Последняя из рода. Скованные судьбой.

Глава 21

Мамору опустил меч и повел плечами, прислушиваясь к своим ощущением. Давно он не чувствовал себя настолько слабым и давно так не радовался, когда постепенно, день за днем к нему возвращались силы. Ему говорили поберечь себя и не браться за оружие еще неделю, но он уже и так непозволительно долго пролежал на футоне без сознания.

И отправил вместо себя на разведку женщину. Жену.

От которой не получил ни одной вести со дня, как небольшой отряд покинул лагерь.

Странно, но с тех пор, как они объявили, что в скором времени армия выдвинется обратно в Империю, ничего особенно не переменилось. Мысленно Мамору готовился столкнуться с возмущением. С недовольствами и бунтом. Но таких почти не оказалось. Выходит, были правы все те, кто говорили ему, что самураи шли за ним. Не за Императором, не за высшим благом.

За ним. И умирали тоже ради него.

И собирались сделать это вновь.

Немало времени он проводил теперь с ними. Каждый вечер подходил к новому костру, сидел среди воинов, слушал их беседы, отвечал на вопросы, что-то говорил сам. Его редко спрашивали о том, что их ждет — с этим все было ясно, их ждала война. То, какой мир будет после, тоже никогда не обсуждали. Как и то, что делать с армией Сёдзан. Нет, они вели разговоры о мелочах: о цветении сакуры в солнечный день, о рисовых полях, которые следовало засеять, об оставленных семьях, женах и детях. О том, как хочется летом попасть на ежегодные празднества, посмотреть на огненное представление с факелами, воочию увидеть богатое убранство императорского дворца.

Кому-то нужно было выдавать замуж дочь, кто-то подыскивал невесту сыну. У кого-то родились дети в далеком доме, кто-то не успел предать огню родителей.

Мамору любил эти разговоры. Простые, обыденные разговоры, которые, на самом деле, были важнее всего остального, потому что на войне никогда не говорили о самой войне.

— Господин? — один из самураев, с которыми он практиковался, привлек его внимание.

Вынырнув из своих размышлений, Мамору кивнул ему.

— Достаточно на сегодня, — сказал он, взглянув на свой меч.

В мышцах на руках и спине чувствовалась приятная усталость. Рану тянуло, но не так сильно, и к этой боли он давно уже привык. Он вернул катану в ножны и поспешил натянуть рубашку на распаренное тело.

Он застегивал куртку, когда его внимание привлек взбудораженный шум в дальнем конце лагеря. И вскоре его отыскали самураи.

— Господин! Вернулся Такахиро!

— Один? — Мамору нахмурился и поднял взгляд.

— Да...

Полководец Осака, оправившийся от ран, уже был на месте, когда Мамору достиг окраины лагеря. Впереди он видел несколько движущихся точек: Такахиро встречали дозорные.

— Он возвращается один, — напряженно произнес полководец, не отводя взгляда от горизонта.

Мамору пожал плечами. Конечно, в голову лезли лишь дурные мысли. Но делиться ими с окружающими он не намеревался.

За их с Осакой спинами постепенно собирались самураи, и к моменту, как Такахиро соскочил на землю, выросла уже большая толпа.

Мамору внимательно вглядывался в лицо своего самурая, словно пытался угадать, какие вести он привез с собой. Что-то случилось, это было понятно и без слов. Но дурное ли? И если да, то насколько?..

— Господин, — Такахиро, остановившись от него в нескольких шагах, опустился на одно колено и вскинул руки в традиционном приветствии.

Он выглядел уставшим. Провел в пути несколько дней и почти не останавливался, лишь на короткие ночлеги. Он очень спешил.

— Встань, — Мамору кивнул ему, пока вокруг них сдержанно гомонила толпа. — Что произошло? Почему не вернулись остальные?

Такахиро вдруг покачнулся и, если бы не помощь другого самурая, который успел подставить плечо, он непременно бы упал.

— Госпожа Талила в добром здравии, — произнес он заплетающимся языком.

