Последняя из рода. Скованные судьбой.

Глава 17

Ошеломленное лицо Хироку Талила не забудет до своего последнего вдоха. Он давно похоронил Мамору. Он почти похоронил ее саму.

Напрасно.

Его отряд сдался без боя. Самураев связали между собой и приставили к ним стражу, а вот их предводителя Мамору велел привести в шатер. С ним он хотел поговорить без посторонних ушей.

Талила заколебалась, следовать ли ей за ним, но муж едва заметно кивнул, и все разрешилось.

Хироку все оглядывался себе через плечо, пока они шли по лагерю. Смотрел он на то самое место, откуда четверть часа назад с хребта спустилась Талила. Наверное, ждал, что у второго отряда вот-вот получится войти в лагерь никем не замеченными.

Она не стала ничего говорить дяде. Пусть еще немного поживет этой сладкой надеждой. Но невольно сердце колола тревога: полководец Осака был в горах совсем один... Мамору велел отправить отряд ему навстречу, но никто не мог предугадать, сколько времени самураям понадобится, чтобы разыскать его и оставшихся с ним воинов.

Хироку в шатер сопровождало четверо стражников. Талила трижды перехватывала его взгляд, которым он прожигал спину Мамору, что медленно шел впереди, прихрамывая. Тихая ярость плескалась в груди, и ей хотелось закрыть дяде глаза повязкой, а еще лучше — выколоть их. Ей очень не нравилось, как он смотрел. Он не имел права. Он просто не смел.

Мамору прогнал самураев из шатра, и внутри они остались втроем. У Хироку были связаны руки, но Талила нарочно встала рядом с ним и на полпальца вытащила из ножен лезвие катаны. Она отсечет ему руку прежде, чем он успеет что-либо замыслить. Одним глазом она следила за дядей, другом — за Мамору, который очень медленно опустился на футон. Ей хотелось помочь ему. Хотелось подставить локоть. Хотелось быть рядом.

Талила сдержала себя и под конец отвела взгляд. Не стоило ей так откровенно на него смотреть.

— Ты выжил, — заговорил первым Хироку, словно они были знакомы множество зим. Словно лишь недавно говорили друг с другом и остались добрыми друзьями.

— От кого ты получаешь свои сведения?

Мужчина коротко рассмеялся.

— Эту тайну я унесу с собой на костер, — он покачал головой.

— Ты напрасно надеешься на второй отряд Сёдзан. Твоя племянница заметила их. Они или уже мертвы, или вскоре будут мертвы.

Не без удовольствия Талила проследила, как дернулся Хироку, как напряглось его лицо, как забегал по шатру взгляд. Этого он не ожидал.

Ее дядя ошибся дважды. Наверное, на его месте ошибся бы каждый. То, что Мамору выжил... то, что она смогла выжечь его печать... кто бы мог в это поверить? Она и сама ни на что не надеялась. Хотела лишь попробовать помочь, потому что ничего иного им уже не оставалось.

— Ты думал, что я мертв. Ты думал, что мертва твоя племянница. Так зачем же ты явился сюда, старик? — тяжелым, давящим голосом разбил повисшую в шатре тишину Мамору.

Хироку мазнул по нему взглядом и повел плечами.

— Я думал, что она может быть мертва, — поправил он. — А может, и нет. А живая она бы нам пригодилась.

У Талилы по позвоночнику к пояснице и обратно пробежал ледяной холодок. Она рвано выдохнула и тут же прикусила губу, не желая показывать слабость. Дальше дядя мог не продолжать. То, что он хотел сделать, было ясно.

Понял это и Мамору. Понял и заскрежетал зубами, стиснув челюсть.

— Ты совсем не знаешь свою племянницу, старик, — но когда он заговорил, в голосе звучала злая насмешка, а не одурманивающая ненависть. — Ты не подчинил бы ее своей воли. Ни за что.

Он даже не посмотрел на нее, но Талиле почудилось, что ее огладили по лицу ласковым, теплым взглядом. Она с трудом согнала с губ неуместную улыбку и вновь сосредоточила все свое внимание на Хироку. Не хватало еще, чтобы она отвлеклась, и он воспользовался бы этим.

Мужчина коротко, невесело рассмеялся. И замолчал, не прибавив больше ничего.

