Последняя из рода. Скованные судьбой.

Глава 14

Холодная вода приятно остудила разгоряченное тело и лицо.

— Еще, — коротко велел Мамору, и на спину ему обрушилось второе ведро.

Распрямившись, он потряс головой, и мокрые, распущенные волосы облепили плечи. Он провел ладонями по щекам, стирая копоть и дым, и перехватил испуганный взгляд мальчишки, который прислуживал ему.

Сын кого-то из самураев, прибывший в расположенный в горах лагерь вместе с отцом в то время, когда с соседней страной царил худой, но мир. Теперь же покинуть это место он не мог.

Мамору взял протянутую ткань и вытер руки. Затем стащил через голову изорванную, местами прожжённую куртку и нательную тунику и надел чистое, поданное все тем же мальчишкой. Закрепив на поясе ножны, он посмотрел на самураев, которые принимали участие в вылазке вместе с ним, и сухо усмехнулся, когда заметил на их лицах довольные улыбки.

Да-а. Они славно поджарили Сёдзан накануне.

Минуло два дня, как он достиг горного перевала. Их лагерь к тому моменту был практически уничтожен, от укреплений остались разрозненные руины, линии обороны превратились в посмешище. Мамору принял непростое решение: они отступят на несколько десятков метров вниз, они прекратят бои и смирятся с тем, что перевал утерян.

Но лишь для того, чтобы укрепиться в низине. Перегруппироваться и встретить армию Сёдзан уже там. Подкрепление, которое привел полководец Осака, пришлось как нельзя кстати.

Еще в гарнизоне у реки Мамору получил вести о том, что отряд, удерживающий перевал, был окончательно уничтожен, и они потеряли важный рубеж. Именно это и сдернуло его с места, хотя в тот момент он уже готовился к собственной смерти. В виде наказания от Императора за то, что он упустил его ценнейшую заложницу.

Отпустил.

Но, кажется, его смерть откладывалась. Вновь.

И причиной послужило неповиновение его людей.

— Мы уничтожили всех почтовых птиц, господин, — сказал ему Такахиро тем вечером. — А господин Осака велел поставить дозорных на пути, что вел из гарнизона, и задерживать и обыскивать каждого гонца. И изымать все послания.

Возможно, его младший брат все еще не знал, что произошло.

Ему не позволили узнать.

— Славная вышла прогулка, господин! — прокричали ему в спину, когда Мамору прошел мимо самураев, сопровождавших его в этой вылазке.

Он усмехнулся и кивнул. И впрямь, вышло славно.

Сёдзан владели магией теней, но и его люди кое-что умели и могли. Осака сказал, что их так сильно воодушевило присутствие их господина, но Мамору сомневался в этой откровенной лести.

Полководцев, склонившихся над картой, он нашел в просторном шатре.

— С возвращением, господин! — сдержанно поприветствовали его.

Кто-то протянул пиалу с теплым рисом, оставшимся после ужина, и чашку горячего чая.

— Все удалось? — Мамору почувствовал пристальный взгляд полководца Осаки.

Мужчина старой закалки, тот до последнего возражал против «безумной авантюры молодого господина». Опасно, слишком рискованно и последствия могут быть непредсказуемы.

Но Мамору чувствовал, что это именно то, что нужно его людям. Его войску. Им было необходимо встряхнуться, поверить в себя. Поверить в то, что ничего еще не кончено, и потеря перевала не означает поражение от Сёдзан. «Безумная авантюра» стала для них глотком свежего воздуха. А вид подожженных обозов с провизией и оружием поднял боевой дух.

И пусть они убили совсем не так много врагов, как того хотел бы сам Мамору. Пусть. Вылазку он затеял не для этого. И был доволен ее результатом.

— Все прошло гладко, — сдержанно сказал он. — Сейчас мы должны думать уже о другом. И готовиться отражать нападение со стороны Сёдзан.

— Оно состоится в ближайшие дни, — в такт его словам кивнул военачальник Суга — один из немногих выживших среди тех, кто изначально пытался удержать горный перевал и противостоять армии Сёдзан.