— Идем к костру, — окинув его взглядом, Мамору поджал губы. — Отдохнешь и расскажешь.

— Я не могу... нет времени, господин, — собрав в кулак остатки сил, Такахиро покачал головой. — Вас ищут в Империи, провозгласили государственным преступником... и госпожа Талила... она использовала свои силы… все теперь знают, кто она...

Он все-таки упал. Договорил и молча рухнул прямо там, где стоял. К нему кинулись, но только чтобы поднять с утоптанного снега.

— Что он сказал? — спросил полководец Осака с перекошенным лицом. — Госпожа Талила выдала себя?

— Следи за словами, — сквозь зубы бросил ему Мамору. — Он не сказал "выдала". Использовала свои силы... Отнесите его к огню! Напоите горячим, — прервавшись, велел он самураям, которые укладывали Такахиро на чей-то плащ.

— Да, господин, — нестройно долетело до него в ответ.

Следующие четверть часа тянулись для Мамору бесконечно. Никогда прежде он так не маялся в ожидании. Конечно же, слова Такахиро взбудоражили всех. И мгновенно разлетелись по лагерю, он даже не стал пытаться как-то пресекать разговоры. Не было смысла, люди все равно будут обсуждать.

Что случилось? Почему Талила обратилась к своим силам? Где это произошло? В гарнизоне, что стоял у реки, или в ином месте? Как далеко вглубь Империи они успели забраться?.. Эти и еще десятки вопросов терзали его, но пришлось подождать, пока Такахиро не придет в себя, отогревшись возле огня, и не сможет говорить.

Самурай выглядел смущенным и очень, очень бледным, когда Мамору подошел к костру. И тотчас принялся извиняться, но он лишь коротко мотнул головой, пресекая эти попытки на корню.

— Тебе не за что просить прощения, — сказал Мамору, усевшись на поваленное бревно.

Полководец Осака, сопровождавший своего господина тенью, опустился рядом с ним.

— Мы заехали в город... — набрав в грудь побольше воздуха, Такахиро завел свой рассказ.

Когда он договорил, у костра сделалось очень-очень тихо. Лишь потрескивали в огне бревна, и где-то вдали скрипел под шагами снег.

— Где вы расстались? — спросил Мамору деревянным голосом, всматриваясь в танцующие языки пламени.

— Недалеко от города. Госпожа Талила собиралась отправиться в гарнизон у реки.

Мамору скривил губы. Значит, его венценосный брат не стал ждать и давно сделал первый ход. Объявил его с женой государственными изменниками, назначил награду за их головы, собирал армию и созывал тех, кто остался ему верен...

Он медленно выдохнул, обводя взглядом заснеженную равнину. Слишком долго они оставались здесь, скованные снегом и необходимостью затаиться. Слишком долго он позволял брату укреплять свою власть.

Но теперь все изменилось.

— Готовьте войско, — приказал Мамору, перехватив взгляд полководца Осаки. — Мы должны выступить как можно скорее.

И тот молча кивнул.

Разумеется, после этих слов лагерь мгновенно ожил. Разговоры не утихали ни на секунду. В воздухе пахло напряжением, смешанным с радостным предвкушением.

Мамору же, оставив своих людей, направился к подножью горного хребта. Где-то по-прежнему выжидали воины Сёдзан. Ни одного нападения не было совершено за все время, как Талила покинула лагерь, но это говорило лишь о том, что их враг затаился. Он бы порадовался этому, если бы был глупцом.

Но разве можно радоваться тому, что уже очень скоро Сёдзан станут праздновать здесь победу? Почти бескровную, ведь когда войско выдвинется в путь, им никто не помешает занять эту низину. И все, что простиралось дальше нее. Они смогут продвинуться вглубь Империи — так далеко, как не осмеливались мечтать. Подобные мысли заставляли Мамору скрежетать зубами.

Он сделал свой выбор, и теперь все заплатят за это свою цену.

