Путь к разгадке

Глава 10

Сели вернулась домой, но кроткий свет тишины и покоя, который обычно сопутствовал ей, освещая все вокруг, на этот раз не осенил родного крова.

Отавиу смотрел на свою младшую, и сердце его сжималось от боли, потому что болела и Сели.

Обрушившиеся на девушку несчастья и невзгоды подточили ее душевные силы, и она заболела неверием. Вместо молитвы ее прибежищем стали бунт и агрессия, она бросала вызов судьбе и Богу, которые обошлись с ней так жестоко.

Отавиу жалел свою голубку, разрядившуюся в павлиньи перья, но ничего не говорил ей. Он понимал, что одной из причин болезненного состояния Сели было его состояние. Но признаться, дочери в выздоровлении не мог. Иначе как бы он довел до конца задуманное, выследил и избавил свою семью от давнего врага? Сумасшествие было его единственным оружием и подспорьем в неравной борьбе с почти всемогущим противником. И значит? Значит, нужно было терпеть и ему, и бедняжке Сели.

— Она наживает жизненный опыт, — твердил Отавиу себе в утешение.

И так оно и было.

Сели больше не чуралась мирской жизни, не бежала от нее. Наоборот, все, от чего еще недавно она отказывалась и что презирала, теперь было ею демонстративно одобрено. Ночные клубы, дансинги, бары больше не вызывали у нее отторжения, она уходила вечером и возвращалась к утру.

Со стороны могло показаться, что девушка судорожно наверстывает упущенное, но на самом деле она проходила трудный период адаптации, стараясь прижиться в чуждой ей до поры до времени среде. Ей предстояло преодолеть свои комплексы, обрести привычки и навыки, свойственные ее сверстникам, разобраться, не осуждая, что для них хорошо и что плохо. Проводником в новом для Сели мире стал Лулу. Он очень изменился с тех пор, как подружился с Сели.

— Благодаря тебе я стал совсем другим человеком, — говорил он ей, глядя на нее влюбленными глазами.

Лулу впервые влюбился всерьез, и любовь открыла ему глаза и сердце. Мир заиграл для него всеми красками, он почувствовал себя счастливым и был благодарен Сели за новое, не испытанное им ранее состояние.

А Сели? Сели приходилось очень трудно. Она чувствовала себя бесконечно одинокой и очень несчастной. Но именно поэтому всеми силами старалась казаться независимой и благополучной. Никто не должен был заподозрить, в каком тяжелом душевном состоянии она находится! Она будет танцевать и веселиться до упаду, чтобы никто не заметил ее отчаяния.

Чаще всего они с Лулу ходили в дансинги, где и в самом деле можно было танцевать до упаду.

В этот вечер они выбрали дансинг на набережной, самый модный среди молодежи в этом сезоне. Когда они пришли туда, народу было битком. И они не без труда нашли себе местечко.

Лулу не смущала теснота, он будет крепче прижимать к себе любимую, только и всего!

Они танцевали, глядя друг другу в глаза, но внезапно Сели ощутила какое-то беспокойство. Она чувствовала на себе чей-то пристальный взгляд, но чем явственнее его ощущала, тем упорнее смотрела в глаза Лулу, сопротивляясь чужой настойчивости.

Но вот Лулу закружил ее вокруг себя, потом она закружилась одна, и, кружась, вдруг поймала взгляд Тьягу. Вот это было потрясение! По его лицу Сели поняла, что он давно заметил ее, давно зовет взглядом, обратил внимание на перемену, произошедшую с ней, изумлен, полон интереса. И тут же она заметила гневный ревнивый взгляд красивой девушки, с которой танцевал Тьягу.

вернуться.

твердил он.

Тьягу было двинулся к Сели, но девушка сумела увлечь его за собой, и потом уже Сели искала взглядом Тьягу, но никак не могла найти его.

Не нужно было быть семи пядей во лбу, чтобы понять, что происходит. Сели поняла сразу — перед ней новая возлюбленная Тьягу, и оценила ее красоту. Та вела себя как хозяйка, значит, Тьягу любил ее, был согласен покоряться ей, считаться, беречь покой. Сколько бы ни твердила себе Сели, что желает Тьягу счастья с другой, увидев наяву это счастье, она не испытала ничего, кроме боли, гнева и ревности.

Лулу смотрел на раскрасневшуюся Сели с удивлением. Такой он ее еще не видел. Сверкающие глаза, пылающие щеки, поджатые губы.

Вот что значит танцы!

— А сначала идти не хотела, весело сказал он. Тебя просто не узнать!

