Последняя из рода. Скованные судьбой.

Глава 23

На следующее утро Мамору передал советнику Горо отказ от предложения Императора склонить колени и сложить оружие, и тот уехал. Пыль еще не успела осесть под копытами лошадей, когда в гарнизоне был созван большой совет. Мамору пригласил на него не только полководцев и самураев из своего ближайшего окружения. Нет. Он хотел выслушать всех перед тем, как примет решение.

Талила, проснувшись на рассвете в глубочайшем смятении, теперь пыталась упорядочить мысли. Думала она совсем не о том, о чем полагалось. И вспоминала не ненавистного Императора — их общего врага. Нет. Она закрывала глаза и вновь ощущала на коже прикосновения мужа, и...

— ... уходить отсюда побыстрее! — громкие выкрики самураев выдернули ее из сладкого морока.

У их шатра собралось примерно три дюжины мужчин. Они образовали широкий круг в несколько рядов, в центре которого стоял Мамору. Она сама, полководцы Осака и Хиаши, Такахиро держались чуть в стороне. И больше молчали, позволяя высказаться другим, ведь именно потому их всех и позвали.

— Нужно разделиться, — откликнулся кто-то с противоположной части круга.

— Можно и выждать, — возразили ему. — После такого приема советник Горо велит отправить за нами войско.

Талила слушала и незаметно для себя покусывала губу. В каждом высказывании звучало зерно разума. Идеального решения для них нет и не будет, любое несет в себе риски. Но Мамору должен выбрать что-то одно.

Она сжала и разжала кулак, почувствовав почти непреодолимую физическую потребность прикоснуться к рукояти катаны. Она была готова выдвинуться в столицу уже завтра.

— Мы не можем оставаться и выжидать, — полководец Осака все же вмешался.

Когда говорил, смотрел он только на Мамору.

— На открытом месте мы слабы и уязвимы. Легкая цель для любого войска. И мы никогда не сможем здесь укрепиться.

По рядам самураев прошел согласный шум.

Талила усмехнулась. Пусть полководец был прав, но любое нападение сопряжено с жертвами. В обороне они потеряют меньше людей, чем если будут слепо атаковать, но... но еще никто не выигрывал воины защищаясь.

— Нужно делить войско, — воспользовавшись воцарившимся молчанием, убежденно заявил полководец Осака.

Мамору посмотрел на него и ничего не сказал, но его губы тронула кривоватая усмешка. Талила подавила вздох.

— И оттягивать внимание и силы Императора, — жестко, непримиримо добавил полководец.

Им вновь предстояло быть порознь. Она бросила на Мамору взгляд из-под опущенных ресниц. Господин Осака был прав. То, что он предлагал, являлось самым разумным решением. И именно оно не нашло одобрения среди самураев, которые зашумели, принялись препираться, перебивая друг друга.

Талила почти перестала вслушиваться в то, что они говорили, и не отводила взгляда от лица мужа, подмечая малейшие изменения в нем.

Через четверть часа Мамору вскинул в воздух кулак, призвав всех к молчанию. Он повернулся, посмотрев почти на каждого, кто толпился вокруг него, прежде чем заговорить.

— Полководец Осака прав, — сказал он негромко, заставив всех замолчать и внимательно прислушиваться к его словам. — Мы разделим войско, и одну часть используем как приманку. Ее возглавлю я.

Это было ожидаемо, это было так ожидаемо, но у Талилы все равно словно оборвалась, лопнула струна. В животе тотчас зародилась тошнота, внутренности скрутили железные щипцы. Она, сама того не осознавая, подалась вперед и опомнилась, лишь когда сделала шаг и оставила позади себя двух полководцев и Такахиро, притянув к себе множество взглядов.

И взгляд Мамору.

Конечно же, он возглавит войско, в котором шанс умереть будет многократно выше. И она уже предчувствовала, куда он прикажет отправиться ей. Он не позволит ей его сопровождать. Не возьмет с собой. И будет рисковать своей жизнью в одиночестве.