— И что бы ты потом делал с моей женой? — выждав немного, вновь заговорил Мамору.

— Я надеялся разрушить страну, которой ты служишь. И уничтожить человека, которому ты верен.

— Больше нет, — он покачал головой и улыбнулся кривой, неестественной улыбкой. — Больше нет.

Теплая радость разлилась у Талилы в груди. Хироку, странно закряхтев, поднял голову и прошелся по ней едким, жгучим взглядом.

— Простила убийцу своего отца, а, племянница? — спросил с какой-то горькой обреченностью.

Она знала, что однажды в разговоре они дойдут и до этого. Не думала лишь, что так быстро ее дядя исчерпает все остальные болевые точки. Впервые за все время она почувствовала на себе взгляд Мамору.

Она не стала ничего отвечать. Опустила голову и уставилась себе под ноги.

— Насколько ты ценен для Сёдзан, старик? — почти ласково поинтересовался вдруг Мамору. — Если я отрублю тебе голову и отправлю им послание, сильно ли расстроятся твои хозяева?

Хироку вскинулся.

— Кто бы мог подумать, — зашипел он потревоженной змеей, — сколько ты без печати, мальчишка? А уже набрался дерз...

Он прикусил язык, когда Талила прижала лезвие своей катаны к его шее. Она надавила так сильно, что на коже выступила капля крови. Одна, другая, третья. Ее рука, в которой она держала меч, подрагивала. От нестерпимого, почти непреодолимого желания надавить еще немного. И перерезать дяде горло.

— Талила... — предостерегающий шепот привел ее в чувства.

Она часто заморгала и спустя бесконечно долгое мгновение отвела руку в сторону, а затем вернула катану в ножны. Хироку, все это время не дышавший, судорожно, рвано выдохнул и поднес ладонь к шее.

Раздавшийся снаружи шатра шум не позволим им продолжить разговор. Откинув полог, внутрь заглянул один из самураев.

— Это Сёдзан, — коротко доложил он, окинув взглядом обоих: и Мамору, и Талилу.

«Значит, все же прорвались через полководца Осаку», — тоскливо подумала она, но времени лить слезы не было.

— Охраняйте господина! — велела она самураю. — Все трое!

— Талила, не смей... — Мамору набрал в грудь воздуха, чтобы приказом насильно удержать ее на месте.

Но она обернулась, посмотрела ему в глаза — впервые за все время, как в лагерь заявился ее дядя.

— Один из нас должен быть там, — торопливо шепнула и выскочила прочь, едва дождавшись самураев, которые заняли ее место возле Хироку.

Шатер она покинула со спокойным сердцем. В верности воинов своему господину она не сомневалась. В лагере был предатель, это неоспоримо. Но совершенно точно он не принадлежал к ближнему кругу Мамору. Иначе ее дядя получил бы совсем другие сведения.

Схватка получилась короткой, но кровавой. Сёдзан не использовали магию теней, и Талила, которая берегла свои силы, не стала прибегать к огню. Противника они одолели одними лишь катанами.

Она по-прежнему чувствовалась усталость: спуск по укрытому снегом хребту дался ей непросто, но, несмотря на это, ее катана серебристой дугой мелькала в воздухе, описывая круги и нанося резкие, точные удары.

У подножья заледеневшего склона воздух вновь пропитался кровью, а резкий звон сталкивающихся клинков поднимался ввысь, словно рокот далекой грозы. Брызнувшая на снег кровь окрасила его в алый, и вскоре вокруг почти не осталось белого цвета. Все было залито кровью. Повсюду валялись тела. И лишь леденящий ветер, принесший с собой крупные хлопья снега, продолжал завывать также протяжно и гулко.

Талила смахнула выступивший на лбу пот тыльной стороной ладони и огляделась. До подножья горы дошло меньше, чем две трети от числа воинов, которых она насчитала на вершине. Остальных остановил полководец Осака...

Она запрокинула голову, всматриваясь наверх и зная, что ничего там не увидит. Второй отряд, который Мамору отправил за полководцем, должен будет их найти. И она надеялась, что живых вернется больше, чем мертвых.

Что бы ни говорил ей полководец Осака, что бы он ни планировал, он был предан своему господину до последней капли крови. А Мамору нужны такие люди, как он. Они понадобятся ему, если Талила правильно истолковала некоторые слова, прозвучавшие в шатре...

