Отавиу места себе не находил, видя состояние Жулии. Он не сомневался, что дочь отвергла Шику и связала свою судьбу с Сан-Марино. Как-никак, все они были дочерьми Евы, а значит, ценили комфорт и богатство… Но винил он и себя, а вернее, чудовище Сан-Марино, который осиротил его детей, и теперь они — каждая по-своему — пытались наверстать дефицит родительской любви, которой были лишены в детстве. А Сан-Марино пожинал плоды своей подлой деятельности!
После того как Шику не удалось открыть глаза Жулии на Сан-Марино, Отавиу вдруг подумал о Гонсале. Мысль была обоюдоострой. Внешне обе женщины прекрасно относились друг к другу, но и у Гонсалы могло быть чувство ревности к молоденькой сопернице — как-никак, прожитые вместе годы и выращенные вместе дети сближают людей, и она могла помимо собственной воли испытывать ревность к Жулии. Да и Жулия могла счесть отрицательное мнение Гонсалы только местью разочарованной женщины…
Но с другой стороны, Отавиу знал обеих женщин как людей вдумчивых, доброжелательных и разумных. Доверительный, тактичный разговор мог помочь делу. Гонсала вполне могла, не поливая Сан-Марино грязью, сказать ей что-то такое, что направило бы мысли Жулии по другому руслу, по-иному представило притязания Сан-Марино…
Чем больше Отавиу думал, тем спасительнее казалась ему его безумная идея. Как утопающий за соломинку цеплялся он за нее и, наконец, позвонил Гонсале и пригласил в гости.
Мы снова будем говорить на языке цветов? — шутливо спросила Гонсала.
— На языке богов, как вершители судеб, — загадочно ответил Отавиу.
И вот они сидели вдвоем в саду, и Отавиу делился своими мыслями и заботами о Жулии.
— Мне кажется, что дело зашло уже очень далеко, — говорил он.
— Похоже, — согласилась Гонсала. — Она так волновалась, когда он лежал в больнице!..
— Тебе покажется, что я сошел с ума, — наконец сказал оп, — но я подумал, что если ты поговоришь с ней…
— Мне давно уже кажется, что ты самый умный человек на свете, — ласково сказала Гонсала, беря Отавиу за руку. — Хватит притворяться, дорогой. Зачем нам с тобой это?
Отавиу прикусил язык, а потом рассмеялся.
— С тобой я забываю обо всем, — с непередаваемой нежностью сказал он. — Видишь, забыл и о своей маске.
Наверное, это признание было даже важнее признания в любви. Оно смело те преграды, на которые не смела, посягнуть заботливая и деликатная любовь людей зрелых, но теперь она освободилась и могла заявить о себе.
Чем была любовь для немолодых уже людей? Взаимным доверием, пониманием, нежностью, восхищением душевными качествами и… возвращением юной полноты чувств.
Если и были в этот миг счастливые люди в мире, то это были Гонсала и Отавиу. Они забыли обо всем, они принадлежали друг другу со всей полнотой, какую дает душевная близость, со всей щедростью, на какую способна осень, чувствующая приближение печальных дождей.
Им не нужны были слова, им достаточно было крепких объятий и поцелуев, в какие они вкладывали весь свой пыл, всю свою жажду счастья и свои изголодавшиеся души. У них закружились головы, они смотрели друг на друга со счастливым изумлением — ну кто мог подумать, что они способны на такое? И кто сказал, что весна лучше изобильной, плодоносной осени?
И все-таки спустя какое-то время они вернулись к Сан-Марино. Он словно бы нависал над ними, отравляя своей черной тенью ту счастливую безмятежную жизнь, которая могла бы быть их жизнью.
— А почему бы не заявить на него в полицию и распрощаться с ним раз и навсегда? — со свойственной ей решительностью предложила Гонсала.
— У нас пока нет доказательств, которые были бы убедительными для полиции, — с сожалением ответил Отавиу. — А ты Сан-Марино знаешь: один неверный шаг, и он нас растопчет!
— Ну, положим! — грозно отозвалась Гонсала. — доказательства — другое дело! Но имей в виду, Отавиу, чтобы ни случилось, я буду с тобой!
— А с Жулией? Ты поговоришь с ней? — спросил он.
— Непременно, — пообещала Гонсала. — В последнее время я чувствую себя комитетом по борьбе с Сан-Марино и обществом защиты от Сан-Марино женщин.
Оба невесело улыбнулись. Но что было делать, если так оно и было?
Дело в том, что на днях к Гонсале пришла Жанета и попросила помощи, рассказав свою историю.
Гонсала вспомнила те времена, когда она носила Тьягу, вспомнила свое одиночество, свои обиды, но это было так давно, что от них ничего не осталась. Припомнила она и Жуану, славную девчушку, подружку Тьягу по классу. Кто бы знал, что жизнь так распорядится этими детьми?
