Я стала приходить в библиотеку ежедневно. Каждый раз, когда я после завтрака неслась наверх, чтобы взять в руки очередную книгу, Роззи хваталась за сердце:
— Совсем себя не бережешь! — ворчала мне вслед, — нет бы в кроватке лежать, сил набираться, так глупостями страдаешь, ерунду всякую читаешь.
Я же без этой ерунды теперь не могла представить свою жизнь. Буквы складывались в слова, а слова магическим образом сплетались в причудливые кружева историй. Где-то грустных, где-то милых и полных внутреннего света, где-то отчаянно тревожных.
Один раз Эйс зашел в библиотеку и увидел, как я рыдаю, свернувшись клубочком на диване. Я даже глазом моргнуть не успела, как он оказался рядом:
— Что случилось?
Я замотала головой и попробовала отвернуться, но сильные мужские руки сдавили плечи, не позволяя шевельнуться.
— Тебя кто-то обидел?
— Нет, — горько всхлипнула я, закрывая лицо руками.
— Мина! — в голосе появились незнакомые рычащие ноты, в глазах серебристые отблески и клубы стремительно темнеющих свинцовых туч.
Я сначала подумала, что это отражение происходящего за окном, но потом поняла, что нет. Это был Эйсан, его глаза, его тьма, которая смотрела на меня, пробирая до самых костей.
— Твои глаза, — прошептала я, и не отдавая себе отчета в том, что делаю, притронулась небритой щеке. Кожа была теплой, даже горячей, легкая щетина покалывала кончики пальцев. Едва касаясь, я обвела жесткую линию подбородка, скулы, поднялась по вискам и большими пальцами очертила темные дуги бровей.
Рейнер не дышал, позволяя прикасаться к себе. Словно большой кот, наблюдающий за птицей, он смотрел на меня, чуть прищурившись, неотрывно, ловя каждое движение.
— Что с ними? — его голос прозвучал надломлено, будто через силу.
— Они особенные. Не такие как прежде.
В этих глазах скрывалось что-то гораздо большее, древнее, пугающее и одновременно притягивающее. Я видела в них тучи и зреющую грозу, тонула в подступающем урагане, и жадно хвала ртом свежий воздух. Слышала раскаты грома и чувствовала капли дождя на своей коже.
Тут с улицы донесся гневный голос Бена, распекавшего своего сына:
— Что ж ты за дурень-то такой? Кто так делает?
Магия тут же рассыпалась, оставляя после себя тоску и томительно-терпкое послевкусие. А еще страх, что больше не увижу, не почувствую…
Поспешно отдернув руки, я вскочила с дивана и отошла к окну. Воздух снова стал тяжелым, наполненным жаром и лживым обещанием долгожданного дождя. Я жаждала его, нуждалась в нем, и звала всем сердцем. Наверное, разум у меня помутился, потому что в какой-то миг показалось, что вот-вот и он откликнется на страстный призыв, небесные врата разверзнутся и на измученные острова нескончаемым потоком хлынет ливень.
Ощущение исчезло так же быстро, как и появилось. Чувствуя горечь на языке, я смотрела, как внизу, во дворе старый Бен, пытается научить немого сына плести корзины, но у того ничего не выходит. Длинные прутья, податливые в руках старого смотрителя, у Бена-младшего превращались в непослушные тычки, выскакивали из зажимов, разгибались, со свистом рассекая воздух.
— Неумеха, — бухтел отец, а сын угрюмо мычал и явно мечтал покончить с неинтересным занятием, — вот какая от тебя польза? Мы с матерью всю жизнь тут провели, работаем на благо, а ты как трутень, только бродишь по острову, да проблемы создаешь. Если бы не ты, то никогда бы…
В этот момент старый Бен словно почувствовал, что на него смотрят, и резко поднял голову. Наши взгляды столкнулись. Я охнула и отшатнулась от окна, будто меня поймали за чем-то неприличным, а смотритель проворчал:
— Все, хватит на сегодня. Идем отсюда.
Они ушли, а я никак не могла справиться с бешеным грохотом в груди. И дело не в том, что старик явно воспринимал меня как помеху и нежеланную гостью на Рейнер-Бэй, а в том, что хозяин острова подошел ближе и теперь стоял за моей спиной, прожигая ее тяжелым взглядом.
— Почему ты плакала? — тихо спросил он.
Пропитанные тревогой слова, бились между нами, обволакивали, толкали друг навстречу другу.
Задумчиво ведя пальцем по стеклу, я начала свой рассказ:
— Я прочитала грустную историю о том, как однажды прекрасный юноша заблудился в лесу и вышел к дому коварной колдуньи. Она возжелала его и захотела во что бы то ни стало оставить подле себя. Обманом держала в плену, магией дурманила голову, но он все равно рвался обратно, к невесте, которую любил больше жизни, — под его внимательным взглядом я немного смутилась, но продолжила. — Тогда осерчала ведьма, козни начала строить всяческие, и все повторяла, что быть ему только с ней. Юноша не сдавался, сохранил себя и свои чувства, но, когда все-таки сбежал и нашел путь в родную деревню, жители не узнали его и не приняли. Он казался им чужаком, странным чудищем, вышедшим из леса. Молодой человек страдал, ходил вокруг деревни, с тоской заглядывал в окна, но его ото всюду прогоняли, а невеста, которую он любил больше жизни, сказала, чтобы проваливал обратно в лес и не пугал людей своим жутким видом. Тогда юноша ушел и больше о нем никто не слышал. И лишь спустя несколько лет, в сосновом бору среди холмов нашли могилу, поросшую мхом. Над ней стоял серый камень, а на нем был выбит портрет того самого юноши. Жители деревни раскаялись, но было уже поздно. Невеста, отрекшаяся от любимого, сошла с ума и остаток своих дней как молитву повторяла: я принимаю тебя, всего полностью без остатка. Я твоя, ты мой. Вернись и останься со мной…
Глаза снова защипало, и я окончательно смутилась:
— Не обращай внимания. Я дурочка. Начиталась сказок и расстроилась.
Он так ничего и не ответил. Только достал из нагрудного кармана платок и молча протянул его мне.