Он больше не был верен своему брату. Он больше не был верен Императору.

Но она так устала. Сил почти не осталось. Хотелось лечь на футон, закрыть глаза и пропасть не меньше недели.

— Вы должны отдохнуть, госпожа, — сказал ей кто-то из самураев. — Мы закончим здесь.

Она смогла лишь кивнуть в ответ. Даже не возразила, не притворилась, что готова остаться. Окинула напоследок взглядом разбросанные по снегу тела и побрела, пошатываясь, в шатер. К своему удивлению, внутри не встретила дядю. Мамору велел увести его к остальным пленным и оставить с ними.

Ей хватило сил почистить снегом руки в жалкой попытке стереть с них кровь и умыть лицо остатками теплой воды. Когда она вошла в шатер, Мамору, едва взглянув на нее, нахмурился.

— Зачем ты ослушалась и влезла в ту битву? Они бы справились без тебя, — сурово выговорил он ей.

Талила тяжело опустилась на футон и пожала плечами.

— Ты не можешь этого знать, — пробормотала она тихо. — Я должна была убедиться, что среди Сёдзан не было мага теней.

— Ты едва не надорвалась, пока бежала по хребту в лагерь, — непреклонно продолжил Мамору. — Ты уже с трудом стояла на ногах, когда показался отряд Хироку. И сейчас... Я запрещаю тебе себя истязать, ты меня слышишь?

Его слова в небольшом шатре прозвучали раскатами грома. Талила широко распахнула глаза.

— Я твой муж, — твердым голосом, словно и не было никакой раны, словно вообще ничего не было, пророкотал Мамору. — И твой господин. Сама выбирай, почему, но ты будешь мне подчиняться.

Она так оторопела и удивилась, что смогла лишь кивнуть.

— Уничтожать себя из-за чувства вины — это недостойно, Талила.

Тут она уже усмехнулась, потому что Мамору, подобно всем мужчинам, ничего не смыслил в чувствах. Он не угадал.

Чувства вины не было.

Было другое.

Но она скорее откусит язык, чем заговорит об этом вслух.

***

Полководца Осаку и входивших в его отряд людей разыскали утром, когда закончился снегопад. Воины Сёдзан спешили, а потому не удостоверились, что убили всех врагов из побеждённого отряда.

Осака был жив. Как были живы еще несколько человек. Их доставили вниз, в лагерь у подножья горы, и разместили в отдельном шатре. Талила прошла мимо него, уловив краем уха негромкие голоса и стоны раненых, и направилась дальше. К месту, где держали пленённых самураев. И ее дядю.

Стражники пропустили ее, не задав ни единого вопроса. Они привыкли к ней. Привыкли, что она сражалась вместе с ними, пока Мамору валялся в лихорадке. Привыкли, что полководец Осака ей доверял. Что их господин ей доверял.

И сейчас Талила собиралась нагло воспользоваться этим безграничным доверием. Возможно — поступиться принципами. Но она чувствовала, что второй шанс ей уже никогда не представится. И если она хочет разузнать что-то у своего дяди, то должна сделать это сейчас.

Пленников разместили под навесом. Им даже разожгли костер и выдали старые плащи, в которые можно было укутаться на ночь. Талила дернула уголками губ, рассматривая их пристанище. Почти сразу же она почувствовала на себе жадный, требовательный взгляд. Подняла голову: на нее смотрел господин Хироку.

Не желая терять ни минуты, она подошла к нему: он сидел в одиночестве, в отдалении ото всех. Даже к костру не приближался.

— Что нужно от меня твоего мужу, племянница? — спросил мужчина, когда она остановилась напротив него.

Он сидел на земле на заплечном мешке и казался постаревшим на несколько лет. Когда они встретились впервые на землях Сёдзан, он выглядел гораздо моложе и бодрее. Теперь же Талила смотрела на него и видела перед собой старика.

Подавив вздох, она опустилась на корточки. Ей нужно кое-что выяснить у Хироку, поговорить с ним с глазу на глазах. То, о чем она хотела спросить, не предназначалось для чужих ушей.

— Я пришла к тебе сама, — сказала она негромко.