Сели ничего не ответила. Среди танцующих она искала глазами Тьягу и… нашла!

Тьягу все-таки уговорил Валерию вернуться.

— Мы же хотели потанцевать, — твердил он, — с чего вдруг ты передумала?

— До чего Сели переменилась, — заметила Валерия, не отвечая на вопрос. — Совершенно другой стала!

— Лулу ей не пара, — тут же подхватил Тьягу, и Валерия пристально взглянула на него. Но Тьягу не обратил внимания на ее ревнивый взгляд, ему очень хотелось поговорить с Сели, вот он и торопил Валерию в зал. А как только они вышли на площадку, он сразу же увидел, ощутил взгляд Сели и внезапно почувствовал прилив ничем не оправданного счастья — ему стало тревожно и весело, и он быстро-быстро закружил Валерию.

Когда двое хотят побыть вдвоем, так оно и случается. Волна танцующих прибила, наконец, друг к другу пары, в каждой из которых один партнер надеялся на встречу, а другой не хотел ее.

Завязался не слишком толковый разговор. Разве поговоришь в такой тесноте и сумятице? Обрывки воспоминаний. Вопросы без ответов. Говорили скорее глаза. И было понятно, что следующая волна унесет их далеко друг от друга. И тогда Сели крепко-крепко поцеловала Тьягу в губы.

— Возвращаю мой должок, — сказала она. — На прощание.

Земля покачнулась у Тьягу под ногами, голова закружилась. Он прикрыл глаза на секунду, чтобы прийти в себя.

Ах, Сели, Сели, кроткая монашенка, кто научил тебя женским коварным чарам? Не всякая даже уже искушенная и опытная женщина сумела бы так естественно и непринужденно смешать сладкий яд с горьким и отравить им своего избранника. Видно, права была покойная настоятельница, которая никак не хотела постригать кроткую, смиренную Сели. Она чувствовала в ней затаенную мощную женскую стихию, которая со временем должна была выйти наружу и послужить совсем на ином, нежели монашеское, поприще.

Лулу хотел бы высказать Сели многое, но она не дала ему и слова сказать, взглянув так, что все вопросы, которые он хотел задать ей, просто испарились у него с языка.

— Пошли! — только и сказала она, и Лулу покорно двинулся за ней.

Он уже приготовился везти Сели домой, но она покачала головой.

— Нет, Мы еще повеселимся — усмехнулась она, и они отправились в другой дансинг на набережной.

Сели яростно отплясывала самые быстрые, самые заводные танцы, и Лулу, удивляясь ей, не отставал от своей отчаянной партнерши и только успевал утирать струящийся по лбу пот.

Домой они вернулись к утру, и Отавиу смотрел из окна, как устало шла по дорожке к крыльцу Сели, вяло, махнув рукой своему кавалеру, которому так хотелось сжать ее в объятиях и не выпускать никогда, никогда!

Отавиу вздохнул — куда делся светлый ангел, который осенял своей молитвенной кротостью весь их дом? Ангел улетел, и осталась растрепанная девчушка со смазанной краской на юном личике и темными тенями под глазами от недосыпания.

— Хорошо бы возвращаться домой пораньше, — строго сказала сестре Жулия, помешивая свой утренний кофе. — То ты из дома носу не казала, а теперь у тебя будто шило в одном месте.

— Раньше я не могу, — ответила Сели миролюбиво, — сейчас позавтракаю и лягу спать. Я же еще не ложилась.

Жулия хотела, было возмутиться и отругать, как следует сестру, но что-то подсказало ей, что сейчас ее трогать не стоит.

«Ничего, все образуется, все пройдет», — подумала она, вздохнув и вспомнив свои отношения с Шику.

А Шику между тем с упорством фанатика перерывал архив клиники в Арарасе, отыскивая хоть какие-то документы относительно пребывания Евы Монтана в родильном отделении. Ему нужны были сведения о сиделке, которая ходила за ней, а потом стала нянькой Сели и переселилась в Рио. Он шел по следу как гончий пес, но ничего не мог найти. Восемьдесят первый год пуст: ни одной бумаги, ни одного документа, бланка, отчета, списка. А именно в этот год здесь находилась Ева…

— Кто-то выкрал бумаги за этот год, — объяснил ему хранитель архива. — Полиция занималась этим делом, но, разумеется, без всякого толка. Да и кому нужны наши отчеты? Мы не стали настаивать, дел и без того хватает.