На карте, на которую все они посмотрели, были расставлены деревянные фигурки, обозначавшие две армии: черные для Сёдзан, темно-багровые — для Империи. Первых было гораздо больше, чем вторых.

Означало ли это неминуемое поражение?

Нет.

Но легко им не придется, и прольется немало крови. Чужой и своей.

— Мы должны закончить возведение укреплений. Если необходимо — пусть работают круглые сутки, ночами при свете факелов, — сказал Мамору и усталым жестом растер переносицу. — И еще...

Он не договорил: внимание всех в шатре привлек шум снаружи. По лагерю словно прошло цунами: одна за другой нахлынули волны, которые принесли с собой громкие перешептывания, набиравшие мощь. Постепенно они разрослись в возгласы и беспокойство. Но никто не трубил в рог, и значит, дело было не во внезапном налете армии Сёдзан.

Нахмурившись, Мамору первым откинул полог палатки и вышел наружу. И застыл после первого шага, не в силах поверить тому, что видел.

В сопровождении Такахиро к нему шагала Талила.

Она проходила сквозь длинные ряды, в которые выстроились самураи, сопровождавшие зоркими взглядами ее каждое движение. Этот путь через строй напомнил Мамору одно из наказаний, принятых в армии: провинившегося пускали между двумя линиями самураев, и каждый держал в руках палку, которую был должен обрушить на спину несчастного.

Такое практиковали раньше. Но не теперь, когда Мамору возглавлял войско Империи.

Но сейчас, когда он смотрел на жену — невероятно хрупкую на фоне столпившихся самураев— к нему в голову пришло это гнусное сравнение.

— Господин?! — вопрос кого-то из полководцев повис в воздухе и разбился о звонкую тишину.

Талила шла к нему нарочито медленно и держала руки у всех на виду, и Мамору дернул уголками губ.

— Защищайте господина! — один выкрик едва все не погубил, но мужчина сумел обрубить панику на корню.

— Тихо! — прогремел Мамору, набрав в легкие побольше воздуха. — Закройте свои рты!

Дернувшиеся было самураи замерли, а Талила все же сбилась с чеканного шага.

— Господин, это безумие, она опасна... — зашептали у Мамору за спиной, и он развернулся одним резким движением и прошелся по своим полководцам жестким взглядом.

— Если с ее головы упадет хотя бы волосок, вы пожалеете, — припечатал он.

Потом вновь посмотрел на жену и шагнул ей навстречу. В отличие от всех остальных он не боялся. И не думал, что Талила вернулась, чтобы его убить.

Чуть позади нее понуро шагал Такахиро. Судя по выражению его лица, он давно уже подписал сам себе смертный приговор.

Мамору скривил губы.

— Здравствуй, муж мой, — Талила остановилась, когда их разделяло не больше десяти шагов, и заговорила громко и четко, и в густой тишине, повисшей между ними, ее слова подхватил ветер и унес их далеко-далеко.

Он смотрел на нее и никак не мог понять, что же в ней изменилось. Неуловимо, но очень сильно. Они расстались полторы недели назад, и за столь короткий промежуток едва ли его жена смогла бы перемениться.

Но, тем не менее, это случилось.

Он жадно всматривался в ее лицо и не находил ответа, пока не наткнулся на спокойный, ровный взгляд. И тогда он осознал, и почему-то ему стало горько. Ее глаза словно светились изнутри. В них зажглось пламя, которое потухло в то мгновение, когда на ее руках защелкнулись тяжелые оковы. А теперь вместе с Талилой была ее магия, и, верно, это согревало ее изнутри.

— Здравствуй, Талила, — отозвался он и, не сдержавшись, коротко выдохнул.

Он ведь отпустил ее. Велел убегать, убираться прочь.

Так зачем же она вернулась?..

Напряженная атмосфера стала чуть спокойнее, когда за первые несколько минут ничего не произошло. На нее смотрели по-прежнему с ужасом и неприязнью, с затаенным страхом и яростью, даже с ненавистью и злобой. Но Талила ничего не делала и даже будто не шевелила лишний раз руками, и самураи убедились, что разбрасываться вокруг себя огнем она не намерена.