Поначалу ей было непривычно и тяжело обращаться к нему столь неуважительно. Не прибавлять «господин». Не подскакивать с места, если он стоял на ногах. Ее учили совсем иначе, а Хироку был ей родственником. Старшим мужчиной в семье, пусть и изгнанным. Но он был врагом Мамору.

И это решило все.

— Я слушаю тебя, племянница, — оскалился он.

— Расскажи мне о пророчестве, — выпалила Талила на выдохе.

Она пристально всматривалась в лицо мужчины, следя за малейшими переменами в нем. Его брови едва заметно приподнялись, когда он услышал ее вопрос, и что-то мелькнуло во взгляде.

— Я много знаю пророчеств, — отозвался Хироку с напускной ленцой, намереваясь потянуть время.

— Расскажи мне о том самом.

Теперь уже пришел его черед внимательно разглядывать Талилу.

— Что ты можешь мне предложить за этот рассказ? — спросил он спустя несколько долгих минут, наполненных молчанием.

Она сузила глаза. По сути, предложить ему ей было нечего. Решающее слово останется за Мамору, и если он вздумает казнить самого Хироку и всех его людей, Талила ничего не сможет сделать.

Наверное, раньше в ней что-то дрогнуло бы, и она выдала бы свою неуверенность и растерянность. Раньше бы она замялась, опустила взгляд, принялась что-то бормотать себе под нос. Но той Талила, которая жила до дня, когда брат-бастард Императора, Клятвопреступник, господин Мамору Сакамото, вторгся в их родовое поместье, больше не было.

Она давно умерла.

И потому Талила лишь насмешливо фыркнула.

— Нет ничего, что облегчит твою участь, — сказала она ровным голосом. — И ты это знаешь не хуже меня. Мой муж никогда тебя не пощадит.

— Так зачем же мне откровенничать о пророчестве с тобой? Иди спроси о нем мужа, — хрипло отозвался Хироку.

Но он не отодвинулся и не отвернулся, а продолжал смотреть на Талилу и жадно ловить ее реакцию.

— Потому что ты всегда хотел рассказать мне о нем, дядя. Ты упомянул его при нашей первой встрече, хотя мог бы промолчать. А теперь такая возможность у тебя есть. Ведь я сама пришла к тебе.

Хироку молчал так долго, что в какое-то мгновение комок у нее в груди сжался, и она почувствовала горечь разочарования. Неужели она неправильно рассчитала? Неужели ошиблась в нем?

Но мужчина, казалось, тоже ощутил в ней перемену.

— Напрасно мой брат запер тебя в поместье, гонял палкой и никуда не выпускал, — сказал он невпопад. — Я ему говорил об этом.

— Это сейчас уже не важно, — она сердито потрясла головой, не желая и не собираясь проваливаться в пучину детских воспоминаний.

— Но ты никогда не задавалась вопросом, почему так? — он едва заметно усмехнулся. — Твой отец ни к чему тебя не подготовил. Ты очутилась в императорском дворце и словно угодила в чан с кипящей смолой. Ничего не знала. Ни в чем не разбиралась. Слепой, забитый звереныш...

Она вскинула взгляд, и Хироку осекся. Глаза Талилы, обычно спокойные, как небо в ясный день, сейчас пылали.

— Мои слова связаны с пророчеством, племянница, — впрочем, он довольно быстро взял себя в руки и продолжил говорить. — Потому что именно из-за него мой брат держал тебя вдали ото всех. Он хотел полностью определять твою жизнь. Чтобы у тебя ни единого шанса не было что-то сделать само́й. Решать само́й. Попасть под чужое влияние. И он преуспел. О да. Он преуспел.

Талила моргнула несколько раз, пытаясь осмыслить услышанное. Пожалуй, никогда прежде она не задавалась таким вопросом. Почему отец делал то, что делал? Почему поступал с ней так, как поступал?

Он был ее отцом. Главой ее рода.

Ему было виднее.

Никто не учил ее задавать вопросы, и потому она никогда этого не делала.

— Удивлена? — довольно закряхтел Хироку, и она осеклась.

Стиснула зубы и вновь чуть нахмурила брови, чтобы не выглядеть больше ни удивленной, ни задетой. Но спокойная маска, которую Талила надела на лицо, никак не вязалась с ураганом мыслей, круживших в голове.