Несправедливость и страх были столь сильными, что Талиле показалось, они вгрызались в нее стальными когтями. Она резко опустила голову и отвела взгляд, так ничего и не сказав. Чтобы поговорить с мужем наедине, ей пришлось ждать довольно долго. После того как разошлись самураи, остался ближний круг, и уже вместе с ними Мамору погрузился в изучение карт и черчение возможных путей.

Конечно же, она была все это возле него. Но почти не говорила, потому что боялась, что голос ее подведет. Сорвется, и слова перерастут в жалкие всхлипы, а такого Талила не могла себе позволить. И потому она молчала и лишь кивала, если кто-то спрашивал ее согласия. Как назло, о том, кто возглавит вторую часть войска, упорно молчал и Мамору. Изредка она ловила на себе его задумчивый, будто бы вопросительный взгляд, и тогда трусливо отворачивалась, опасаясь, что он задаст вопрос, а она не сможет на него ответить. Спазм, зародившийся в животе, перешел на горло и сжал его железной рукой, словно кто-то ее душил.

После того как были начерчены примерные пути и обговорены наиболее существенные детали, наступило время для совместной трапезы, и Талиле вновь пришлось ждать. Они сидели вокруг одного костра, и она смотрела, как отблески пламени танцевали на лице Мамору. Он хмурился и казался более мрачным, чем обычно, а к вечеру сделался почти таким же молчаливым, как и она.

Он не притронулся к своим лепешкам и рису, и Талила усмехнулась заметив. Она и сама не чувствовала голода. Лишь пожиравшую ее изнутри тревогу.

В шатер она ушла первой, и, казалось, даже ноги налились непомерной тяжестью, потому что каждый шаг давался с трудом. Она не находила себе места, дожидаясь Мамору, и уже даже не корила себя за излишнюю, совершенно непристойную и недостойную эмоциональность. Слишком устала бороться с собой.

Когда, наконец, затрепетал полог, и в шатре появился Мамору, она впилась в него взглядом, в глубине которого танцевало пламя. И муж, посмотрев ей в глаза, молча покачал головой. Ему не нужно было спрашивать, чтобы понять, о чем она хотела его попросить. А ей не нужно было говорить об этом вслух.

— Нет, Талила, — сказал он спокойно и тихо, и она почувствовала себя преступником, которому только что вынесли приговор.

Сглотнув, она закусила изнутри щеки, пытаясь побороть захлестнувшие ее эмоции, пока Мамору медленно расстёгивал и снимал пояс с катаной и избавлялся от верхней короткой куртки. Затем он сел на футон напротив нее и устало вытянул ноги, и вздохнул. Что-то острое кольнуло Талилу в грудь, прямо в самое сердце, когда она посмотрела на уставшего мужа.

— Я должна отправиться с тобой. Я твоя жена, я всюду следую за тобой, — сказала она хриплым после длительного молчания голосом.

Это были едва ли не первые слова, которые она произнесла за этот бесконечный день.

— Нет, — он мотнул головой. — Ты и полководец Осака возглавите вторую часть войска, и вам предстоит совершить нечто гораздо более важное, чем мне...

— Не говори так, — она вскинула руку, чувствуя, как во рту разливается горечь. — Я должна отправиться с тобой.

— Ты должна будешь закончить эту войну, если я... если я не смогу.

Все было бесполезно. Талила поняла это невероятно отчетливо в ту самую секунду, смотря на упрямое, суровое лицо Мамору. Она ловила его твердый, непоколебимый взгляд, она видела его жестоко очерченные скулы и подбородок, и нахмуренный лоб, и знала, что любые слова — бессмысленны.

Она его не переубедит.

Ей остается только подчиниться.

Или воспротивиться и сбежать к нему.

Но это будет просто безумием.

— Почему ты это делаешь? — спросила она шепотом, охватив плечи руками. — Я хочу быть с тобой.

Мамору вздрогнул и с трудом сглотнул, потом перевел на нее тяжелый взгляд исподлобья.

— Потому что ты должна жить.

— Кто это решил?..

— Я.

— Но ты забыл спросить меня. Хочу ли я жить... И хочу ли я жить, если ты погибнешь.

