Под слезами Бостона. Часть 2

Глава 14. Знакомство с родителями

Эзра

Информацию, которую я нашел в архиве, хочется запить несколькими стаканами ви́ски и переосмыслить. Ведь она, какого-то черта, ведет меня к Армандо Аленкастри – покойному отцу Серены, который в ту ночь помогал Летисии ди Виэйра выжить.

Летисии и ее ребенку.

Но, судя по документам, не помог. И я бы смирился, если бы не прочел, что в эту же ночь на свет появилась маленькая Серена Аленкастри. В этой самой клинике, в эту самую ночь, в то же самое время у Линды Аленкастри – супруги Армандо Аленкастри, принимали роды. И вот что странно: амбулаторная карта Линды – явная подделка, ведь изначально она поступила в больницу с угрозой выкидыша, но, исходя из следующих записей, все прошло без осложнений. Вселенское чудо. Или дело рук такого же грамотного мастера, как я.

***

Пока моя девушка полностью посвящает себя примирению с другом, я запиваю сегодняшний день ви́ски, а утром отправляюсь в Лоренс. Клянусь, не так я хотел познакомиться с матерью Серены. И мне придется держаться слишком сильно, чтобы не уничтожить ее на месте.

– Добрый день, – сурово произношу я, когда Линда распахивает передо мной дверь.

– Здравствуйте, – выражение ее лица надменно. Она оглядывает меня с ног до головы прежде, чем взглянуть в глаза. – Кто Вы такой и что Вам надо?

– Агент Малдер. ФБР. Я могу войти? – быстро встряхиваю поддельным удостоверением перед ее лицом и засовываю обратно в карман куртки.

– В чем дело? – возмущается она и крепче впивается пальцами в дверь.

– У меня есть несколько вопросов касательно Вашего мужа.

– Армандо? – удивляется она.

– Именно. Он ведь работал анестезиологом в Общеклинической больнице штата Массачусетс?

– Да, – недоверчиво отвечает она.

– Так могу я войти?

– Ладно, – Линда нехотя пропускает меня внутрь и проводит в гостиную. – Только я бы хотела позвонить своему сыну. Он заместитель шерифа округа, – гордо заявляет она.

– Не сто́ит, – перебарывая себя, стараюсь контролировать тон. – К нему я обязательно заеду после Вас.

– Я не могу понять, в чем дело? – она усаживается в кресло напротив меня.

Эта женщина наверняка была раньше очень красива. Черные волосы, которые до сих пор не тронула седина, закручены в высокий пучок на макушке, а взгляд проедает насквозь. И если бы она не пила, что видно по отеку ее лица, выглядела бы на лет сорок и посоревновалась бы в красоте с моей матерью. Но, кажется, пьет она не год и не два, отчего осунулась и набрала в весе, а руки начали трястись.

Перевожу взгляд на пожухлые стены. Здесь лет десять не делали ремонт. Мебель старая и замызганная. Занавески, наверное, не стирались вообще никогда. На комоде и шкафах слоем лежит пыль. И здесь жила моя Серена.

Не жила. Выживала. Каждый день.

Мои кулаки непроизвольно сжимаются.

– Ви́тор Перес ди Виэйра, – размеренно произношу я. – Вам о чем-то говорит это имя?

– Нет, – слишком резко отвечает она и отводит взгляд. Она лжет.

– А Летисия ди Виэйра? Слышали о ней?

– Нет.

– Понятно, – сдерживаюсь я. – Ваш муж, Армандо Аленкастри, работал в ночь на второе декабря 1999 года?

– Как я могу такое помнить? – возмущается Линда.

– А я думаю можете. Ведь в эту самую ночь Вы присутствовали в больнице, где работал Ваш муж. Потому что в эту ночь на свет появилась Ваша дочь – Серена. И было бы странно, если бы Вы об этом забыли.

Линда мрачнеет. Зрачки ее глаз бегают из стороны в сторону, а руки начинают скрести подлокотники кресла. Она часто сглатывает, и я понимаю, что ударил в нужное место. Я оказался прав. Но только мне от этого не легче.

– Не понимаю, к чему эти вопросы, – фыркает Линда, и я слышу скрежет ее челюсти.

– К тому, что Серена Аленкастри не Ваша дочь. И вы с мужем скрыли подмену. Что уголовно наказуемо.

– Я не хотела этого! – взрывается она. – Это все Армандо! Я не хотела воспитывать не своего ребенка! Наша девочка умерла в моем чреве! А он попытался заменить ее! Он взял деньги ди Виэйра! Он принес чужого ребенка в наш дом! – кричит Линда. – Я ни в чем не виновата! Я не хотела ее брать! И я не сяду в тюрьму за ошибку моего мужа!