— То-то же, — мужчина довольно усмехнулся. — Пророчество о том, что от крови последней, кто владел магией огня, родится дитя, которому суждено стать гибелью старого миропорядка. И зарождением нового.

Она рвано выдохнула. Хироку же, явно наслаждаясь, продолжил говорить со злым ожесточением.

— Император хотел сделать тебя своей наложницей. Или женой, это уже неважно. Он хотел от тебя сына, но Боги жестоко посмеялись над ним. У него рождались одни девки...

И, ухмыльнувшись, он покачал головой.

Талила приказала себе дышать на счет. Она зажмурилась, дожидаясь, пока из ушей исчезнет странный гул. А Хироку, наоборот, никак не замолчал. Сперва она не могла заставить его говорить. Но теперь ему было невозможно заткнуть род.

— А в пророчестве говорились про объедение двух составляющих: твоей крови и крови кого-то из императорского рода...

— Мамору... — произнесла она одними губами.

— Умница, девочка, — небрежно похвалил Хироку. — Только вот твой отец... Твой отец хотел продать тебя подороже. Наш Император всегда был жаден. И крайне несправедлив. За высокую роль дедушки божественного наследника твой отец не получил бы ничего. Император мог прийти тебя и забрать. Просто прийти и забрать, и мой брат, конечно же, не мог этого допустить.

Он говорил и говорил, захлебываясь своей желчью. Кажется, просьба Талилы задела в Хироку рану, которая давно болела. Сорвала нарыв, давно желавший прорваться, и теперь слова извергались из него подобно лавине.

— Мой брат решил, что он умнее и хитрее всех живущих. Наверное, воображал себя хитрее Богов. Он играл с Императором, чтобы продать тебя подороже. Он играл с твоим мужем, надеясь, что, когда под ним зашатается трон, наш правитель сделается сговорчивее. Он сговорился с Сёдзан, желая посмотреть, сколько они готовы за тебя заплатить... А в итоге...

— В итоге он перехитрил самого себя, — жестко перебила его Талила.

Она уже успокоилась. Чуть пришла в себя и вернула контроль над собственным телом и его реакциями. Сердце продолжало бешено стучать в груди, но она уже могла связно мыслить и говорить. В груди плескалась такая смесь эмоций, что она не могла выделить что-то одно, что захватило ее с головой. Здесь было все. И разочарование, и горечь, и тоска, и обида, и презрение, и злость, и гнев, и даже ненависть...

Она понимала, что была для отца разменной монетой. Всегда понимала. Но к такому не была готова. Никто не был бы на ее месте.

Талила резко мотнула головой.

— Это все? — спросила тихо, но спокойно, тщательно контролируя каждую букву.

— А тебе мало? — старик выгнул бровь, чуть откинулся назад и расхохотался. — Если тебе будет легче, племянница, я никогда не хотел тебя никому продать.

— Да, — она кивнула, почувствовав, как одеревенела шея. — Ты просто хотел меня убить.

Талила нашла Мамору неподалеку от шатра, в котором находились раненые. Он как раз выходил из него, и невольно Талила отметила, что муж выглядел намного лучше, даже по сравнению с предыдущим днем. Он поправится уже совсем скоро. Всегда поправлялся.

И тогда им придется решать.

Она впилась в него взглядом и не отводила его, пока Мамору, почувствовав, не повернулся к ней.

— Нам нужно поговорить... — одними губами прошептала Талила.

Он нахмурился, потому что ее сосредоточенное, напряженное лицо не предвещало ничего хорошего. Затем обернулся на Такахиро, который всюду его сопровождал.

— Ступайте, — сказал он, имея в виду всех самураев, что сопровождали его повсюду. — Я присоединюсь к вам позже.

Такахиро хотел что-то сказать, но затем заметил замершую в отдалении Талилу и передумал. С поклоном он отошел от своего господина, и Мамору остался один. Что-то было не так. Он чувствовал напряжение даже в воздухе.

Неспешно она подошла к нему, все сильнее и сильнее кутаясь в свой плащ, хотя снег давно перестал идти, и сегодня выдался один из самых теплых дней за все время, как погода резко переменилась.

— Я поговорила с дядей, — сказала Талила, остановившись рядом с ним. — Он рассказал мне о пророчестве.