Но воевать с двумя врагами одновременно он не сможет. Или младший брат, или армия Сёдзан. Войны без жертв не бывает, и сегодня он принесет свою первую.

Оставив за спиной горный хребет, Мамору отправился в часть лагеря, где до сих пор держали пленных. В том числе и дядю Талилы. Его встретили неприязненные, колкие взгляды, пока он шел меж двумя рядами связанных друг с другом мужчин. Хироку, успевший обрасти косматой, густой бородой, поднял голову, когда Мамору остановился рядом с ним.

— Ты уходишь, — сказал ему дядя жены.

Что же. Слухи достигли даже пленных.

— Пришел нас казнить?

— Я бы не стал сам пачкать руки, — без улыбки отозвался Мамору, а вот Хироку усмехнулся.

— Тогда чего ты хочешь? — и он зябко поежился под тонким одеялом, в которое кутался.

— Я сохраню тебе жизнь. Она не важна для меня. Но взамен ты кое-что передашь своим хозяевам.

Как ни старался Хироку это скрыть, он затрясся, услышав слова Мамору. Жить! Он будет жить! Это все, что сейчас имело значение.

— Скажи им, что я намерен выжить и вернуться. И уничтожить каждого, кто проникнет на земли Империи, — произнес Мамору.

Его собеседник вскинулся, едва не расплывшись в улыбке. Звучало как чистейшее безумие, как глупость, как дурная самонадеянность, но...

Что-то в выражении лица Мамору заставило Хироку осечься. Он быстро подавил зародившуюся усмешку, чувствуя, как холод пробежал по спине. Весь смех застрял в горле.

Он говорил так спокойно и буднично, смотрел совершенно равнодушно, без каких-либо сильных эмоций, словно они вели разговор о погоде. Он даже не повышал голоса, не хмурился и не сжимал челюсть до бугров на скулах. В глазах Мамору не было пустых угроз. Только сталь.

Он не шутил. Он действительно собирался выжить. Вернуться. И уничтожить каждого, кто осмелится ступить уже на его земли.

Хироку проглотил слова, которые уже готовы были сорваться с губ. Вместо этого он коротко кивнул, ощущая странное напряжение в груди.

— Я передам, — пообещал он.

***

Через три дня сборов Мамору увел своих людей.

И своими глазами они смогли убедиться в правдивости рассказов Такахиро. О том, как сильно переменилась Империя за столь короткое время. Трудно было поверить ему на слово. Но теперь казалось, что кое-где он даже преуменьшил.

И так странно было вновь увидеть пыльную дорогу и пожухлую, примятую траву. Он и сам не заметил, как привык к заснеженной равнине. На губах Мамору появлялась легкая усмешка всякий раз, когда он вспоминал, что посчитал тот самый первый снегопад проклятием богов и дурным знаком.

Теперь многое виделось иначе. Переменившаяся погода позволила им отсидеться в горах столько, сколько потребовалось. Снегопад создал кокон, в котором они жил, пока восстанавливал силы, пока залечивал раны. Пока решался выступить против младшего брата. До них не доходили вести, но и от них — тоже. Они не могли покинуть снежную ловушку, но и извне никто не мог к ним пробиться. И армия Сёдзан оказалась обездвижена так же, как и они.

Когда войско отдалилось от заснеженного хребта на значительное расстояние, но так, что тот все еще оставался в поле зрения, то они заметили в горах движение. Сёдзан не стали ждать долго. И половины дня не прошло, как они попытались спуститься в долину.

— Они могут ударить нам в спину, — сказал полководец Осака, когда все вокруг зашептались об этом.

— Могут, — Мамору кивнул. — Но едва ли станут.

Оба понимали почему.

Сёдзан гораздо выгоднее было дождаться, пока Мамору и Император перегрызутся друг с другом, пока сточат людей, израсходуют припасы, истратят все силы на свою внутреннюю войну. И так ослабнут, что не смогут сопротивляться врагу внешнему.