— Вот, оказывается, нужны, — почесал в затылке Шику. — Но раз нет бумаг, может, вы мне скажете, кто здесь тогда работал и с кем бы я мог поговорить.

— Обратитесь к сестре-хозяйке, — посоветовал хранитель, — она всех тут знает.

Сестра-хозяйка доброжелательно выслушала Шику и дала ему адрес Хелги Льянос, медсестры родильного отделения, которая вполне могла помнить и рожениц. А уж тем более своих коллег.

Пройдя несколько узких тесных улочек, заполненных магазинами и лавочками, Шику отыскал небольшой дом и постучался в дверь. У вышедшей навстречу ему немолодой женщины он спросил, где ему найти Хелгу Льянос, надеясь в душе, что это она и есть.

— Сестры уже нет в живых, — ответила та, — но мне приятно, что о ней кто-то помнит. Проходите, я напою вас кофе.

Шику с удовольствием принял приглашение, а вместе с ним и чашку ароматного кофе.

— Видите ли, я племянник Евы Монтана, — осторожно начал он, и…

И сколько на него обрушилось восторгов, теплых слов, радости! Элла, так звали сестру Хелги, со слезами на глазах заговорила, скольким ее несчастная сестра обязана милой Еве, с которой была так дружна.

Шику насторожился: вот это подарок судьбы! Может, ему, и нянька не понадобится?

— Хелга не отходила от Евы всю ее беременность и буквально выносила ей ребенка, потому что беременность протекала очень тяжело, и Ева была ей бесконечно благодарна, — рассказывала Элла. — Девочка родилась хорошенькая, здоровенькая, и назвали ее Сели. А потом и сама Хелга заболела, у нее развилась лейкемия, и ей пришлось уехать лечиться в Ирландию. Ева оплачивала ее лечение. Она очень любила мою сестру, очень.

Элла вздохнула и замолчала, погрузившись в дорогие ей воспоминания.

— Я надеюсь, ваша сестра выздоровела? — осведомился Шику, наводи старушку на интересующую его тему.

— Ох, там такая была история, не история — роман, — подхватила Элла. — Ведь сестра заболела не просто так, а из-за несчастной любви, родители не позволяли ей выйти замуж за любимого человека. Она бы и совсем зачахла, но ее возлюбленный, звали его Бенедиту Ассумпссон, поехал за ней в Европу, там они поженились и жили потом в Германии. Только, к сожалению, недолго: болезнь взяла свое. Но жили счастливо, и сестра умерла счастливая. Муж ее и сейчас жив. Мы с ним иногда переписываемся.

Старушка достала ворох фотографий и стала их показывать Шику.

Шику чуть со стула не упал от изумления — рядом с красивой молодой женщиной улыбался ему с фотографии Тиао Алемау.

— Знаете, я пишу о нашей семье книгу, — сказал Шику. — Все сведения для меня необыкновенно драгоценны. Если вы позволите, я возьму на часок несколько фотографий и пересниму их.

— Конечно, — обрадовалась старушка. — Ведь это благодаря вашей тетушке Еве они были так счастливы. Мне будет только приятно, если в своей книге вы упомянете и о Хелге. Знаете, а ведь хо мне еще приходил человек и тоже о сестре расспрашивал.

— Интересно, кто же это? — Шику сразу насторожился.

— Он с ней самой хотел поговорить, а когда узнал, что ее нет в живых, то попрощался и ушел. А кто таков, я понятия не имею. Пожилой такой, невысокий.

— Сан-Марино? — спросил Шику, не сомневаясь, что угадал правильно, и показал фотографию.

— Нет, — покачала головой старушка, внимательно приглядевшись к лицу на фотографии, — нет, совсем другой.

Шику не стал огорчаться — одной загадкой больше, одной меньше — какая разница! Рано или поздно он разгадает их все!

Он был страшно доволен новым поворотом событий. Оказывается, и Тиао очень тесно связан с этой историей, а значит, нужно будет им вплотную заняться.

Полный новых планов и надежд вернулся он в Рио. Тут его поджидала очередная сенсация: посаженного за воровство и злоупотребления по службе Тавареса нашли в камере мертвым.

Пресса шумела, гадая, было ли это убийством или самоубийством. А если убийством, то кто виновник?

Шику и гадать не стал, он был уверен, что к смерти продажного полицейского приложил руку купивший его Сан-Марино. Однако доказательств у него не было, но про себя он прибавил к списку преступлений своего шефа еще и это.

И, надо сказать, он был недалек от истины: Таварес немало знал о темных делишках Сан-Марино, попав под следствие, он мог стать опасным, и его следовало убрать.