— Моя Жуана тоже имеет право на то, чтобы получить образование в хорошем учебном заведении, — говорила Жанета. — Она имеет право поездить, посмотреть мир и думать не только о куске хлеба. Но Сан-Марино не хочет признавать ее, он отказался сдавать анализ на ДНК!
— Я бы с удовольствием помогла вам, — ответила Гонсала Жанете, — как бы это ни было странно, но я действительно помогла бы, потому что и для меня дети всю жизнь были на первом месте, но все дело в том, что Сан-Марино ненавидит меня, поэтому все, что я скажу ему, обернется против вас, да он меня и слушать не станет! Мне очень жаль, но это так. Но вы приходите, может быть, настанет момент, когда я, в самом деле, смогу оказать вам помощь.
— Спасибо за ваше доброе сердце, — сказала Жанета. — Я потому и пришла, что не сомневалась в вас, но я буду стоять до конца! Чего бы мне это ни стоило!
Готовясь к разговору с Жулией, Гонсала вспоминала о Жанете. Если она не смогла помочь одной, то, может быть, ее поучительная история поможет другой?
Она не хотела нарочитой встречи, но после объяснения с Отавиу стала бывать у них в доме гораздо чаще, и благоприятный случай не замедлил представиться: Гонсала пришла раньше, чем вернулся Отавиу, и смогла поговорить с Жулией наедине. Она не расставляла никаких акцентов, не выводила морали, просто на вопрос: «Не случилось ли чего? У нее такой озабоченный вид», — рассказала и о визите Жанеты, и ее историю.
— Меня очень огорчает судьба этой обездоленной девочки, — сказала Гонсала. — Тем более огорчает, что я ничего не могу поделать. Я сама нелегко зарабатываю себе на жизнь, и ничего для нее не могу сделать.
Гонсала дождалась Отавиу, и они ушли. Теперь они часто уходили вместе из дома, у них наступила жизнь счастливых влюбленных, когда счастьем было все — прогулка по набережной, сидение за столиком в кафе, взгляд, влажный ветер, бархатная темнота ночи.
Наверное, они потеряли осторожность, наверное, поступали опрометчиво, потому что по каким-то неуловимым признакам Сан-Марино уверялся все больше и больше, что Отавиу только притворяется безумцем, и уже пустил по его следу Торкуату…
После разговора с Гонсалой Жулия вновь мучительно задумалась: кто же прав и каков на самом деле Сан-Марино? Жулия хоть и страдала импульсивностью, но ни в уме, ни в разуме ей нельзя было отказать. Ведь и те бумаги, которые принес ей Шику, и она так демонстративно порвала, она потом достала из корзины и внимательно прочитала. В них были в основном показания Ирасемы, служанки в доме Сан-Марино, которая водила дружбу с небезызвестным Жулии Торкуату, правой рукой и доверенным лицом шефа. Как уж сумел подъехать к ней Шику — неведомо, но, тем не менее, говорила она с ним охотно и откровенно. Многое поразило Жулию правдивостью и подлинностью, потому что Торкуату не обвинял своего хозяина, а восхищался им. Он восхищался, как ловко тот обошел старика Григориу и захапал сам его газету, как умел он убирать своих противников, как обставлял на жизненных дистанциях всех и вся, не брезгуя никакими средствами.
Портрет, который невольно нарисовал восхищенный Торкуату, был гораздо ближе к тому человеку, от которого шарахались Отавиу и Шику, но нисколько не совпадал с образом, созданным Жулией. Так кто же из них был все-таки прав?
Торкуату хорошо знал своего хозяина, в этом сомневаться не приходилось, и сам был циником без стыда и совести, и если Сан-Марино выбрал его в первые помощники, значит, он и вправду нуждался в бесчестных делах…
Но ведь и Жулию он выбрал в помощники и помогал ей делать хорошую, честную газету.
Правда и то, что было это во время предвыборной кампании… Так что же, Жулия помогала ему завоевывать любовь честных людей после того, как он бесчестно нажился на их низменных страстишках и любви к сплетням?
При этом этот человек был ее отцом… Так каким же он был? И вот его отношение к другой дочери. Значит, у Жулии есть еще одна сестра, маленькая беззащитная сестренка…
Жулия прекрасно знала сестру Шику, Жанету, очень симпатизировала ей и никак не могла предположить, что у этой красивой жизнерадостной женщины в прошлом так много трудных испытаний.
Невеликодушное поведение Сан-Марино больно задевало Жулию, и она решила поговорить с ним напрямую. А, решив, так и сделала: отправилась в кабинет и спросила, как обстоят дела с судом относительно отцовства.
— Уже донесли! — недовольно нахмурил брови Сан-Марино. — Небось, твой приятель Шику постарался?
Жулия не стала ни подтверждать, ни отрицать. В конце концов, какая разница, откуда поступила информация, раз она верна? А ей так бы хотелось, чтобы Гонсала что-то преувеличила. Вернее, даже не Гонсала, а Жанета.