Кажется, это то, чего я добивался. Кажется, вот она, истина, которую я искал, но мне становится так мерзко, будто меня окунули в чан с помоями.

Моя Серена.

Моя бедная девочка.

Эта женщина ненавидела ее с первого дня жизни.

Сердце пропускает удар и сжимается в ком. Я едва сдерживаюсь, чтобы не зажмурится от боли. Впиваюсь пальцами в ноги, чтобы руки прекратили трястись, и прикусываю нижнюю губу.

– Успокойтесь. Не сядете, – процеживаю сквозь зубы. – Если будете сотрудничать со следствием и держать информацию в полной конфиденциальности. Кто еще знает о подмене?

– Никто. Знал только мой муж.

– А Ваш сын?

– Нет, Бриан ничего не знает до сих пор. Он считает Серену родной сестрой.

– Значит, только Ваш погибший муж, Вы и… Сам мистер ди Виэйра.

– Да.

– Мне нужны подробности той ночи, – достаю из внутреннего кармана куртки блокнот и ручку и усаживаюсь поудобнее, когда у самого́ внутри все дрожит.

– Я почти ничего не знаю, – теряется она, и в ее когда-то суровом взгляде мелькает лишь паника.

– Рассказывайте, что знаете. Это поможет на суде.

– На суде? – вздрагивает она.

– Этого не избежать. Но исход зависит от того, что Вы сейчас мне скажете.

Она сглатывает, опускает глаза в пол и начинает:

– Я не хотела второго ребенка. На нем настаивал Армандо. Он очень хотел дочь. И когда я забеременела, он сиял от счастья. А когда мы узнали, что будет девочка, Армандо будто сошел с ума. Он все делал за меня. Следил, чтобы я не перенапрягалась. Запрещал любую работу по дому. Сам контролировал беременность. Он придумал имя. Серена. Как русалка, которую он бы научил петь. Он жил этим ребенком. Он так ее ждал. Но мой организм решил иначе, – она поднимает на меня взгляд, и в этих глазах я не вижу ни капли сожаления. – Армандо был разбит. Но в ту ночь, по его словам, случилось самое настоящее чудо. Молодая женщина погибла, а вот ребенок выжил. Непонятно каким образом. Маленькая девочка, которая имела бразильские, как у меня, и итальянские, как у Армандо, корни. Армандо счел это за знак судьбы. Бог отнял у нас ребенка, но тут же подарил другого. И Армандо принял его. Но не смогла принять я.

Бразильские, как сам ди Виэйра, корни, и итальянские, как Летисия – его жена.

– Но мой муж не крал этого ребенка, – возражает Линда, и ее взгляд приобретает прежнюю суровость. – Этот Ваш Ви́тор сам предложил сделку. Он договаривался с Армандо. Он заплатил много денег. И платит до сих пор, чтобы я сохраняла его тайну. Он обещал, что никто ничего не узнает!

– Вот как, – мое лицо невозмутимо, но внутри самый настоящий пожар. Я горю. За Серену. Вместе с ней. За то, что ей предстоит узнать. За всю несправедливость, что случилась в ее жизни.

Передо мной сидит ее приемная мать, которая не любила свою дочь ни один гребаный день за все время ее существования. Мать, которая закрывала глаза на то, что с Сереной делал ее брат. Мать, которая ни во что не ставила своего ребенка, и плевать, что не родного. Мать, которую я и матерью назвать не могу. Как она, к черту, могла?

– То есть, Ви́тор ди Виэйра сам продал вам ребенка?

– Да. Он договаривался с моим мужем. Я не знаю нюансов. Но Армандо говорил, что девочке грозила опасность. И мы таким образом ее спасаем. Но мне кажется, он лгал.

– Что Вы имеете в виду? – с прищуром поглядываю на нее.

– Армандо полюбил Серену, как только спас ее. И пока он был жив, я в этом убеждалась. Он любил ее больше, чем родного сына.

– Но не Вы.

Линда сурово смотрит на меня, тянется за пачкой сигарет, вытягивает одну и щелкает зажигалкой.

– Мне не нужен был второй ребенок, – она зажимает фильтр в морщинистых губах и затягивается.

– Тогда почему после смерти мужа не сдали Серену в приют? Не вернули биологическому отцу?

– Я же говорила, мистер ди Виэйра хорошо платит. И по сей день.

– Каким образом?

– Наличными. Раз в год посылает ко мне своего человека.

«Вот почему я не нашел ни одного сомнительного перевода по счетам».