Обернувшись, Мамору посмотрел на длинный хвост, в который растянулось его войско. Наверняка первые весточки уже отправились к его брату. Впрочем, Император и так не терял времени. Не после того, как Талила проявила себя.

У него было слишком мало людей, и особой надежды на гарнизон у реки, в который направилась его жена, он все же не питал. Большая его часть давно должна была быть отозвана с месте. Если остался кто-то, сохранивший ему верность, то небольшим числом.

Ему нужна была одна победа. Одна маленькая победа, чтобы главы провинций сами начали отправлять к нему посланников. Чтобы советники Императора и дворяне задумались о своей дальнейшей судьбы. Чтобы колеблющиеся военные примкнули к нему.

Накануне в последнюю ночь в лагере Мамору долго вглядывался в карту Империи. Стоя у полога, он смотрел, как у подножья горного хребта горели костры его армии. Все приготовления были закончены, и люди отдыхали, набирались сил. Никто из них не знал и не мог даже представить, когда в следующий раз ему выпадет свободная минута.

И доживет ли он до нее.

Каждый костер — это живые люди. Самураи, которые поверили. Те, кто готов следовать за ним в смертельную схватку. Сколько жизней придется пожертвовать в этой войне?..

Мамору и сам был бы рад получить ответ на свой вопрос.

— Как думаете, господин, нам навстречу выдвинется войско? — Такахиро, который поравнялся с ним верхом, отстав лишь на полкорпуса, вырвал его из трясины воспоминаний и сомнений.

— Я надеюсь. Но не рассчитываю, — Мамору усмехнулся.

Это был бы настоящий подарок от младшего братца. Если бы атаковал первым. Или захотел бы атаковать. То, чего стоило опасаться — это если Император велит держать войско в столице столько, сколько будет возможно. И тогда они окажутся втянуты в долгую, изнурительную осаду города, которая обернется для них огромными потерями. И риск поражения будет велик...

Его брат лишился своего лучшего полководца — так Мамору называли советники и придворные министры. Сам он никогда не считал себя «лучшим». Проклятая печать на его спине притупляла любые чувства. Он делал то, что ему приказывали, то, что от него требовали, и редко задумывался о чем-то кроме.

Если бы он был на месте Императора, он поступил ровно так, как опасался сам: остался в столице, окружил войском город и ждал своего мятежного брата. Но его больше не было рядом, и от всего своего черного сердца он надеялся, что его младший брат совершит ошибку. Что бросит армию по его следу.

Талила разозлила его. Не могла не разозлить. И Император очень хотел вернуть свою живую игрушку. Это было Мамору на руку, но и злило до зубовного скрежета. Она больше не была пленницей брата, носящей на руках кандалы. Она была его женой. И он не позволит причинить ей вред...

— Господин, — вновь позвал его Такахиро уже тише.

Мамору по голосу понял, что вопрос, который намеревался задать самурай, будет тяжелым.

— Прошу простить меня за то, что спрашиваю, но... стоит ли отправить дополнительный отряд в вашу провинцию?..

И впрямь. Вопрос оказался тяжелым. Неприятный холодок прошелся по позвоночнику Мамору. Он думал об этом. Конечно, он думал. Его земли, его слуги, его поместье. Там оставались самураи, преданные лично ему, но в недостаточном количестве, чтобы противостоять армии.

— Нет, — Мамору качнул головой. — Я не стану никого посылать.

Это было бы нечестно — отправить кого-то умирать за его личные земли, за его личное поместье. Он не мог на такое пойти, хотя знал, что найдутся те, кто будет готов с радостью исполнить его приказ, появись такой.

Такахиро подался вперед, словно хотел заговорить, но остановил себя в последний момент. Перед глазами у него пронеслось лицо служанки Юми: сколько они не виделись... Очень, очень давно она отправилась в родовое поместье господина, и с той поры он ничего про нее не знал.