— Так вот я должен тебе сказать раз и навсегда — не вмешивайся в мои дела. Я сам с ними разберусь!
Сан-Марино встал из-за стола и сердито заходил по кабинету.
— Но ты сам меня уверял, что все дела у нас будут общие, — тихо, но твердо сказала Жулия. — Я не понимаю мотивов, по которым ты отказываешься от анализа на ДНК. Я думаю, тебя не удивляет, что меня волнует вопрос именно этой девочки…
— Девочка девочкой, а ее мамаша всегда была крайне легкомысленной особой, и я не намерен содержать ее и всех ее любовников, которые постоянно меняются, и каждый прихватывает с собой что-то из ее имущества. При необходимости я помогу и этой девочке, но вовсе не в качестве своей дочери, а просто так. Я не желаю, чтобы из-за допущенной когда-то глупости мне вешали на шею чужих детей.
— А я не могу быть чужим ребенком? — спросила Жулия.
— Нет, — твердо ответил Сан-Марино. — Сердце всегда узнает свою кровь.
И Жулия не могла про себя с ним не согласиться, потому что только этим и можно было объяснить ее необъяснимую привязанность к Сан-Марино.
— Но если это так, то, мне кажется, тебе тем более, нужно согласиться на анализ, — сказала она, глядя на него с ласковым упреком.
— Почему это? — вскинулся Сан-Марино, но мало-помалу до него дошла простая житейская логика Жулии: раз уж он уверен в том, что не отец, то, отказываясь от анализа, только укрепляет подозрения в обратном.
— Ты права, как всегда, доченька, — сказал он, встал и поцеловал ее в лоб. — Уж как мне не хотелось ничего делать в угоду Жанете, но придется…
Жулия расцвела улыбкой: все-таки, когда человек руководствуется в первую очередь здравым смыслом, он не может быть преступником. Здравый смысл и преступление — две вещи несовместимые.
После ухода Жулии Сан-Марино вызвал к себе Алвару.
— Я сделаю этот проклятый анализ. Но имей в виду, ты отвечаешь за отрицательный результат! Понял?
Алвару кивнул.
Работая с Сан-Марино, ему приходилось отвечать за очень и очень многое, и с некоторых пор он стал брать за повышенный риск отдельную плату, не ставя в известность шефа, который не считал нужным отдельно оплачивать свои сомнительные операции.
А для того чтобы повысить ставки своего дополнительного гонорара и сделать его регулярным, Алвару подключил к своим махинациям Арналду. Время болезни Сан-Марино оказалось для этого необыкновенно удобным, он отошел от дел на верфи, больше занимался газетой, и Алвару стал главным советчиком и опорой молодого бизнесмена. Как только Арналду понял, что без ведома отца он может делать деньги, и большие, он, вместо того чтобы задуматься, обрадовался м пустился во все тяжкие. Мать в свое время сделала сына совладельцем верфей, он получил право подписи, и теперь они вдвоем с Алвару, не ставя в известность Сан-Марино, проделывали за его спиной сомнительные, но весьма наваристые операции.
Арналду не видел в этом ничего особенного, все они тут старались обойти один другого, и выигрывал самый ловкий и сообразительный. Самым ловким и сообразительным Арналду считал себя, получаемые им деньги это подтверждали, и он, работая в паре с Алвару, с каждым днем все больше преисполнялся ощущением собственной значимости и наслаждался этим.
Однако Алвару хотел не только богатства, деньги были лишь половиной успеха в жизни, он хотел еще и более высокого положения, прочных связей, если не для себя, то для своей дочери. Арналдинью, хоть еще и не знал этого, был уже в его руках, а Тьягу в руках Валерии, но почему-то никак не женился на ней, и Алвару время от времени говорил:
— Моя Валерия без ума от твоего брата. Ты бы наставал его па путь истинный, пусть он поскорее женится!
Арналду только плечами пожимал на это, он и сам никак не мог решиться на женитьбу, а решившись, не почувствовал себя особенно счастливым, так что уж кто-кто, а он Тьягу торопить не будет.
Ну и будут у него неприятности, как у папаши, — ворчал про себя Алвару, отыскивая подходящую лабораторию для сдачи анализа на ДНК.
— Мы победим, доченька! — принесла Жанета добрую весть Жуане, думая ее порадовать. — Есть на свете справедливость! Сан-Марино согласился сделать анализ!
— Неужели ты думаешь, мама, что мне хочется быть дочерью такого человека? — с горечью и упреком спросила Жуана. — Человека, который поступил с тобой бесчестно? Унижал нас обеих и оскорблял?
Про оскорбления Жанета не стала и говорить, что без конца трясти одно и то же!
— Но ведь тебе нравится Тьягу, — нашла она безошибочный аргумент. — А ведь он сын Сан-Марино.
— Он — сын Гонсалы, а я — твоя дочь, и такого отца мне не надо, — твердо заявила Жуана, глядя исподло6ья на растерявшуюся Жанету.