— Осака, Суга, — сквозь зубы процедил Мамору, не отводя от нее взгляда. — Успокойте людей. Я не потерплю ни болтовни, ни причитаний, ни проклятий. Это понятно?

— Да, господин.

— Проследите, чтобы мои слова дошли до каждого самураи. А сейчас — оставьте меня все. Я должен поговорить с госпожой Талилой.

— Разумно ли это? — усомнились оба полководца.

Мамору дернул плечом, не удостоив их даже ответом. Лишь резко взмахнул рукой, и нехотя, но его приказ начали исполнять, и постепенно столпившиеся самураи разошлись. Он дождался, пока к своим обычным делам вернуться почти все прежде, чем подошел к Талиле.

Такахиро, по-прежнему державшийся за ее спиной, шагнул вперед и рухнул перед ним на колени.

— Казните меня, господин, — пробормотал он и склонил голову. — Я привел к вам госпожу.

Когда до него донеслось рассерженное шипение Талилы, Мамору с трудом сдержал неуместную улыбку. Проявлять чувства при посторонних ему не полагалось.

— Встань, — велел он, обратившись к самураю, что был близок к отчаянию. — С тобой мы поговорим после.

Не смея поднять головы, Такахиро послушно выпрямился и, повиновавшись резкому кивку своего господина, оставил его наедине с женой.

— Зачем ты вернулась? — Мамору приказал себе сосредоточить взгляд на ее переносице и ни в коем случае не смотреть в сияющие глаза, потому что свет, что они излучали, слепил его.

И сияли они не для него.

Он нарочно заговорил с ней прохладным, отстраненным голосом. Что бы она ни хотела, чем быстрее он отправит ее в обратный путь, тем будет лучше.

— Чтобы помочь тебе.

Он и не подозревал, что тихий голос Талилы способен вышибить из него весь дух. Словно с разбега очутился в ледяной реке.

В груди шевельнулось что-то давно забытое, и усилием воли Мамору отбросил это ощущение прочь.

— И я никуда не уйду, — твердо добавила она и усмехнулась, услышав, как он заскрипел зубами.

А потом, выждав небольшую паузу, чтобы обуявшие его гнев и раздражение чуть улеглись, попросила неожиданно просто и тихо.

— Не гони меня.

***

— Значит, твой дядя жив, — задумчиво сказал Мамору и провел ладонью по подбородку, на котором начала отрастать темная щетина.

Недостойно самурая, но в походных условиях приходилось чем-то жертвовать.

Он и Талила вдвоем сидели в шатре, где чуть ранее он говорил с полководцами. Прежде, чем Мамору во всеуслышание сообщит свое решение о жене, ему необходимо было услышать ее историю из первых уст.

Талила кивнула и поправила накинутый на плечи плащ. Сгустившийся мрак рассеивало несколько лучин, и, если хорошенько забыться, то можно было представить, что их разговор происходил совсем при других обстоятельствах. Когда за тонкими стенками шатра не было войны и крови.

— И сговорился с Сёдзан. Как сделал и твой отец — за моей спиной?

Он говорил с бесстрастным лицом, и она никак не могла понять, что он чувствовал.

— Да, — она вновь коротко кивнула.

Горло охрипло от долгого рассказа. Ей потребовалось немало времени, чтобы передать все то, что случилось с ней за несколько дней.

— Предатель предал предателя, — Мамору усмехнулся, и она тотчас вскинулась.

— Ты не предатель!

И осеклась под его тяжелым, немигающим взглядом.

— Я был Клятвопреступником для тебя еще пару недель назад, — очень спокойно проговорил он.

В голосе не звучало ни упрека, ни обвинения, но Талиле стало отчаянно стыдно.

— И я вступил в сговор против собственного брата. Кто я, если не предатель?

— Ты хотел спасти страну и людей, — уверенно произнесла она.