В первые несколько дней в пути их ночные привалы были невероятно тихими. Дорога, по которой продвигалось войско, пролегала между опустошённых полей, давно не знавших заботливых рук крестьян. Некоторые участки были выжжены дотла и там, где раньше простирались рисовые всходы, теперь торчали лишь обгоревшие головни. Порывы ветра приносили с собой запах старого пепла и затхлых болотных вод, что стояли в канавах, по которым еще год назад бежала свежая, чистая вода.

Так выглядели последствия, которые повлек за собой всеобщий призыв на службу. От каждой семьи забрали по одному самому выносливому и сильному работнику, и те, кто остались, не справлялись без помощи.

Когда они проезжали поселения и крестьянские деревни, люди прятались по домам, едва завидев войско. Еще ни разу никто не вышел им навстречу, не показался на глаза. Мамору приказал не задерживаться в поселениях и не заговаривать с крестьянами. Не хотел пугать простых людей.

Но к концу недели глаза привыкли к нерадостным, тоскливым пейзажам. Так был устроен человек. Он мог стерпеться со всем. Разговоры за скудной трапезой стали громче, зазвучали шутки и смех.

Мрачнел лишь Мамору. То, с чем он прежде не встречался, грызло его изнутри. Собственная вина. И горечь. Самураи пошли за ним на войну. Можно сказать — подняли восстание? Но что даст им победа, если все они полягут в битвах? Если страна будет разорена... Не слишком ли высока цена, которую он намерен заплатить за свою жизнь и жизнь своей жены.

Сражения не обходятся без крови, и, кем бы ты ни был — бастардом или законным наследником, — кровь самураев льется одинаково ало.

Императору с самого начала нужна была она. А он — лишь после того, как стал предателем и отступником в глазах младшего брата.

Еще через несколько дней пути они заметили вдалеке на горизонте дым. Сперва Мамору не придал этому особого значения. В конце концов, выжженные поля попадались им достаточно часто. Но вскоре лошадь Такахиро сбилась с шага, когда тот резко дернул поводья, забывшись, а самурай побледнел так, что снег на его фоне показался бы недостаточно белым.

— Это город... — тяжело сглотнув, он попытался ответить на вопросительные взгляды, устремленные в его сторону. — Госпожа Талила подожгла его часть... когда мы уходили... я думал, что они давно потушили пожар...

— Думай, что болтаешь! — полководец Осака осадил его резким подзатыльником. — Конечно, то пламя давно погасло. Это, — кивок в сторону темного дыма, — что-то совсем иное.

Мамору медленно выдохнул и жестом велел полководцу отъехать. Суровые черты на лице Осаки заострились еще сильнее, но он молча подчинился приказу. С несколько мгновений Мамору смотрел на Такахиро, который держал спину идеально выпрямленной, но вот плечи у него поникли.

Мог ли город гореть уже сколько... несколько недель? Не гореть, а медленно тлеть. Искры затухали, но свежий ветер раздувал пламя, и все продолжилось заново.

Мамору не знал. И не хотел узнавать.

— Ни слова госпоже Талиле, — он посмотрел в глаза Такахиро и тот кивнул.

— Я прошу прощения, господин, — произнес деревянным голосом. — Я не должен был заговаривать об этом.

— Нет, — Мамору коротко мотнул головой. — Ты правильно сделал, что сказал. Мне. Но не смей заговаривать при ней.

— Конечно, господин, — пробормотал Такахиро поспешно и, не удержавшись, поежился.

С женой Мамору встретился еще через несколько дней.

От гарнизона осталось... немногое.

Но все, что удалось сохранить, было сохранено благодаря второму военачальнику, который был безгранично предан Мамору. Он и встретил своего господина первым, когда дозорные еще загодя оповестили о приближении войска.

Крепко сбитый, невысокий полководец Хиаши с небольшим отрядом, в котором не оказалось Талилы, дожидался Мамору на пригорке, в получасе езды от того, что когда-то было полноценным гарнизоном.

Мамору никак не показал своего разочарования, не увидев свою жену. Он знал, что обидел ее тогда. Не проходило и дня, чтобы он не вспомнил о своих глупых словах. И теперь Талила не приехала его поприветствовать.