Мамору раздраженно выдохнул. Может, стоило казнить Хироку еще накануне?

— Ты знал о нем? — она подняла на него свои нестерпимо пронзительные, требовательные глаза.

Конечно, он знал.

Мамору кивнул. С изумлением он осознал, что чувствует... вину. За то, что не сказал, хотя не должен был. И они едва ли говорили друг с другом во дворце. Она ненавидела его и мечтала уничтожить при первой же возможности. А он... он пытался выжить, балансируя на очень тонкой грани. И сохранить ее жизнь.

— Меня никогда не трогало это пророчество. Ни оно, ни многие другие, — глухо сказал он, когда устал вслушиваться в повисшую между ними тишину.

— Он никогда не оставит меня в покое, — шепнула Талила.

Ему не нужно было спрашивать, кого она имела в виду.

— Раньше... раньше я думала, что нужна ему, чтобы родить ребенка, который унаследует мою магию. Что поэтому меня оставили в живых, — быстро и отчаянно зашептала она, и ее ладонь все сильнее собирала в кулак плащ на груди. — Но если это правда... мой ребенок... разрушит старый миропорядок и создаст новый? — она обожгла его взглядом.

Мамору стиснул челюсть. Слишком многое плескалось сейчас в ее глазах. Слишком многое, и у него не было ответов ни на один вопрос.

— Никто никогда не оставит меня в покое, — Талила резко опустила голову и вытянула руки вдоль тела, стиснув кулаки. — Мой дядя был прав.

— В чем? — хрипловатым голосом от с трудом сдерживаемых эмоций спросил он.

Он смотрел на нее и понимал, что ответ ему не понравится.

— Он хотел меня убить, — Талила горько усмехнулась. — Единственный из всех, кто не хотел до меня добраться.

Мамору прищурился, сузив глаза. Он не мог не заметить лихорадочный взгляд, которым она бегала по его лицу. Ее губы едва заметно подрагивали, она постоянно прикусывала их, силясь удержать рвущиеся из груди рыдания. Брови пошли некрасивыми заломами, как если бы ей было очень сильно больно, но она старалась не показать эту боль, что раздирала на части.

Он шагнул вперед раньше, чем подумал, и притянул Талилу к себе. И сразу же почувствовал, как уже его собственная боль отдалась острой вспышкой в лопатку. Ему было плевать.

Талила вцепилась в него изо всех сил, едва ли не повисла на его плечах, хватаясь так отчаянно, словно висела над обрывом и могла сорваться, если только он отпустит ее. Она не то всхлипнула, не то резко втянула носом воздух, и он услышал сдавленный, приглушенный стон, когда она уткнулась лицом ему в грудь, чуть пониже шеи. Он не видел ни ее глаз, ни ее губ, лишь темноволосую макушку, но почувствовал, как все ее тело содрогнулось. Раз, другой, третий...

Руки сами собой начали поглаживать ее по плечам и волосам, убранным в длинную косу. Мамору, медленно переступая ногами, повернул их вдвоем так, что он оказался спиной к лагерю.

— Я не хочу... — услышал он ее осипший голос... — я не хочу всего этого...

— Я знаю, — сказал он тихо, почувствовав, как вспыхнула огнем метка, которой уже не было на его спине. — Я знаю.

Она права, осознал он так ясно, как никогда прежде. Император никогда не оставит ее в покое. Никогда не оставит в покое его самого. Снегопад, который припорошил все дороги, сделав любые перемещения невероятно трудными, подарил им иллюзию нормальности.

В этом лагере они были словно в кольце, где время не имело власти. С одной стороны — величественный горный хребет и враг, поджидавший на каждом шагу. Необходимость противостоять ему, необходимость сражаться каждый день своей жизни. С другой — отрезанные пути сообщения. Дороги, по которым никто не мог к ним пробраться.

Прошло уже немало времени, но Мамору не знал, что происходило снаружи. Их жизнь сузилась до этой точки в горах, но Талила была права.

Там, где-то снаружи, за пределами бескрайних гор с белоснежными шапками жил, дышал, ходил его младший брат. Император.

За их головы наверняка было назначено вознаграждение. Быть может, отправлена армия. Та, что еще осталась в столице. Та, что была созвана со всех уголков Империи...

