Пепел тебя

11

ХЭЛЛИ

— И потом Эммалин попыталась съесть твои волосы! — Чарли едва не подпрыгивал в своем детском кресле.

Я улыбнулась в ответ. Чарли невозможно не любить: в нем столько жизни и доброты. Он легко принимает меня и любого, кто оказывается рядом.

— Наверное, она очень проголодалась. Или эму правда едят волосы.

Чарли расхохотался, покачав головой.

— Хорошо, что у нас были угощения.

— Хорошо, — подтвердила я, выезжая на Мейн-стрит и направляясь к школе. Я была благодарна за то, что Сидар-Ридж такой небольшой. И за то, что улицы здесь складывались в простую, легко запоминающуюся сетку.

Но дело было не только в этом. В маленьком городе мне проще было расширять границы и пробовать новое.

— Жаль, что мы не остались дольше, — протянул Чарли, глядя в окно.

— Уверена, Эммалин тоже хотелось бы, чтобы вы остались.

Это было лучшее, что я могла сказать: после второго за день приступа паники мне хотелось только бежать в свою избушку и спрятаться.

Щеки вспыхнули при одном лишь воспоминании. Доброе отношение Аспен многое говорило о ней, но я была уверена, что она ломала голову, что со мной не так. Да и все вокруг думали так же. Я их не виню. Обычно это шло не от злого умысла, но от этого я чувствовала себя выродком.

Чарли тяжело вздохнул, плечи у него поднялись и опустились.

— Хотелось бы, чтобы папа разрешил нам завести щенка или котенка.

Я бросила взгляд в зеркало заднего вида.

— Я тоже мечтала о домашнем животном, когда росла.

Глаза Чарли вспыхнули надеждой и легким озорством.

— Ты можешь завести его сейчас! А я бы с ним все время играл. Папа ведь не сможет запретить — это же твой питомец, а ты взрослая.

Я рассмеялась.

— Тебе кто-нибудь говорил, какой ты умный?

— Сегодня нет.

Я улыбнулась.

— Раз я живу в домике для гостей у вашего папы, будет нечестно завести зверюшку без его разрешения.

Плечи Чарли опустились.

— Он никогда не скажет да. Говорит, мы заняты, а животные устраивают беспорядок.

Его огорченный тон полоснул по сердцу. Я вспомнила, как сама умоляла о собаке. Но шерсть могла бы попасть на идеально чистый «музей», который у нас назывался домом. Об этом не могло быть и речи. Хотя бы попробовать поговорить с Лоусоном я могла — когда в доме Харли станет чуть спокойнее.

Я включила поворотник и выехала на парковку школы. Машин было еще довольно много. На дальнем поле занимались две группы футболистов, рядом растягивалась команда по бегу, несколько учеников шли от главного здания к автомобилям.

Ладони вспотели, когда я остановилась у входа. Это была моя первая встреча с Люком без Лоусона. Я надеялась, что без отца он примет меня чуть легче, но в глубине души боялась, что наоборот.

Я поставила внедорожник на парковку и сжала руль. Мы приехали на пять минут раньше — не хотелось, чтобы Люк решил, будто я забыла о нем, если он выйдет раньше.

— Люк всегда опаздывает, — проворчал Чарли.

— Мы приехали рано. И ничего страшного, если немного подождем. Он занимается уроками.

Чарли фыркнул так, что мгновенно превратился в маленького ворчуна.

— Сомневаюсь. Он с папой все время ссорится из-за оценок.

Я закусила губу. В наших коротких разговоров с Люком было ясно одно. Ему больно. Кто-то мог решить, что у него просто характер сложный или он обычный подросток, но я знала — там глубже.

В Люке кипела злость. А такая злость всегда рождается из одного: боли. Что-то ранило его. Мне было тяжело от одной мысли об этом. Я знала его всего день, а уже хотела помочь. Но он не откроется мне — не сейчас.

Надо идти шаг за шагом.

И следующий шаг — просто быть тут. Не реагировать на его выпад.

Чарли болтал ногами и пинал спинку сиденья. Я расспрашивала его о любимых лягушках и ящерицах — надо будет погуглить факты о пресмыкающихся, чтобы держать разговор.

Передо мной остановился бежевый фургон. Минуты тянулись — уже прошло пятнадцать после времени, которое назвал Люк.

В животе скрутило. А вдруг он уже ушел? Что если я умудрилась потерять сына Лоусона в свой первый рабочий день?

Горло пересохло, я сильнее сжала руль.

И тут двери школы распахнулись.

Люк вышел — в черной футболке, черных джинсах, с рюкзаком на одном плече. Рядом шла девушка — его полная противоположность. Золотистые волосы, тогда как у Люка прядки темные, почти черные. Она маленькая, изящная, в светлых джинсах и цветастой блузке, смотрит на него сияющими глазами.