Ее слова сорвались с губ, и между ними наступила звонкая, гулкая тишина. Талила слышала, как Мамору судорожно втянул носом воздух и шумно выдохнул, и видела, как вздымалась его грудь под рубашкой, которая открывала полосу голой кожи на груди. Жилка на его шее билась словно после стремительного бега. Плечи напряглись, руки сами собой сжались в тяжелые кулаки.

— Ты не должна так говорить, — он поднял на нее взгляд, и она отпрянула, боясь обжечься.

— Почему? — вымолвила едва слышно.

— Потому что есть вещи, которые ты должна сделать. Независимо от того, что будет со мной. Мы не свободны в своём выборе и жизнях, Талила. И потому ты останешься со второй частью войска. И потому ты закончишь то, что мы начнем сейчас, если я погибну.

Все это время он смотрел ей в глаза, и она отвечала тем же, кусая губы. Но когда Мамору упомянул о том, что они не свободны в своих выборах, Талила вдруг улыбнулась. И продолжала улыбаться, когда он замолчал и она заговорила сама.

— Есть все же выбор, который я могу сделать, ни на кого не оглядываясь, — прошептала она себе под нос.

Мамору вскинул брови и вновь нахмурился не понимая.

Талила выпрямилась и, глядя ему в глаза, потянулась к завязкам своей рубашки, и вскоре ткань, зашелестев, стекла с ее тела на футон. Она повела обнаженными, острыми плечами и вскинула подбородок.

Мамору вздрогнул, когда из-под одежды показались сперва ее ключицы, затем плечи, затем грудь, прикрытая лишь слоем плотных повязок.

— И этот выбор я делаю прямо сейчас, — вновь шепнула Талила и плавно поднялась, чтобы опуститься на футон напротив мужа, и прохладными ладонями скользнула ему под рубашку и удивилась, насколько горячей оказалась его кожа.

— Талила... — сорванным голосом начал было Мамору, чувствуя, что очень скоро она переступит ту грань, после которой уже не будет возврата.

— Молчи, — приказала она строго. — Молчи, пока ничего не испортил.

И потянула на себя ткань, заставив его снять рубашку.

Талила уже видела его обнаженным по пояс. Когда Мамору лежал в жесточайшей лихорадке из-за того, что она выжгла его печать.

Но сейчас все ощущалось совсем иначе. У нее перехватило дыхание, когда рубашка скользнула рядом с ним на футон. Она была чуть ниже его ростом, и ее глаза смотрели на его напряженную шею. Талила опустила взгляд, невольно подмечая каждую малейшую деталь: мурашки на его коже, синяки на плечах, кончик извилистого шрама, который уходил на спину...

Она заметила, как его дыхание сбилось, когда ее взгляд скользнул ниже. Линии его тела были знакомы ей по лихорадочным ночам, когда она обтирала его влажной тканью, отчаянно надеясь, что он выживет. Тогда его кожа была обжигающе горячей, грудь поднималась тяжело и неровно, а губы шептали непонятные слова сквозь жар.

Но сейчас всё было по-другому.

С трудом сглотнув, она подняла голову и посмотрела Мамору в глаза.

Он сидел неподвижно, упираясь ладонями в бедра, и только явственно проступившие, окаменевшие мышцы выдавали его внутреннее состояние.

— Твоя печать, — сказал он тихо.

— Что?.. — она даже не поняла, о чем он говорил, и тряхнула головой.

— Та, что на плече у тебя.

Брови Талилы взлетели вверх, и она дернулась, и резко повернулась, словно могла увидеть свою лопатку. Когда она вновь посмотрела на Мамору, кончики ее ушей пылали.

— Ты знаешь, что будет, — от мягкости его голоса ей захотелось расплакаться.

— Какая разница. Ты уже приказываешь меня. А я подчиняюсь.

Талила коснулась его плеча, пальцы медленно прошлись по старым шрамам. Он не пошевелился, но его дыхание стало глубже, словно он сдерживал себя. Она провела рукой выше, по его шее, почувствовала, как напряглись мышцы под ее ладонью.

И тогда Мамору подался вперед, словно только этого и ждал. Она знала, что пути назад нет. Она почувствовала, как его руки сомкнулись на ее талии, как он прижал ее ближе, и от этого прикосновения у нее перехватило дыхание. Талила давно избавилась от своего рубашки, но не ощущала сейчас холода.