— Откуда ты знаешь? — меж бровями Мамору залегла суровая складка, губы ожесточились в усмешке. — Быть может, я искал власти.

Талила покачала головой и отвернулась. Она до сих пор не рассказала ему об истинной причине, заставившей ее вернуться сперва в гарнизон, а затем — на этот позабытый Богами горный гребет. Не знала, как начать, какими словами объяснить...

И вместе этого поведала о встрече с дядей, о его сговоре с Сёдзан и о роли советника Горо.

Занятно, что из всего этого Мамору удивился, лишь услышав про дядю. Впрочем, он сам предупреждал ее насчет советника Горо. Наверное, давно что-то подозревал.

— Зачем ты вернулась, Талила? — спросил он бесконечно усталым голосом и растер ладонями лицо. — Теперь, когда ты свободна, и тебя ничего не связывает со... со мной.

— Я хочу помочь тебе, — повторила она то, что уже говорила.

Кажется, Мамору ей не поверил. Или не понял.

И Талила с изумлением осознала, что понимает, почему он даже подумать пока не мог, что именно она задумала.

Когда прошли первые недели, как она оказалась в кандалах, в какой-то момент она словно смирилась с ними. Или запретила себе о них вспоминать. И мечтать о времени, когда они исчезнут с ее рук. Она затолкала эту боль так глубоко, что даже надежда на скорое избавление не могла вытащить ее из подсознания.

В отличие от нее, Мамору прожил с клеймом почти всю свою жизнь.

— Я выжгу твою печать. Ты спас мне жизнь. Я хочу вернуть долг.

Набрав в грудь побольше воздуха, быстро проговорила она, избегая смотреть на мужа. После ее слов повисла такая тишина, что, казалось, воздух зазвенел.

Взгляд Мамору дрогнул, в нем пронеслась буря невысказанного: от отчаяния до робкой надежды, от неверия до страха, который не мог у него вызвать даже самый опасный противник. Он громко хрустнул сжатыми кулаками и с трудом сглотнул тяжелый, удушающий комок эмоций, который давил на грудь.

— Я боялась опоздать, — заговорила Талила, чтобы разрушить тишину, которая начала ее пугать. — Я думала, что ты уже...

— Они перекрыли дорогу из гарнизона, — хрипловатым голосом пробормотал Мамору, смотря в пустоту прямо перед собой. — Мои воины... Они... убили птиц... обыскивали гонцов... — рваными, короткими фразами договорил он, потому что на большее не хватало воздуха.

— Это... это славно, — помедлив, отозвалась Талила.

Она чувствовала подступающее смятение. Она ждала совсем иной реакции... Не бурной радости, конечно, нет. Но Мамору словно заледенел, когда услышал, что она хотела сделать.

— Я... — он кашлянул, чтобы прочистить горло, и впервые ненадолго встретился с ней взглядом. — Это опасно для тебя.

— О чем ты? — нахмурилась она.

— Это такая древняя магия и такой древний ритуал... никто толком не знает последствий. Ты можешь убить меня.

— Тогда это опасно для тебя, — Талила вскинула брови.

— Ты никому не докажешь, что убила меня, желая помочь, — жестко припечатал Мамору.

Она нетерпеливо повела плечами.

— Мои руки сейчас свободны, — и она показала ему запястья, на которых белесыми нитями навсегда отпечатались шрамы от кандалов. — Моя магия вернулась ко мне.

— Талила... — Мамору редко звал ее по имени, и сейчас ее неприятно кольнуло прозвучавшее в его голосе разочарование. — Ты не восстановила до конца силы. Ты еще слаба. А после проведенного ритуала будешь пуста, как высохший колодец. Тебя одолеет даже мальчишка.

Неприятное предсказание от человека, которому она хотела помочь, стегнуло Талилу подобно удару кнута, и она вскинула горящий нетерпением и недовольством взгляд и чуть выпятила подбородок, упрямясь.

Мамору смотрел на нее со снисходительной улыбкой умудренного годами старца, и на мгновение ей сделалось стыдно. Лишь на мгновение, потому что она не собиралась отступаться от задуманного.