Мамору заскрежетал зубами. Он слишком много времени провалялся в беспамятстве. Слишком многое упустил.

Охватившая Талилу истерика стала для него ушатом ледяной воды.

Они не могут оставаться здесь. Они не могут больше сражаться с Сёдзан, потому что... потому что теперь их настоящий враг — его, ее — это вовсе не самураи из соседней страны. Он слишком сильно погряз во всем этом, и слова давней клятвы пустили в нем глубокие корни.

«Империя превыше всего».

Так сказал ему отец в день, когда поставил рабскую печать. И Мамору навсегда запомнил эти слова. Они были в него впечатаны. Он рос с ним на устах, он воевал, он терпел наказания брата, он делал то, что ему велели, он исполнял свой долг: перед страной, перед Императором, перед теми, кто его презирал, ненавидел и боялся.

Но больше нет.

Пока он мучительно размышлял, то не заметил, как затихли, а потом и вовсе прекратились всхлипы. Он опустил взгляд, почувствовав, что Талила дернулась в его руках. Ее лицо было белее свежевыпавшего снега.

— Я... — смущенно пробормотала она, и он удивился, что ее голос может звучать так робко, — я прошу прощения. Это... это больше не повторится... — сказала она, словно была всего лишь солдатом в его армии, а он — всего лишь полководцем.

— Ты права, — Мамору явно не собирался её отпускать. Талила, сделав несколько попыток вырваться, в конце концов остановилась.

Он все еще сжимал ее плечи, а она по-прежнему цеплялась за него.

— Император никогда не остановится, — в его взгляде вспыхнул гнев. — Но его можно остановить.

У нее перехватило дыхание. Талила медленно подняла заплаканные глаза, думая, что ослышалась. Она удержала на губах слова, которые рвались наружу.

— Я его остановлю, — сказал он твердо.

«Как же все остальное?» — могла бы спросить она.

«Как же Сёдзан и необходимость защищать страну от вторжения?»

«Как же то, что бунт в столице развалит Империю на части, и враги растерзают ее без малейших усилий?»

Она не спросила ничего. Но нашла в себе силы разжать пальцы, в которых стискивала его плащ. Казалось, они занемели за время ее слабости, и сейчас по ладоням раз за разом проходила судорога.

Талила чуть подалась назад, и на этот раз Мамору с легкостью ее отпустил.

— Я отправлюсь за тобой, — сказала она, поймав его взгляд.

Ей показалось, на короткое мгновение его глаза потеплели. И тем неожиданнее было, когда он покачал головой.

— Ты сама теперь знаешь, что мой брат желает вернуть тебя больше всего на свете. Ты должна укрыться в другом месте.

— Ты остановишь меня, только если вновь закуешь в кандалы, — выпалила она, не поколебавшись ни мгновения. — Я пойду с тобой, куда бы ты ни отправился.

— Ты помнишь, кто я? — спросил Мамору жестко.

И, едва ощутимо коснувшись, медленно провел пальцами по ее щеке.

В ее улыбке блеснуло лукавство, которое он не ожидал увидеть.

— Конечно, помню, — фыркнула Талила и на мгновение прикрыла глаза. — Ты мой муж. Мой господин.

Он усмехнулся, вспомнив их недавний разговор.

— Почему же ты забыла самую важную часть? Ту, где ты подчиняешься моим решениям?..

Ее щеки чуть порозовели от смущения, но Талила не дрогнула. По груди разливалось невероятное, безумное тепло. Она рыдала от ужаса несколько минут назад и содрогалась в его руках, а теперь ей хотелось смеяться. А ведь Мамору только что пообещал ей новую войну. Против Императора. Ей казалось, она лишилась рассудка.

Ну, и пусть.

— Думаю, так случается, когда твой солдат — это не только самурай, но еще и твоя жена.

Лишь безумием могла она объяснить свой полный дерзости ответ.

Слабая улыбка коснулась губ Мамору, но почти сразу же он посерьезнел. Обернулся и посмотрел на лагерь, где жизнь продолжала течь своим чередом.

Он не знал, как начать. С чего.

— Поговори с полководцем Осакой, — почувствовав его замешательство, шепнула Талила. — Он будет счастлив.

— Предать свою клятву?

— Они все клялись тебе.