Только жар, исходящий от его тела, от его рук, от его губ, которые теперь спускались к ее ключицам, оставляя горячие следы на коже. Он двигался медленно, осторожно, словно боялся спугнуть ее или дать волю тому, что держал внутри слишком долго.

Талила знала, что должна бы думать о последствиях. О том, что это изменит все. Но она не хотела. В этот момент не было ни «завтра», ни прошлого. Был только Мамору.

Ее руки скользнули вверх, по его плечам, по сильным напряженным мышцам.

Его пальцы прошлись вдоль линии ее спины, чувствуя, как ее дыхание меняется под его прикосновениями. Мамору не спешил, давал время ей привыкнуть, но и не медлил, и ей нравилась его решительность.

Когда их губы вновь встретились, в этом поцелуе уже не было сдержанности. Только жар, накопленный за долгие недели.

Талила отвечала на его поцелуи с той же жадностью, с той же жаждой, которая горела внутри нее. Она чувствовала, как он обнимает ее так крепко, что почти больно, но ей нравилась эта боль, нравилось то, как сильно Мамору стискивал ее плечи.

Они были слишком долго были друг для друга воинами и союзниками. Слишком долго скрывали свои чувства ради долга.

Но в эту ночь они были только мужчиной и женщиной, которые наконец позволили себе все то, что изо всех сил пытались подавить.

Талила провела ладонью по его спине, чувствуя под пальцами твердые линии старых ран. Некоторые она знала — видела их в те ночи, когда он горел в лихорадке. Но другие…

Ее пальцы погладили длинные шрам, который тянулся от плеча вниз, к лопатке.

— Откуда этот? — спросила она почти шепотом.

Мамору не сразу ответил. Он глубоко вдохнул, словно вспоминая.

— От брата.

Талила сделала жадный вдох и не сказала ничего. Вместо этого наклонилась ближе и осторожно провела губами по линии его шрама.

Мамору вздрогнул.

Не от боли.

А затем он потянулся к ней. Его пальцы легли на ее плечо, скользнули вниз, вдоль руки, до тонкой, почти незаметной линии, пересекавшей кожу у локтя.

— Это? — спросил он.

Талила не отвела взгляда.

— От отца.

Он нахмурился, привычно свел на переносице брови, и ей сразу же захотелось их разгладить. Она накрыла руку Мамору своей.

— Они делают нас теми, кто мы есть, — сказала она.

Мамору кивнул, а затем наклонился ближе, касаясь губами ее шрама.

— Тогда я хочу узнать тебя всю.

Ее сердце пропустило удар. Помедлив, она прикрыла глаза. И больше они не говорили.

Поцелуи становились глубже, требовательнее, и Талила чувствовала, как остатки привычной сдержанности Мамору испаряются. Он почти потерял над собой контроль и держался лишь за мысль, что не хочет сделать ей больно, не хочет ее напугать.

Ткань их одежды шелестела в тишине шатра, когда они снимали ее друг с друга хаотичными, нетерпеливыми движениями.

Огонь, который разгорался между ними, сжигал сомнения, страхи и прошлое, которому не было места в этой ночи.

И в тот момент, когда граница между ними исчезла, Талила вздохнула, затем резко сжала пальцы на его спине. Она давно привыкла к боли, но эта боль оказалась иной. Она не ожидала и закусила изнутри губу, пытаясь не выдать себя.

Конечно же, Мамору почувствовал ее напряжение сразу. И остановился, опалил ее щеку глубоким, тяжелым дыханием.

— Талила… — его голос был пропитан сдержанной нежностью.

Она не ответила сразу. Закрыла глаза, выровняла дыхание, сосредоточилась на его прикосновениях и на его тепле.

Она не хотела останавливаться.

Она не собиралась останавливаться.

Когда её пальцы снова мягко скользнули вниз по его спине, он понял.

И больше не сдерживал себя.

Сначала было неловко, немного болезненно, но затем ее тело подстроилось под его ритм, боль смягчилась, уступая место чему-то новому, теплому, почти обжигающему. Напряжение в теле сменилось сладким расслаблением, дыхание у них обоих стало более жадным и резким, словно воздуха в шатре не хватало, словно легкие не могли вместить всего, что ощущало тело.