Шику знал, что Отавиу и Алекс с нетерпением ждут новостей, и отправился навестить их сразу же после приезда.

Едва только он вошел, как Отавиу стал его выпроваживать.

— Не вовремя, не вовремя, — зашептал он, показывая наверх. — Жулия дома! А ты знаешь, какая она: стоит ей нас увидеть, вмиг обо всем догадается. А где она, там и Сан-Марино. И тут уж мне новой психушки не миновать.

Шику, в первую очередь, больно задело то, что Отавиу так прочно связывает собственную дочь с бандитом.

— Ты не прав, — принялся он возражать, — вовсе это и необязательно. Я думаю…

Но тут на пороге появилась Жулия, ее сразу насторожил вид доверительно беседующих мужчин. Своей женской интуицией, изощренным чутьем журналиста она почувствовала — тут что-то не так! Больше всего ее поразило лицо отца, чуть ироничное, спокойное, оно никак не походило на лицо больного. И Шику так внимательно и уважительно выслушивал его! Что-то тут было не так! Все вместе походило на заговор. А чем было на самом деле?

Отавиу достаточно было взглянуть на Жулию, чтобы понять: у нее возникли сомнения, она заподозрила правду о его состоянии, об их отношениях с Шику… Он, не долго думая с яростным воплем вцепился Шику в горло.

Нападение было столь неожиданным, что Шику в первый миг искренне перепугался и принялся отбиваться.

Зато Жулия успокоилась, но тут же страшно рассердилась на Шику.

— Убирайся! — закричала она. — Немедленно убирайся! Сколько раз я просила тебя не появляться на пороге нашего дома! Стоит тебе прийти, и у отца обострение!

Шику виновато понурил голову и направился к двери, но в душе оба мужчины были страшно довольны. Если бы была возможность, они бы лукаво переглянулись и подмигнули друг другу!

На следующий день Отавиу отправился к Шику. Ночь он провел почти без сна, размышляя, с какими же новостями приходил к нему его молодой друг. Они должны были быть весьма необыкновенными, если Шику забыл о всякой конспирации и примчался. Но не только нетерпение лишало сна Отавиу. Он ловил себя на том, что, то и дело погружается в мечты, пытался отогнать их, но тут же с улыбкой махал рукой и продолжал мечтать, как мечтал когда-то в юности.

Молодое лицо, несмотря на бессонную ночь, отразило и зеркало, когда он поутру брился. Привыкнув к своей седине, Отавиу стал замечать, что, как ни странно, она молодила его, подчеркивая синеву глаз. Побритый, в светлом костюме, он выглядел хоть куда. И был готов просто бежать к Шику, чтобы узнать, какие он все-таки привез новости.

Прежде чем отправиться к Шику за новостями, Отавиу заглянул в сад. Он обожал цветы, а утром, сбрызнутые росой, они были вдвое прекраснее. Любуясь, он придирчиво выбирал самые красивые, срезал их, и ему все казалось мало. Наконец он и сам залюбовался своим букетом — букет полыхал, как… Отавиу не стал уточнять, как что. Но благоухал он, как рай. Отавиу написал еще и записку: «Поднялся утром с мыслью о тебе. Вспоминай обо мне и ты, по крайней мере, до тех пор, пока цветы не завянут». Вызвал посыльного и вручил ему букет и записку с адресом Гонсалы.

Мечты на крыльях надежды полетели по назначению, теперь оставалось удовлетворить нетерпеливое любопытство, и он поехал к Шику.

Но любопытство Отавиу только возросло, когда он увидел фотографии Бенедиту Ассумпссона и узнал в нем Тиао Алемау. Интересно, какие отношения связывали его с Евой? Наверняка хорошие. Но что было дальше? Зачем ему понадобилось менять имя? Какие тайны хранит его прошлое?

— Придется мне покопаться в его прошлом, — задумчиво потирая подбородок, сказал Шику, — и особенно пристально заняться тем временем, когда погибла сеньора Ева.

— Да уж, о Еве он знает больше, чем мы, — согласился Отавиу. — Но мне кажется, мы, наконец, вышли на верную дорогу.

После того как Отавиу ушел, Шику строго-настрого запретил матери и Лусии Элене говорить, кому бы то ни было, что он виделся с Отавиу, что он приходил к ним.

Женщины переглянулись, пожали плечами и пообещали держать язык за зубами.

— Тайны! Все тайны! — вздохнула Жудити.

И у нее была своя тайна — ей очень нравился Отавиу…