— Господин...

Он остановил Хиаши еще до того, как тот опустился на одно колено, и крепко обнял, стиснув за плечи. Они могли не встретиться вновь. Вероятно этого была куда выше. Но теперь они стояли друг напротив друга, и у Мамору на спине больше не было проклятой печати.

Вдоль реки тянулись брошенные, пустые шатры. Очевидно, гарнизон собирался в спешке, и не все они смогли забрать с собой.

— Нас осталось здесь достаточно, — рассказывал Хиаши, когда они, ведя лошадей по уздцы, медленно шагали к месту, где был разбит лагерь. — Но даже те, кто ушел. Не все они ушли в столицу. Многие разбежались... Император прислал кого-то с юга — я даже не помню, чтобы встречал этого военачальника во дворце. Ему было трудно заставить воинов себя слушать.

Мамору кивал, но мыслями был далеко.

Талилу он увидел на берегу. Сосредоточенно она рубила деревянным мечом вкрученный в землю столб. Оба его полководца и Такахиро как-то незаметно отстали, и к реке он спустился один. Когда она услышала его шаги, то бросила свое занятие и развернулась. Она тяжело дышала после отработки ударов; грудь вздымалась; тонкие пряди волос прилипли к вискам, а на бледных щеках горел румянец.

У него заныло что-то груди. Редкие солнечные лучи скользнули по серебристым сенбонам, которые удерживали прическу Талилы, и погасли в темной ткани ее кимоно.

— Здравствуй, — он заговорил первым, хотя первой полагалось поприветствовать его ей.

Вместо ответа она склонила голову. Воротник кимоно съехал чуть вбок, и его взору открылся кусочек обнаженной кожи. В горле пересохло.

— Здравствуй, Мамору.

Она держалась скованно — совсем как в их первые встречи, и ему казалось, причиной тому было нечто большее, чем обида. Он успел хорошо ее изучить и знал, что для Талилы превыше всего был долг. И правила, которые она старалась неукоснительно соблюдать. А сейчас он смотрел на нее и замечал, как изменился ее взгляд, каким непривычно хмурым выглядело ее лицо. Словно что-то подтачивало ее изнутри.

Талила редко улыбалась, но и хмурилась — тоже. Она всегда предпочитала суровую сосредоточенность.

— Я... я виновата... — выдохнула она, и ее слова окатили его ведром ледяной воды.

Что?..

— Ты отправил меня на разведку. Я должна была вернуться в лагерь с вестями из внешнего мира... — продолжила меж тем Талила.

Он шагнул к ней и заставил замолчать, приложив палец к губам. Она вскинула на него широко распахнутые глаза, в которых плескалось невыразимое удивление. Но Талила не вздрогнула и не отстранилась, лишь продолжила смотреть на него так, словно видела впервые.

— Я запрещаю тебе просить прощения, — сказал он строго и серьезно.

— Я не выполнила твой приказ, — она все же чуть отодвинулась, и Мамору резко убрал руку от ее лица, и вытянул вдоль тела, сжав кулак.

«Я должен перестать давать тебе невыполнимые приказы», — мелькнуло у него в голове, но вслух он сказал другое.

— Об этом судить буду я.

Губы Талилы шевельнулись, словно она хотела что-то возразить, но она лишь покачала головой и промолчала.

— Как твоя спина? — спросила, когда тишина между ними стала слишком давящей.

Она избегала на него смотреть, и Мамору сделалось горько.

Но ему некого было винить, кроме себя.

«Потому что твоя магия слишком важна и ценна».

— Зажила, — сказал он коротко, и прозвучало слишком грубо.

Оба вздохнули с облегчение, когда эта неловкая беседа была прервана: Мамору окликнул кто-то из войска, и он ушел, оставив Талилу в одиночестве на берегу, где она смогла в мелкие щепки измочалить деревянный тренировочный меч о столб.

Но легче не стало.