И когда все закончилось, когда он укрыл ее плащом, держа в руках, она поняла, что давно не чувствовала себя такой живой, такой настоящей, такой… счастливой.

Талила не сказала этого вслух.

Но затем Мамору, все еще держа ее в объятиях, погладил по плечу и коснулся губами виска.

Она улыбнулась.

Эта ночь останется с ними.

Каким бы ни было утро.

Утром она проснулась одна. От лучей солнца, которые проникли сквозь плотные стенки шатра, и погладили ее по лицу. Талила сонно заморгала и вытянула ладонь, закрывая глаза, а затем шквал острых воспоминаний пронзил ее, и она резко села на футоне, одновременно прикрыв обнаженную грудь своей смятой одеждой.

Но она была в шатре одна. Не от кого было прятаться.

Талила повела плечами, прислушиваясь внимательно к тому, что чувствовала. Лопатка, где была печать, не болела. Ее не жгло и не саднило, и она даже пожалела, что не может извернуться так, чтобы увидеть свою спину.

Талила провела ладонью по примятой половине футона, которая все еще хранила отпечаток Мамору. Конечно же, холодная. Он давно покинул шатер.

Почему-то сделалось обидно. Чувство было глупым, и она поспешила отогнать его, и начала судорожно одеваться. Но руки дрожали, и вещи получалось натягивать далеко не с первого раза. Потом она еще долго сидела, прижимая ледяные ладони к пылающим щекам. Когда Талила вышла наружу, ей показалось, взгляды всех самураев обратились на нее.

Она понимала разумом, что внешне ничего не изменилось, что никто, кроме них двоих не знает, что произошло ночью, но все равно чувствовала себя выставленной на всеобщее обозрение мишенью.

Мамору она нашла на вытоптанной поляне, где тренировались самураи. Он сражался сразу с тремя, как делал раньше, до того, как избавился от проклятой печати. Невольно Талила засмотрелась на плавность его движений, на текучие удары и перекаты, на то, как стремительно он двигался, и...

... и перед глазами сами собой возникли совсем другие образы, и она разозлилась на себя, сердито тряхнула головой.

Что с ней творилось?!

Ей вновь показалось, что самураи как-то особенно на нее косились. Бросали выразительные взгляды, словно пытались на что-то намекнуть.

А потом Мамору заметил ее в толпе. Заметил и бегло улыбнулся, и едва не пропустил удар, засмотревшись.

И у Талилы по груди волна за волной разлилось тепло, смывшее все ее переживания и тревоги. Ей больше не было дела, кто на нее косился, и косился ли.

Мамору вскинул руку, остановив тренировочный поединок, и коротко переговорил с Такахиро, который был одним из трех, с кем он сражался. А потом, наскоро обтершись рубахой, направился к Талиле.

— Я не хотел тебя будить, — сказал он, улыбнувшись лишь ей глазами.

У нее что-то кольнуло там, где громко и сильно стучало сердце. Что-то, чего они никогда прежде не испытывала.

Что-то, что порой называли любовью.

***

Неделя. Семь дней, которые пронеслись как один миг.

Ровно столько им было отмерено провести вместе, пока не наступило утро восьмого дня, ознаменовавшее уход большей части войска, которую возглавлял Мамору.

Накануне ночью в их шатре никто не спал.

— Я жалею, что этого не случилось раньше, — сказала Талила.

Она лежала на правом боку и смотрела на Мамору, чья поза была зеркальным отражением ее собственной. Медленно он вытянул руку и завел ей за ухо упавшую на лицо прядь волос.

— Пообещай мне, что если мы победим, ты больше не прикажешь мне сражаться в другом отряде. Я хочу биться бок о бок с тобой.

По его губам пробежала быстрая улыбка.

— Я надеюсь, что если мы победим, тебе больше не придется сражаться.

Талила фыркнула и закатила глаза.

— Меня тренировали и воспитывала быть воином. Как и тебя. Я ничем не хуже любого самурая в твоем войске, — сказала она с легким укором, но на этот раз Мамору не улыбнулся.

Напротив, он стал вдруг предельно серьезным.