— Тогда объясни все своим людям! — звонко произнесла она. — Расскажи, что я хочу помочь тебе, а не убить! Если бы я планировала иное, я бы уже могла это сделать... — пробормотала она, впрочем, не слишком уверенно.

— Ты удивишься, когда увидишь, как много моих людей нарушило мой же приказ и не отошло от шатра так далеко, как я велел, — Мамору спокойно пожал плечами и ладонью отбросил со лба выбившиеся из прически волосы.

Талила прищурилась и сузила глаза.

— Ты ищешь оправдания и отговорки. Неужели ты сам этого не хочешь? Неужели не хочешь избавиться от своего унизительного проклятья и...

Его вспышка была яростной и короткой. Она не успела моргнуть и глазом, когда Мамору одним слитным движением рванул к ней и схватил за горло прежде, чем она смогла зажечь на кончиках пальцев пламя.

— Не смей говорить о том, чего не знаешь! — прорычал он ей в лицо, и его глаза были такими же темными, как ночь за пологом шатра.

Талила вскинула интуитивно руки, желая себя защитить, но он отпустил ее первым. И отодвинулся дальше, чем сидел изначально. Она прижала ладонь к шее, которая все еще словно ощущала прикосновения его пальцев, и скрипнула зубами.

— Я хочу помочь тебе! — обида выплеснулась из нее против ее же воли. Обида и еще что-то колкое, царапающее изнутри.

— Я убил твоего отца! — напомнил он, словно это могло на что-то повлиять.

Талила дернулась и застыла, но в ее глазах пылал прежний решительный огонь, и тогда Мамору заговорил вновь.

— Моя жизнь не принадлежит мне одному. Она принадлежит Империи, и я должен думать, прежде всего, о стране, о моих людях. И о тебе, моя жена. И я не хочу, чтобы тебя вздернули на ближайшем дереве после того, как найдут в шатре мое бездыханное тело.

Талила тяжело, трудно дышала, и это было единственным, что объединяло ее с Мамору, которому каждое слово давалось с трудом, и он часто замолкал, чтобы перевести дух и успокоиться. Воздух между ними казался таким плотным и напряженным, что его можно было рассечь ударом катаны.

— Это неправильно, — обронила Талила с горечью, когда поняла, что проще сдвинуть с места гору, у подножья которой она оказалась, чем переубедить Мамору.

— Но это то, как я решил, — отрезал он.

— Рано или поздно Император обо всем узнает. Теперь, когда я появилась здесь, это случится рано, чем поздно. И тогда ты рискуешь умереть, но уже от его руки.

Мамору ее слова не понравились. Он заскрежетал зубами, сдерживая рвущийся из груди рык, и ожесточился лицом, по которому волна за волной прошли гнев, раздражение и злость. Наконец, он прикрыл глаза и тяжело, трудно выдохнул, словно отпускал все эмоции, что бушевали в нем.

— От его руки. Не от твоей, — твердо сказал он, и Талила почувствовала, что в их разговоре поставлена точка.

Ничего больше она от него не дождется.

И тогда шальная, безумная мысль пришла ей в голову. Но в последние дни все ее мысли были безумными, и потому Талила прислушалась к тому, что нашептывал ей внутренний голос.

Она завела правую руку за спину, исподлобья наблюдая за тем, как Мамору начал готовиться ко сну. Такой спокойный, словно этого тяжелого разговора между ними не было. Но она видела вздувшиеся вены у него на висках и натянутые на скулах жилы. Слышала скрежет зубов.

И когда муж повернулся к ней спиной, чтобы расстелить тонкий, походный футон, Талила рванула к нему, словно ядовитая змея в смертельном прыжке. Она выпростала вперед руку, на которой полыхало пламя, и прижала ладонь к месту на его спине, которое запомнила еще с того первого раза, когда увидела мужа, распростёршегося на татами в Императорском дворце.

Короткий, оглушительный крик Мамору рассек ночную тишину.