Мамору смотрел на нее целый день. Где бы в лагере ни находился, постоянно выискивал жену взглядом. Злился сам на себя — но все равно оборачивался ей вслед. К вечеру в груди накопилось столько всего невнятного и смутного, что, когда кто-то предложил выкупаться в ледяной воде, он согласился едва ли не первым.

Но даже холодная река не остудила голову. Свежий шрам на спине обожгло, когда он нырнул, и, стоя на берегу, он чувствовал на себя косые взгляды. В открытую смотреть на кусок кожи, где когда-то была проклятая печать, не решался никто.

А в шатре, когда он вернулся, его встретил прямой, даже требовательный взгляд Талилы.

— Я тоже хочу... в реку... — сказала она, и он застыл прямо с поднятой рукой, не задернув полог.

— Вода ледяная, — откашлявшись, проговорил кое-как.

— Потерплю.

Мамору прикрыл на мгновение глаза. Он не мог отпустить ее одну. А это означало, что ему придется пойти с ней. И посторожить, чтобы никто не посмел на нее смотреть. И, самое главное, сдержаться самому.

Сцепив зубы, он молча посторонился и шагнул наружу.

— Идем.

В реку Талила залезла в нательной рубашке, и он был готов произнести короткую молитву-благодарность богам. Жаль, что он давно перестал в них верить.

Они прошли чуть выше по течению и повернули вдоль русла, чтобы никто не увидел их с холма, на котором был разбит лагерь. Мамору стоял на берегу, спиной к воде, скрестив на груди руки, и невидящим взглядом буравил пространство перед собой. Светила тусклая, убывающая луна. Плескалась река, и небольшие волны, обгоняя друг друга, с шипением разбивались о выступающие валуны.

Мамору старался думать, о чем угодно.

Но думал только о жене.

«Совсем потерял голову, — укорил он себя. — Она тебе доверяет».

А затем обернулся так быстро, что сам того не заметил — а когда поймал себя на этом, уже было поздно.

Талила стояла по пояс в воде, к нему спиной, и отжимала мокрые волосы. Полоса лунного света скользнула по ее фигуре, обрисовывая тонкие изгибы, которые рубашка уже не скрывала. Она была погружена в свои ощущения — дрожала от холода, но, кажется, не жаловалась и не спешила вылезать.

Тонкая ткань так плотно облепила ее тело, что казалась тоньше паутинки. Глаза Мамору на мгновение расширились: ему не хватало сил отвести взгляд.

Стук крови в ушах перекрыл шум реки, и мир вокруг будто исчез. Он видел ее такой, какой не видел еще никогда: слишком прекрасной, чтобы он мог отвернуться. Сердце билось неровно, а внутри все пылало от смятения. Собравшись с духом, Мамору заставил себя закрыть глаза и сжал кулаки до побелевших костяшек.

А затем все же отвернулся и уставился в темноту, сделал несколько глубоких вдохов, пытаясь выровнять дыхание.

Вскоре его пытка закончилась: Талила выбралась на берег. Он слышал и шелест ткани, и ее шаги, и то, как клацали от холода ее зубы, и гнал, гнал прочь все мысли.

Когда она поравнялась с ним — закутанная в одежду, словно в броню — Мамору встретил ее бесстрастным взором. Помедлив, протянул свой плащ. Талила встрепенулась, собираясь возразить, но что-то в его лице заставило ее передумать и закутаться в ткань, которая еще хранило тепло тела ее мужа.

Не произнося ни слова, они повернули обратно к лагерю. В тишине слышались лишь их приглушенные шаги да отдаленный шелест камыша, колышущегося на ветру у реки.

Когда впереди показались костры, за которыми грелись дозорные, Талила сжала край плаща на груди и бросила на Мамору короткий взгляд. Но тот смотрел вперед, словно не решаясь встретиться с ее глазами.

*** Утром дозорные передали, что к лагерю приближаются посланники с императорским стягом. Оказалось - прибыл советник Горо.