— Тебе не нужно мне ничего доказывать, — тихо произнес он, и Талила осеклась.

Поежилась, нахмурилась и подвинулась к нему ближе, прижалась щекой к его груди, вдохнула его теплый запах и прикрыла глаза. Она никогда в жизни ему не скажет, но внутри себя она знала, что если бы могла остановить время, то остановила бы его прямо сейчас, в эту самую минуту. Она была согласна провести в этом моменте вечность.

— Я отправляю тебя с другим отрядом ради самого себя, — его смешок защекотал ее макушку, и Талила нехотя оторвалась от него и подняла голову, чтобы посмотреть в глаза.

— Потому что если ты окажешься рядом, я не смогу думать ни о чем, кроме тебя, — он провел ладонью по ее спине. — Потому что, если ты будешь рядом, я не смогу принимать решения хладнокровно.

С трудом сглотнув образовавшийся в горле комок, от которого защипало нос, Талила кивнула.

— Поэтому если есть хотя бы один шанс, что после победы тебе больше не придется сражаться…

Его голос дрогнул.

— …Я сделаю все, чтобы этот шанс стал реальностью.

Горло сдавило так, что у нее перехватило дыхание. Талила не знала, как выдержать его взгляд, в котором было столько откровенности, столько запретного чувства, которое Мамору долго прятал... И потому вместо ответа она поцеловала его. Никакие слова не могли выразить то, что лежало у нее на сердце.

Потом она все же заснула в его объятиях. Уже под утро, когда небо посветлело, и их шатер окружил прозрачный туман, пришедший от реки. Убедившись, что она спит крепко, Мамору осторожно переложил ее на футон и укрыл своих плащом, а сам принялся одеваться. Когда он вышел наружу, то первым, что услышал, было не пение птиц, а негромкие разговоры самураев, которые готовились выступать в ближайшее время.

Они условились, что отряд Мамору первым покинет гарнизон у реки, а Талила, выждав немного, возьмет правее и отправится на восток. Она должна попытаться собрать союзников — среди тех провинций, которые еще колебались. А таких было немало.

Он же... Он сделает то, что делал всю свою жизнь. Отвлечет на себя внимание младшего брата. Вновь станет для него целью. Существом, на котором он сможет выместить свой гнев...

Волна отвращения прошла по телу, и Мамору несколько раз сжал и разжал кулаки. Он шел, мягко ступая по пожухлой, вытоптанной траве, и прислушивался к чужим разговорам. И скупо улыбнулся, когда понял, что до него не доносятся жалобы; что его самураи с нетерпением ждут восхода солнца и момента, когда он отдаст приказ выдвигаться.

Во всем лагере нашлось бы лишь двое — помимо Талилы — недовольных его решением. Полководец Осака и верный Такахиро. Он знал, что они не посмеют возразить вслух, когда приказал им примкнуть к отряду жены. Но он также знал, что его решение не будет воспринято ими легко. Так оно и случилось.

Но никому другому он не мог бы ее доверить.

Он заметил Такахиро у одного из разведенных костров. Тот с тоской взирал за сборами остальных и изредка рваным движением шевелил длинной палкой угли. Когда он увидел своего господина, то поднялся с поваленного бревна, но ничего не сказал и опустил голову.

Мамору знал, что Такахиро тяжело переживал известие о жестокой расправе, которую люди советника Горо учинили над служанкой Юми. Он и она сблизились за то время, пока служили Мамору в Императорском дворце. Иногда он думал, что если бы им было даровано еще немного времени, то Такахиро непременно предложил бы ей принести брачные клятвы.

Но теперь это уже никогда не сбудется.

Что-то заставило Мамору замедлить шаг, а потом и вовсе остановиться напротив самурая.

— Я ни за что тебя не наказываю, — сказал он то, что крутилось в голове и раньше, а теперь вдруг обрело форму.

Судя по тому, как Такахиро вскинулся и отшатнулся, подобная мысль крепко засела у него где-то глубоко в подсознании.

— Я так и не думал, господин, — глухо пробормотал он.

Мамору не стал показывать, что почувствовал его ложь. Он протянул руку и крепко стиснул его плечо.

