь участвовать в вашей с Амаль… секте, — спокойно проговорил Доминик. Об стол звякнула ножка бокала.

— Это не секта, а уважаемая религиозная организация.

— Днем молитесь, а вечером варите зелья. Очень богоугодно, — хмыкнул Доминик.

— Так было испокон веков. А сейчас это единственный способ дать защиту таким, как мы.

По мрамору чиркнули ножки стула. На стене зашевелились тени.

— Дать защиту таким, как мы, может только справедливость. Общество должно перестать видеть в нас жертв или слабаков. Они должны узнать, на что мы способны! — повысил голос Дом. Теперь уже Летиция взяла себя в руки и заговорила медленнее. Тише. В ее словах звенел лед.

— Я позволила тебе жениться, потому что думала, что хотя бы это тебя образумит. Какой жизни ты хочешь для Элли?

— Элли сама может выбирать свою жизнь. А моя жизнь — борьба за права алхимиков! — провозгласил он.

— В подвалах игорных домов? С этими вашими леденцами в карманах? — наседала Летиция. Ее голос снова дрогнул. Она звала Доминика по имени, но ответом ей были только удалявшиеся шаги. Хлопнули двери.

Элль запахнула поплотнее халат и спустилась. Летиция сидела за столом в обеденном зале, тяжело опираясь локтем о столешницу, будто на ее плечи рухнул вес всего мира. Но, заслышав шаги Элль, она выпрямилась и отбросила с лица выбившиеся из пучка волосы. Улыбнулась, и в каждой черте ее лица читалось насмешливое: «Слышала, значит?»

— Госпожа Верс… — осторожно заговорила Элль. Сердце невольно сжималось от жалости к этой женщине.

— Я же просила обращаться ко мне по имени. И на «ты».

— Я… могу чем-то помочь?

— О, Элли, дорогая, — отмахнулась женщина, откровенно посмеиваясь над ее словами. — Чем ты мне поможешь? Поговоришь с ним?

— Могу попробовать.

— Очень мило с твоей стороны, но не стоит, — Летиция поднялась из-за стола и прошла к столику, на котором ровным строем стояли початые бутылки шерри, виски, вина. Взяла бокал и плеснула себе первого, что попалось под руку. — Долг каждой матери — дать своему ребенку лучшее будущее, каким бы неблагодарным он ни был. Порой мне кажется, что я слишком старалась. В его возрасте мы тоже бунтовали, но у нас был очевидный враг. А ваше поколение ищет врагов повсюду, лишь бы было на кого направить гнев.

Элль невольно обхватила себя руками, словно пытаясь закрыться от этой шутливо осуждающей речи. За последние месяцы Элль ни на кого не направляла гнев. Перестала быть угрюмой, улыбалась, она даже готова была признать, что почувствовала себя по-настоящему счастливой. Но Летиции было угодно назвать всех ее ровесников неблагодарными — а значит, и ее саму, — а еще Элль была в ее доме и не нашла в себе сил и слов, чтобы возразить. К тому же чутье подсказывало, что это никак не улучшит ситуацию.

— Может, он одумается? — только и сказала девушка.

Летиция фыркнула, смерила недовольным взглядом свой бокал, сделала глоток и добавила еще.

— Я не теряю надежды, дорогуша. Возможно, в этом ты могла бы мне помочь, — задумчиво добавила она.

— Как? — в груди вспыхнуло что-то. Желание оказаться в дружной семье, где дар Элль не будет расцениваться как проклятье или позор, не будет вызывать желания избавиться от нее.

— Выходи ко мне в новую лабораторию. Госпожа Мартинес — Амаль — выделила мне в ведение восстановленный храм, так что в конце этого учебного года я покину Академию. Ты сможешь выйти ко мне сразу, как только отучишься. Возможно, я смогу организовать тебе экстерн. Мне нужны такие талантливые алхимики.

— Доминику это не понравится.

— Ты же слышала, что он сказал. Ты можешь сама выбирать свою жизнь. Какую жизнь ты хочешь, Элли, дорогая? Со стабильной работой, с интересными заданиями? Со смыслом, в конце концов? Или хочешь таскаться по подземельям и слушать, как юнцы болтают о том, как бы им изменить мир, курят и напиваются?

Выбор был очевиден. И все-таки Элль колебалась. Между Летицией и Домиником и так образовалась трещина, а Элль рисковала стать клином, который разворотит этот разлом окончательно. Летиция словно прочитала ее мысли. Ласково улыбнулась, отставила бокал и протянула руки, подхватывая кисти Элль.

— Дорогая, я все понимаю. Эта дивная пора любви, когда кажется, что вы просто обязаны всегда быть вместе. Но это пройдет, милая. Это всегда проходит. У тебя появятся дети, а у него клуб, охота, встречи с партнерами. К этому нужно быть готовой. И хорошо, если у тебя всегда есть за душой какие-то свои сбережения и умение работать — на случай, если роль почетной матроны окажется не для тебя, — она улыбнулась, как будто знала какой-то секрет Элоизы, а потом отпустила ее руки. Вернулась к своему бокалу. — К тому же, возможно, благодаря твоему примеру Доминик поймет, что лучше взяться за голову сейчас. Ты ведь хочешь, чтобы муж тебя обеспечивал, а не сохранял привычку болтаться на женской шее?

