Развод. Мне теперь можно всё

Глава 19 Лидия

— Лида? Лид! Чёрт, давай, открывай глаза, — доносится до меня сквозь вату взволнованный голос мужа.

Прохладная мокрая ладонь касается лба, потом аккуратно скользит по щекам. Я дёргаюсь, хочется сказать, что всё в порядке, но язык будто налился свинцом.

Щёлк! — открывают окно, в лицо врывается холодный воздух, с запахом пыли и мокрого асфальта.

Я заставляю себя вдохнуть поглубже и нахожу силы приоткрыть глаза. Передо мной напряжённое лицо Димы. В кабинете пусто. Неужели он всех выгнал?

— Наконец-то! — он выдыхает и обнимает за плечи, не давая подняться. — Ты меня напугала.

— Я… я в порядке, — выдавливаю шёпотом и пытаюсь приподняться, но его рука твёрдо удерживает меня на месте.

— Лежи. Скорая уже в пути. Тебя осмотрят.

— Не стоило вызывать. Я просто… перенервничала. — Голос предательски дрожит, и я сама слышу, насколько слабо это звучит.

— Просто так люди в обморок не падают. Раньше с тобой такого не было. — В его взгляде тревога и жёсткость вперемешку. — Я запишу тебя на полный чек-ап в клинику. Пусть врачи проверят, всё ли в порядке.

— Дим, я серьёзно. Я в норме, — на этот раз твёрже. Но сил спорить нет. Голова всё ещё кружится, внутри тошнотворная пустота и от стресса, и от того, что я с утра даже куска хлеба не съела. Главное, чтобы он не догадался о настоящей причине.

Я отвожу взгляд, будто рассматриваю узор на ковре, и делаю вид, что восстанавливаю дыхание.

— Лид, — Дима мягче, — что с тобой? Чего ты так распереживалась? Ты ведь знаешь, как проходят эти проверки. Они нагоняют страху, собирают материал, но всё решается не за один день.

— Хочешь сказать, это нормально? — в голосе прорывается злость, которую уже не могу сдержать.

— Нет. Но и ты сама понимаешь: просто так они на тебя не накинулись бы.

— Именно! — вскидываюсь, тут же чувствуя, как сердце бьётся ещё быстрее. — Поговори с этой своей бешеной! Угомони её.

— “Моя” женщина только одна, — его взгляд становится колючим. — Это ты.

— Ой, вот только не надо начинать снова… — отворачиваюсь. — Лучше огороди меня от своего гарема.

— Похоже, тебе правда нужен врач, — он горько усмехается. — Я ещё могу понять твои наезды на Ольгу. Но кого ты ещё успела записать в мои «любовницы»?

— А то ты не в курсе… — прикусываю губу, не хочу даже произносить имена. — Противно думать, как низко ты пал.

— Так. — В его голосе появляется та деловая сталь, которая так подкупает коллег и студентов. — Как бы тебе ни хотелось раздувать скандал, сейчас этого не будет. Тебе нужен покой. Эту тему мы закрываем.

Я сжимаю губы. Хотела огрызнуться, но понимаю, что он прав, сейчас любое слово вырвется вместе со слезами. А я не имею права позволить себе расплакаться.

— Что касается проверки, — продолжает он, — пусть собирают всё, что нашли. Составят акт. Вот с этим и будем разбираться. И запомни: одна ты в этой ситуации не останешься.

Дурацкие гормоны! Стоит ему так сказать, и у меня начинает щипать в носу. Я отворачиваюсь, чтобы не выдать себя, но глаза уже предательски блестят.

— А если я не смогу доказать, что у меня всё подготовлено заранее и в полном порядке? — выдавливаю шёпотом.

— Мы сможем, Лид, — он выделяет это «мы», и от этого у меня сердце болезненно сжимается. — У тебя всё сохранено на ноутбуке. Там есть даты редактирования. Я лично опрошу студентов твоих групп, есть ли реальные жалобы. Да и с Филисовой поговорю.

Я закрываю глаза, будто от усталости. На самом деле пытаюсь удержать в себе всё сразу: страх, слабость, желание довериться и одновременно жгучую злость на него.

Толмацкий как-то подозрительно спокоен для того, кто якобы не имеет отношения к подлогу документов. А ведь кто-то же сделал это лично. Не посторонний человек с улицы, доступ на кафедру открыт далеко не каждому. Конечно, можно было подкупить кого-то из преподавателей: знаю таких, что за хорошую сумму легко согласятся. Но зачем такие сложности, если есть сам ректор, для которого все двери распахнуты настежь?

Я пытаюсь мыслить логично, но мысли скачут. А если их связь с ректором до сих пор продолжается? Если да, то зачем такие многоходовки? Проще было бы убрать меня прямо, не утруждая себя спектаклем. Или не проще? Может, он хочет сохранить видимость чистых рук, а меня выставить виноватой?

В любом случае, доверять Диме как раньше я уже не могу. Слишком дорого обошлось. И теперь я должна защищать не только себя, но и ещё одного маленького человека, о котором пока знаю только я.

В дверь стучат резко, деловито, и сразу же входят две женщины в медицинской форме. Белые халаты, сумка с красным крестом, резкий запах антисептика.

— Ну-с, рассказывайте, что случилось, — говорит старшая из них, уверенная, сухая.

— Я понервничала, закружилась голова… и потеряла сознание, — отвечаю, чувствуя, как щеки заливает жар.

— Давайте посмотрим. Раздевайтесь, снимайте верх, — медик уже готовится достать фонендоскоп.

Я машинально оборачиваюсь на Толмацкого, и взгляд у него такой… сосредоточенный, тревожный, будто он и сам чувствует, что что-то тут глубже простого «обморока».

— Выйди, пожалуйста, — голос мой дрожит.

На лице у него недовольство, резкая складка между бровей. Но он молча повинуется, выходит.

Я стараюсь дышать ровно, но сердце грохочет так, что его слышат все. Медик прикладывает холодный металл к груди, потом к спине, велит глубже вдохнуть.

— Давление давайте проверим… — манжет неприятно сдавливает руку, и я морщусь. — Сто на… Нет, — приглядывается, — девяносто на шестьдесят. Пониженное.

— Вы сегодня завтракали?

— Не успела, опаздывала, — бормочу виновато, хотя понимаю, что оправдания звучат жалко.

— Лидия Николаевна, при склонности к пониженному давлению пропускать приёмы пищи категорически не рекомендуется, — мягко, но твёрдо говорит врач. — Сейчас нужно выпить кофе или крепкий чай, съесть что-то сладкое. И вообще следить за собой.

Я киваю.

— Раньше обмороки бывали?

— Нет.

— Проблемы со здоровьем какие-то есть?

— Гастрит, — отвечаю автоматически.

— А кроме?

— Кажется, нет, — пожимаю плечами.

Женщина смотрит на меня прищуром, и я уже знаю, что сейчас прозвучит этот вопрос.

— Когда были последние месячные?

В висках начинает стучать. Я не могу солгать врачу. Сухо сглатываю, и слова сами вылетают:

— Давно. Я беременна.

И именно в эту секунду, словно в замедленной съёмке, дверь кабинета снова открывается. Толмацкий возвращается.

У меня всё внутри обрывается. Воздух словно выкачали из комнаты. Кажется, я вот-вот упаду в обморок снова. Он не мог… он не должен был услышать.