– Платит за тайну, верно? Не за саму Серену, – предполагаю я.

– Ну раз он отдал ее нам, то, наверное, ребенок его не так уж и волнует. Он никогда не спрашивал о ней.

– Интересно, – складываю блокнот в карман и потираю пальцами подбородок. – А если бы сеньор ди Виэйра узнал, в каких условиях рос его потомок, он бы взволновался?

– О чем это Вы? – Линда Аленкастри буквально подскакивает на месте, роняет сигарету и неосознанно сжимает кулаки.

– Вы знаете, – встаю с кресла и подхожу вплотную к ней. – И поверьте, я сделаю так, что на суде это выйдет Вам боком. Лично тебе, Линда. Обещаю. Каждый ее шрам отпечатается на тебе. И на твоем гребаном выродке.

Она проглатывает мои последние слова, откинувшись к спинке дивана. И я удаляюсь, даже не поймав ее взгляд – она приковала его к полу.

Долбаная тварь, которая не заслуживает шанса на спокойное существование. Но не я буду марать об нее руки. Я сдержусь несмотря на то, что мне впервые захотелось ударить женщину.

***

«Долетаю» до Бостона за полчаса. И всю дорогу меня лихорадит, как больного в агонии.

Серена не заслужила этого.

И я не знаю, как ей об этом сказать. Не знаю, должен ли я. Не знаю, сто́ит ли. Не знаю теперь, как жить с этой информацией, ведь именно ее хочет О́дин. По его словам, ребенок является слабым местом Ви́тора Переса ди Виэйра. Серена является его слабым местом. Компроматом. Который так или иначе уничтожает одна из сторон. И я тот, кто обнаружил его. Я тот, кто всегда с удовольствием натравливал одну сторону на другую. Для уничтожения. Но впервые риск слишком велик.

Я никогда не пожертвую Сереной.

Никогда не подвергну ее опасности.

Выкручиваю руль слишком резко и сворачиваю в сторону особняка О́дина.

Я откажусь от этого дела. И плевать я хотел на деньги.

***

Гравий разлетается под колесами моей Шевроле, и я слишком резко вхожу в поворот у трехъярусного серого фонтана при входе. Торможу и выбираюсь из тачки, вызывая ярую заинтересованность у толпы охранников.

– Джорджи, привет! Я скучал, – улыбаюсь неестественно радостно, замечая знакомое лицо среди лысых головорезов в черных костюмах. – Я все еще помню твой прошлый прием. Рассчитываю, что в этот раз ты все-таки доведешь меня до оргазма, – его напарники косятся в сторону «Джорджи», но остаются невозмутимыми. – Только не говори, что ты забыл, сладкий. Я вот не могу выкинуть тебя из головы. Ради тебя и приехал.

– Я Кевин, – басом отвечает «Джорджи», когда я прохожу мимо него.

– Подожди меня здесь, Джорджи. Я скоро вернусь. Мои лодыжки требуют продолжения. И в этот раз – завершения. Надеюсь, ты не разочаруешь меня, как в прошлый раз.

Пока пара здоровяков смеряет меня взглядом, я проскакиваю в дом. Расправив плечи, иду вдоль широкого коридора, обитого темным деревом. Резной потолок выполнен в том же цвете. Массивные венецианские люстры не добавляют света – они не включены. Узкие окна в пол расположены не на солнечной стороне, поэтому здесь слишком мрачно. Темно-зеленые длинные шторы падают на узорчатый паркет и собираются внизу в груду складок, возле которых выстраиваются каменные скульптуры незнакомых мне существ из какой-то древней мифологии. Скандинавской полагаю, иначе откуда у Фрэнка такое странное прозвище.

Противоположная стена увешана такими же зловещими картинами, где в черных облаках армия «ангелов» готовится к атаке, только непонятно к какой, а на другой – эти же «ангелы» вперемешку с викингами на конях впиваются в чьи-то глотки. Красочно. И я бы ни за что не повесил подобное в своем доме. Как и эти стремные антикварные люстры.

Я распахиваю огромные двустворчатые двери и вхожу в гостиную, где обычно восседает О́дин в своем любимом кожаном кресле. Громадные окна, высотой в два этажа, как обычно, плотно завешены шторами. Свет пробивается только сквозь узкие щелки между стыков, и можно заметить, как в воздухе парит пыль. В комнате холодно, но камин по-прежнему не разведен. Возле него в кресле сидит О́дин, а у его ног улегся черный доберман с широкой серебряной цепью вместо ошейника.