— Мало людей, кому я мог бы доверить госпожу Талилу. И ты — один из них.

Такахиро едва заметно вздрогнул и кивнул.

— Я был бы рад умереть за вас. Бок о бок с вами, — вытолкнул он из себя.

— Мы не идем умирать, — Мамору усмехнулся. — Мы идем побеждать.

Потом его окликнули, и он ушел, но еще долго чувствовал спиной взгляд своего самурая.

Полководец Осака, разыскавший его, чтобы в последний раз обсудить запланированное, держал лицо гораздо лучше Такахиро, но даже в его глазах нет-нет да и мелькала глубоко запрятанная тоска.

— Береги ее, — сказал ему Мамору, когда карты были свернуто, и убраны деревянные фигурки, изображавшие войско.

Полководец кивнул.

— Госпожу Талилу очень трудно беречь, — сказал он, усмехнувшись тонкими, сухими губами.

Мамору вернул ему усмешку. Он сам знал это, как никто.

— И останови, если она решит присоединиться ко мне раньше срока, — стерев с лица даже намек на улыбку, он вновь посерьезнел.

О том, что не прозвучало, им не нужно было говорить вслух.

Если он начнет проигрывать, а Талила захочет отступиться от плана. Если придут вести о его гибели... О сокрушительном поражении, которое он принял от Императора...

Полководец Осака вновь кивнул и повел плечами. Хотел бы он знать, как сможет остановить госпожу, которая в своем упрямстве давно сравнялась с господином. А, быть может, даже превзошла. Мамору не замечал этого лишь потому, что ему Талила подчинялась безоговорочно и неукоснительно. Но она не слушала никого, кроме него...

— Лучше вы не проигрывайте, господин, — Осака, не сдержавшись, фыркнул.

И каково же было его удивление, когда он услышал раскатистый, громкий смех Мамору.

— Я постараюсь, — заверил он все еще с улыбкой.

Когда Мамору вернулся к шатру, Талила уже не спала. Она ждала его снаружи, с отсутствующим видом поигрывая катаной: перебрасывала меч из руки в руку, крутила его в ладони под разными углами, стучала пальцами по острому лезвию, любовалась редкими лучами, что отражались в его гладкой поверхности...

— Пора? — спросила она, оставив свою забаву, едва услышала его шаги.

Он молча кивнул. Талила вдруг осунулась и втянула голову в плечи. Движения мгновенно стали суетными, каким-то рваными, незаконченными. Она хотела убрать катану в ножны, но застыла посередине, посмотрела на Мамору и открыла рот, чтобы что-то сказать, и вспомнила, что так и не спрятала меч, и вернулась к нему...

Ее руки мелко-мелко тряслись.

Мамору подошел к ней и порывисто обнял, притянул к своей груди, и Талила застыла в его руках неживой статуей, часто, тяжело дыша.

— Поклянись, что вернешься, — потребовала она, когда смогла что-то сказать.

— Клянусь, — послушно отозвался он, раз за разом проводя ладонью по ее затылку.

Он хотел запомнить ее всю. Вбить себе в память, на подкорку разума, чтобы она была рядом с ним все то долгое время, что им суждено провести порознь... Запомнить ее запах, ощущение ее волос в своей руки, тепло ее тела, гладкую кожу на лице, вкус ее губ...

Но у них не было времени на долгое прощание, и потому Мамору вскоре отстранился и отступил. Талила проводила его тоскливым взглядом, но не посмела удержать. Она и так порой стыдилась той отчаянной, болезненной силы, с которой она за него цеплялась. Словно он за несколько дней стал для нее всем миром.

— Ты поклялся, — проговорила она, неотрывно смотря на него.

В ее голосе звучали слезы, но глаза были сухими.

Губы Мамору дрогнули в улыбке. Он в последний раз позволил себе коснуться ладонью ее щеки, жадным взглядом впился в лицо, чтобы запечатлеть на своих зрачках. Потом быстро ее поцеловал, развернулся и пошел к центру лагеря, где их уже дожидались самураи.

Вздохнув, Талила выпрямилась и направилась за ним.

Потом он уехал, уведя за собой воинов, а она осталась одна.

***

Но не совсем.