Элль кивнула. Этот разговор выпил ее последние силы, и на секунду девушку повело. Пол перед глазами завертелся, Элль вытянула руку, пытаясь удержать равновесие: «Лишь бы не упасть». Вцепилась в столешницу и потянула себя вперед.

Тошнота тут же прошла, стоило только выпрямиться. Белый свет жег глаза, отражался от наполированных полов и глянцевых столешниц.

Элль узнала свой кабинет в лаборатории госпожи Верс. В храме Рошанны.

На горелке в центре стола стояла пузатая колба, в тесных объятиях стекла кипела и бурлила розовая субстанция. Плотный пар крался все выше, норовя высунуться из широкого горлышка, а в комнате едко пахло жасмином и ладаном. Запах просачивался даже через защитные маски.

— Почти готово, — возбужденно проговорила стоявшая рядом Летиция.

— Ты так говоришь последние три часа, — буркнул стоявший по правую руку от Элль Доминик. Девушка повернула голову.

Жених привалился спиной к столу и читал газету. Маска болталась на шее, халат расстегнут. Дом всем своим видом показывал, насколько ему скучно. В груди Элль свился комок эмоций: обида, одиночество… Это зелье было важно для Элоизы, она работала над формулой несколько недель, пока не создала то, что можно было с уверенностью назвать идеальным любовным зельем. Не просто афродизиак, усиливавший желание, а нечто новое, создававшее настоящую потребность в возлюбленном. Летиция была в восторге и утверждала, что это войдет в историю. Элль опускала взгляд, отгоняя мысль, что и сама бы с радостью использовала этот состав на себе. Она смотрела на Доминика, и понимала, что до боли, отчаянно любит его. Так сильно, что клетка ребер должна была вот-вот раскрыться, подставляя ему под удар обнаженное и беззащитное сердце. Но то же самое сердце подсказывало, что Доминика это не впечатлит. Он просто подожмет губы и вскинет бровь, как делал каждый раз, когда Элль пыталась рассказать ему что-то важное для нее.

Он так и не перебесился с той ссоры несколько месяцев назад, когда Элль впервые сказала, что будет работать на Летицию. Им были нужны деньги, чтобы оплачивать съемную квартиру, покупать еду. Доминик уходил на собрания революционной группы почти каждый вечер и злился, когда Элль просила его найти работу. Тогда Элль все-таки решила принять предложение Летиции. Доминик не скандалил. Просто скривился от отвращения, будто Элль вся вымазалась в грязи и наотрез отказывалась мыться. Так и ходил, но в последнее время с деньгами стало совсем тяжело, и Летиция великодушно предложила сыну поработать лаборантом, видимо, чтобы привить ему любовь к «семейному делу».

— Если бы ты действительно помогал, то дело пошло бы быстрее, — обронила женщина.

Доминик развернулся, бросил газету на стол и вскинул руки, как обычно это делала Элль. Девушка сперва решила, что он издевается, передразнивает, как вдруг почувствовала, что нити в кабинете искривились, натянулись под его неаккуратным прикосновением.

— Что ты…? — вскрикнула Летиция, но Доминик и не думал останавливаться. Магия в воздухе запульсировала, зелье в колбе зазабурлило. Воздух задрожал, стал тягучим и вязким.

— Нет! — воскликнула Летиция. Элль застыла, глядя, как ее зелье бурлит, как лиловый пар темнеет и валит прямо на столешницу, как злорадно улыбается Доминик. Элль разрывалась, не зная, за что схватиться в первую очередь: за схваченные Домиником нити или за зелье.

Она заметила мерцание. По бокам колбы расползались змейки трещин. Девушка успела только поднять руку, а в следующую секунду раздался звон стекла. Руку обожгло десятком осколков, вонзившихся сквозь ткань мантии и платья, как осы. А потом запахло паленым. Горелка разлетелась, и горючее масло разлилось по столу, а по нему, как по ковровой дорожке, заплясали языки пламени.

— Все на выход! — скомандовала Летиция и схватила Элль за плечи, подтолкнула к дверям.

Элль обернулась. Доминик лежал на полу, хватался за лицо и выл. Под его щекой скапливалась лужица крови. Элль вывернулась из хватки Летиции и подбежала к нему.

— Дом! — она схватила его за плечи, а он вцепился в ее руки.

— Элли! — сипел он. Осколок торчал из его шеи, прямо под челюстью.

Элль застыла, глядя на уродливый кусок стекла, сверкавший в багровом пятне из развороченной плоти. К горлу подкатила тошнота. Воздух нагрелся, стал вязким, драл горло, но Элль вдыхала его, превозмогая головокружение. Она лихорадочно пыталась подсунуть руки под плечи Доминика, чтобы посадить его, вытащить его, как будто от этого зависела ее собственная жизнь.