Она улыбалась Люку так, будто он для нее и правда светил вместо луны. Но настоящее чудо было в том, как он смотрел на нее. Губы едва заметно тронула улыбка — впервые за все время. Все его тело будто тянулось к ней, словно она солнце, а он вращается вокруг.

Из фургона передо мной вышла женщина. Вид у нее был недовольный.

— Вайолет. Нам пора.

Девушка резко подняла голову, кивнула, махнула Люку и поспешила к женщине.

Я опустила стекло со стороны пассажира, чтобы привлечь внимание Люка. Намек на улыбку исчез с его лица, сменившись привычной мрачной гримасой.

Он даже не подумал сесть впереди — выбрал заднее сиденье. Посыл был очевиден: я для него прислуга и никто больше. Он с силой хлопнул дверью, будто ставя точку.

— Как прошли занятия? — спросила я.

Люк промолчал и ответил только тяжелым взглядом в зеркало заднего вида.

Я сдержала вздох и завела двигатель. Это будет марафон, а не забег на короткую дистанцию. Но Люк не знал, что я уже прожила нечто похожее на вечность в собственном аду. Пара злых взглядов от подростка — пустяки.

Чарли следил за мной с высокого стула у кухонного острова, пока я доставала из шкафов и холодильника продукты.

— Что ты готовишь?

В его голосе слышались сомнения — те же, что крутились у меня внутри. В голове звучали мамины слова:

«Хватит с этими ребячьими привычками в еде. Это позорно и нелепо. Съешь хоть раз что-нибудь нормальное. Тебе не пять лет».

Я уперлась ладонями в столешницу, крепко сжав край.

— Я подумала про макароны с сыром и салат с запеченной курицей. Как думаешь, всем понравится?

Лицо Чарли расплылось в улыбке, он закивал.

— Мак-н-чиз — наше с Дрю любимое.

Улыбка чуть померкла.

— Не знаю насчет салата. Он мне не всегда нравится.

Уголки моих губ дрогнули. Какому ребенку нравятся листья?

— Ну, попробуешь и скажешь. Может, еще и поможешь мне готовить.

Чарли тут же оживился.

— Правда?

— Мне не помешает су-шеф.

Он сморщил нос.

— Кто это — суш шеф?

Я прикусила щеку, чтобы не рассмеяться. Он был чудесный.

— Это помощник, правая рука.

Сомнения Чарли исчезли.

— Хочу помогать! Мне не нравятся оливки и перцы. И брокколи, и шпинат. И…

— А как насчет кукурузы, лука, огурцов, помидоров и авокадо? — спросила я, решив, что так проще.

Он задумался.

— Не знаю про огурцы…

— Это нормально. Откуси маленький кусочек, и решим, берем их или нет.

Чарли кивнул, спрыгнул со стула.

— Ладно. Я классный пробователь. Только мне надо взять поварскую шапку.

Он умчался по коридору раньше, чем я успела спросить, откуда у него вообще такая шапка.

Я подошла к раковине, ополоснула огурец и положила на доску. Начала нарезать, когда в коридоре хлопнула дверь. Я ждала Чарли, но в гостиную вошел Люк.

— Тебе что-нибудь нужно? — спросила я.

Для Чарли я сделала перекус, но Люк сразу ушел к себе. Теперь он ничего не ответил, просто подошел к холодильнику. Взял газировку, затем шагнул ко мне и наклонился, чтобы вытащить из нижнего ящика пакет с чипсами.

Я сосредоточилась на нарезке и дыхании. Чем быстрее Люк поймет, что меня нельзя задеть, тем лучше.

Он замер рядом.

— Господи. Ты сама с собой такое сделала? Папа нанял какого-то больного резальщика или как?

Я застыла, нож завис на полпути. Какая глупость. Я даже не подумала. Я привыкла быть рядом с Эмерсон и Адрианом — они знали про мои шрамы. Я закатала рукава, чтобы помыть огурец, и не опустила их назад.

Сердце забилось так, будто вырывается из груди. Память ударила в стены, которые я строю заново каждый день. Я сглотнула тошноту, подступившую к горлу, и подняла глаза на Люка.

— Нет. Это сделала не я. Но если бы и я — это бы значило, что мне больно. Что мне нужна помощь. Сомневаюсь, что твои слова вдохновили бы меня ее искать.

Люк резко захлопнул рот, щеки вспыхнули.

Я не хотела его унизить. Мне нужно было, чтобы он задумался. Чтобы понял: у слов есть последствия.

Я смягчила голос.

— У каждого своя битва. Своя внутренняя война, которую он прячет от мира. Помни об этом.

Горло Люка дернулось — он сглотнул. Ничего не сказал, только развернулся и ушел.

Но пакет чипсов остался лежать на столешнице.