– Завел себе новую шавку? – улыбаюсь я и падаю на диван напротив О́дина, доберман поднимает голову и оскаливается, но О́дин взмахивает рукой, и собака смирно кладет голову на лапы.

– Он не любит, когда его называют шавкой, – поясняет О́дин и зажимает между зубов толстую сигару. – Как и ты.

– Оценил бы иронию, если бы она была смешной. И заканчивай уже курить.

– Я сдохну с сигарой в зубах, сынок.

– И чем чаще она будет появляться у тебя во рту, тем быстрее это произойдет.

Морщинистые губы О́дина растягиваются в слабой улыбке, и он выпускает клуб густого дыма, который путается в его седой бороде. Кажется, с того времени как я видел его в последний раз, он постарел еще больше, но выглядит все равно очень статно в дорогом костюме и фирменных монках⁷ из гладкой кожи.

– Все мы однажды обретем покой.

– Звучит философски, но я пришел не за этим.

– Наверное, хочешь отказаться от дела ди Виэйра? – О́дин поглаживает голову собаки и не смотрит на меня.

Чертов старик. Откуда он узнал о моих намерениях?

– Стало слишком сложно, да, сынок? – старые пальцы треплют добермана за ухо, и взгляд светло-голубых глаз прикован к животному, не ко мне.

– Нет. Просто я не могу дать тебе то, что нужно. На Ви́тора ничего нет. А если и было, то он все отлично подтер.

– Тогда что ты сегодня делал в Лоренсе?

– Что? – какого хрена? – Ты следишь за мной?

– Я слежу за всеми. И странно, что ты понял это только сейчас.

– Я думал, ты доверяешь мне!

Меня охватывает злость. Я всегда был верен ему, всегда выполнял свою работу добросовестно. Да что там! Я обязан О́дину жизнью Бостона! И после всего, что нас связывало, я остаюсь у него на коротком поводке? Как шавка.

– Я никому не доверяю, Эзра. Поэтому я до сих пор жив.

– Я выхожу из дел. С меня хватит, – вскакиваю на ноги и разворачиваюсь к выходу, но О́дин останавливает меня одной фразой:

– Интересно, как отреагирует Элизабет Кёртис на существование незаконнорожденного внука…

В жилах стынет кровь. Ноги в секунду становятся ватными, и я не могу сделать шаг. Я цепенею, и все тело окатывает холодом, будто на меня вывернули ведро ледяной воды, а затем всадили нож в позвоночник, чтобы я уже никогда не смог двигаться.

– Ты не посмеешь, – хриплю я.

– Уверен? Я дал – я взял. Имею право.

– Это не какая-то вещь! Это мой сын!

– Который завтра же может стать трупом. Как и твоя милая Серена.

Взрыв. Внутри меня разрывается гнев, я разворачиваюсь и бросаюсь на О́дина. Сжимаю руками его дряблую шею и начинаю давить. Доберман вскакивает на лапы и вонзается зубами мне в руку, но мне плевать. Я давлю сильнее и реву, как самое настоящее животное. Громче, чем рычит гребаный пес, которого я отталкиваю ногой.

– Давай, убей меня, – сквозь кашель смеется О́дин. – Потом моя охрана убьет тебя. А через полчаса – всех твоих близких. И, поверь, они помучаются перед смертью. Обещаю.

Выпускаю его из хватки и толкаю обратно в кресло, а сам отшатываюсь на пару шагов назад, тяжело дыша.

– Даю тебе два дня, чтобы оформить отчет. И не забудь внести туда данные о своей милой Серене.

– Нет, – скалюсь я. – Она не должна пострадать.

– Сочувствую. Ты всегда выбирал не тех девушек.

– Я выбрал ту. И не позволю причинить ей боль.

– Что ж… – откашливается О́дин. – Тогда перед тобой стоит очень сложный выбор, сынок: либо твоя девушка, либо твой сын. Решение за тобой, – он приструнивает разлаявшегося пса и монотонно продолжает: – Я не обижен на тебя. Я разочарован. И, надеюсь, ты сумеешь заслужить мой авторитет снова, – я сжимаю кулаки и готов опять кинуться на него. – Два дня, Эзра. И если ты сделаешь правильный выбор, я приму тебя обратно, как своего наследника. Не глупи. Я не делаю таких предложений дважды.

Из особняка О́дина меня выносит волна злости. На него. На мир. На самого себя. Куда я, на хрен, влез еще десять лет назад? Кому я поверил? И как теперь разгрести эту кучу дерьма?

Я в ловушке.

Я в тупике.

Я всех подвел.

И где искать пристанища и защиты, как ни на другой стороне.