— Элль, уходи, я уже позвала помощь! — кричала откуда-то издалека Летиция. Ее голос тонул в звоне лопавшихся от жара пробирок и колб, а Элль не могла произнести ни слова. Она повторяла имя Доминика, звала его, пыталась докричаться, увидеть проблеск узнавания в его глазах. Его грудь вздымалась часто-часто, а глаза закатывались.

— Нет, стой, — кричала она ему. Стоило на долю секунды ослабить хватку, как Дом выскользнул, повалился на пол. Он рухнул лицом вниз, волосы взметнулись, и на долю секунды показался символ на коже — птица, распахнувшая крылья с длинными перьями. Но тогда Элль было не до странного знака.

Девушка заорала, завыла раненым зверем. Отчаяние и злость жгли ее изнутри. От мысли, что он сейчас погибнет здесь, сердце надрывалось, но осознание, что она просто не может бросить его здесь, чтобы спастись самой, бередило ей душу ядовитыми шипами.

И она сделала это. Обхватила его лицо руками, там, где от шеи к голове тянулись вены и артерии. В пальцы отдала пульсация заходящегося сердца, а кровь побежала быстрее от покалывания магии, что была заключена в цеплявшемся за жизнь теле. Элль не понимала, что делает, но знала, как поступить. Она отдала то, что было для нее дороже всего. Что она лелеяла и хранила в себе, что доставляло ей величайшее счастье и невыносимую боль.

Ее выкрутило болью, вывернуло наизнанку, пронзило холодом. А потом мир померк.

Она проснулась через несколько дней. Летиция сказала, что Доминик выжил. Что все хорошо.

— Как твои дела? — спросила Летиция, когда Эллиот привел ее в комнату, где лежала Элоиза. Летиция тогда настояла, чтобы девушку лечили в особняке Верс. Элль попыталась улыбнуться сквозь разлившуюся по грудной клетке тяжелую боль, но голос Летиции был таким пронзительным, таким заботливым, что слезы сами навернулись на глаза.

— Я не знаю, как это произошло, — залепетала она. — В формуле не было никакой ошибки.

— Я знаю, — Летиция села возле кровати и взяла девушку за руку. — Но ничего страшного. Все обошлось. Ты жива, это самое главное. Мы очень за тебя переживали.

— А где Дом?

— Он очень за тебя переживал. Он зайдет к тебе.

Голос Летиции был полон уверенности. Она еще не знала, что, когда она выйдет из комнаты, Доминика нигде не будет. Он не появится ни через час, ни на следующий день, ни через месяц. А с ним исчезнет и архив формул. Летиция на несколько недель превратится в призрак самой себя, разъяренный, готовый броситься на любого, кто жестом или взглядом высечет в ней первую искру гнева. Потом станет тенью. Полиции и всем остальным Летиция скажет, что Доминик уехал на Архипелаг, со временем она научится уже жить со своим горем. И со своей виной, появлявшейся в глазах каждый раз, стоило ей только взглянуть на Элоизу. От ожогов и порезов не осталось и следа, но проклятье, появившееся в результате их инцидента, пустило глубокие корни. Оглушающая пустота, поселившаяся под ребрами девушки.

И навсегда между ними останется этот омерзительный вопрос: «Ты как?»

— Элль, ты как? — голос пробился сквозь кокон образов. Элоиза замотала головой в попытках понять, откуда он звучит.

Образы слились в одно пятно, к горлу снова подкатила тошнота. Девушка зажмурилась, пытаясь прогнать сбившийся под челюстью комок, но стало только хуже. Она повалилась на колени и раскрыла рот, пытаясь вдохнуть, но облегчения не наступало. Только скрутивший ее спазм.

Запахло едкой желчью, перед глазами заплясали черные мушки.

— Принесите воды! — раздался голос. Такой знакомый, бархатистый. Элль ухватилась за него, вытягивая себя из лабиринта воспоминаний и образов.

Сморгнула выступившие на глазах слезы.

Она оказалась в плохо освещенном помещении. Стояла на коленях перед вонючей лужицей. От одного запаха в животе все заворочалось. Элль поднесла руку ко рту, но ее перехватили, а губ коснулось прохладное стекло стакана.

— Пей, — мягко проговорил человек.

«Ирвин», — вспомнила Элль. Она развернулась и вцепилась в его куртку. Теплая рука тут же легла на ее плечи, прижимая к себе.

— Все хорошо, — проговорил он чуть слышно. — Все хорошо.

И, словно в подтверждение, провел ладонью по ее спине.

— Так это твой алхимик-консультант? — послышался голос откуда-то сбоку. Насмешливый, неприятный. Говорящий издевательски тянул гласные и едва ли зубами не клацал. Элль потратила последние крупицы сил, чтобы поднять голову и взглянуть на человека.

Они оказались в тускло освещенной каморке, из мебели там была лишь одна скамья. Ирвин был рядом, а говоривший с ним заклинатель стоял в проеме, и от света ламп его рыжие волосы горели пламенем, что аж щипало глаза.

— Не сейчас, Шон, — сказал Ирвин.

— Конечно, дело подождет до утра. Капитану будет очень интересно узнать, почему она шляется по городу одурманенная. Или откуда у нее это? — вскинул бровь тот и поднял руку. В его пальцах болтался мешочек драже от Пенни Лауб.