Развод. Мне теперь можно всё

Глава 41 Лидия

Мы отправляем Лёшу в машину. Он недовольно вздыхает, но спорить не решается. Только кивает, понимает, что разговор будет не для его ушей. Я протягиваю ему его букет, а сама остаюсь рядом с Димой у больничного крыльца. Воздух пахнет мокрым асфальтом и прелыми осенними листьями. Люди вокруг снуют туда-сюда, кто с передачками, кто просто курит у урны, а мы словно оказываемся в отдельном пространстве, где всё замедляется.

— Это тоже тебе, — тихо говорит Дима, протягивая второй букет.

Ирисы, крупные, роскошные, яркие, с переливом от фиолетового к синему. Мои любимые. Конечно, он помнит.

— Ты пытаешься меня подкупить? — спрашиваю, не глядя прямо, чтобы не выдать, как меня это тронуло.

— Совсем чуть-чуть, — улыбается уголком губ. — Помогает?

— Смотря чего ты хочешь добиться.

Он делает шаг ближе, руки в карманах, взгляд внимательный.

— Пожалуйста, дай мне ещё немного времени. Не руби сгоряча.

Я устало выдыхаю.

— Месяц прошёл, Дим. Какое уж тут “сгоряча”. Я много думала об этом. Просто… я не могу тебе доверять, как раньше.

— Я и не прошу, — отвечает он, и в голосе тихое упрямство. — Давай начнём сначала. Постепенно. Обещаю не торопить.

— А как же ЗАГС? — спрашиваю, чувствуя странную растерянность.

— Пропустим, — просто говорит он.

В его голосе нет нажима, нет того командного тона, к которому я привыкла за годы брака. И это… сбивает. То ли эмоции притупились, то ли он действительно сумел посеять сомнение в моих тщательно выстроенных решениях.

Раньше бы я вспыхнула, сказала бы, что “никогда” и “всё кончено”. А сейчас… молчу. Потому что он другой. Не тот, кто давил, шёл напролом, не слыша никого. Передо мной человек, который, кажется, впервые слушает. И это подкупает. Неужели он правда готов меняться?

Так сложно принять окончательное решение. Развод — это ведь не просто подпись на бумаге. Это точка. Я понимаю, что если сейчас соглашусь отложить, Дима воспримет это как зелёный свет. Потом будет труднее держать дистанцию.

Но ведь и врач просил, никаких стрессов, никаких эмоциональных всплесков. Я только выписалась, у меня всё ещё больничный на неделю, а в рекомендациях — покой и отдых. Стоит ли мне сейчас сражаться, когда на кону не только сердце, но и ребёнок?

Я отвожу взгляд, смотрю на блики солнца на капоте машины и тихо говорю:

— Хорошо.

Как я и думала, Дима сразу светлеет лицом. Плечи расслабляются, взгляд теплеет. Он, конечно, уверен, что самое страшное позади. Ошибается.

Он берёт меня за руку, осторожно притягивает к себе. Объятие получается тёплым, знакомым до боли. Я успеваю только отвести руку с букетом в сторону, чтобы не прижать его между нами.

Я стою, не сопротивляясь, и впервые за долгое время позволяю себе просто дышать рядом с ним, пробуя вспомнить, каково это, быть рядом.

— Ты не пожалеешь, Лид. Обещаю.

— Не стоит бросаться обещаниями. Вряд ли слова теперь будут иметь такое значение, как раньше. Зато поступки… — я делаю паузу, встречаясь с ним взглядом. — У меня к тебе будет просьба.

— Какая? Выполню любую.

— Уверен? — с опаской смотрю на него, чуть прищурившись. — Потому что я хочу подать ещё одно заявление на развод следом. Месяц, Дим. Твой испытательный срок.

Он напрягается. Скулы вычерчиваются резче, челюсти сжимаются так, что слышно, как скрипит зубами. Глаза сверкают холодным металлом, но при этом в них ни тени злости, только сдержанная решимость. Он будто борется с самим собой.

— Я хочу поступков, Дим. Потому что в словах ты хорош. Но вас с Ольгой я видела своими глазами, и это перечеркнуло всё хорошее.

Он резко выдыхает, словно весь воздух вылетает из него разом.

— Я понимаю, Лида. Я серьёзно ошибся, когда решил вести с Филисовой дела. Но это больше не повторится.

— Слова, снова слова, — качаю головой, ощущая, как где-то внутри поднимается привычная волна обиды.

Понимаю, что давлю на него. Возможно, даже слишком. Может, обижаю своим недоверием. Нокак можно верить после того, что видела? Теперь ни слова, ни россыпи бриллиантов, ни самые дорогие подарки не смогут это склеить. Всё, что у нас было, треснуло, и в эти трещины теперь просачивается боль.

— Тогда садись в машину, — говорит он после короткой паузы. Голос хрипловатый, будто он всю ночь не спал.

Дима берёт меня под руку и провожает к своему авто. Его ладонь горячая, сильная, но я чувствую, как он сдерживает себя, чтобы не сжать мою руку слишком крепко. Открывает дверцу, помогает сесть.

— А с тобой, предатель, мы ещё поговорим, — оборачиваюсь к Лёше, который сидит сзади.

— Я не сделал ничего плохого, мам. Но на всякий случай прости, — бурчит он, пряча взгляд.

— Я подумаю.

— То есть ему достаточно сказать прости, а я должен и луну с неба, и аленький цветочек, и в ноги упасть? — шутливо возмущается Дима, но уголки его губ всё-таки дрогнули.

— Каков проступок, таково и наказание, — отвечаю я, приподнимая бровь и вдыхая аромат букета.

С удивлением понимаю, что меня, кажется, не тошнит. Только лёгкая слабость. Неужели токсикоз наконец-то отступает? Странное чувство, после всего пережитого даже мелкие улучшения воспринимаются как подарок судьбы.

Дима помогает занести домой сумку. Он ставит её на пол и не уходит. Ходит по кухне, будто ищет повод задержаться.

— Я приостановил доставку еды, когда ты попала в больницу. Но уже написал им, чтобы снова привозили. Так что не напрягайся сильно с готовкой.

— Хорошо, не буду. Но Лёша сегодня хотел зайти на ужин…

— Закажи ему пиццу.

— И для чего ему тогда ехать ко мне? Пиццу он и с друзьями может поесть.

— Ради общения, конечно, — чуть улыбается Дима. — Он ведь поймёт, что тебе нельзя напрягаться.

— Ты преувеличиваешь… — качаю головой, но внутри теплеет. Его забота, пусть и излишняя, всё равно трогает.

— Если с тобой что-то случится… с вами… — он сжимает руки в кулаки, словно пытается удержать собственное волнение. — В общем, будь осторожна.

— Обещаю.

Я вдруг ловлю себя на мысли: может, этот месяц действительно нужен не только ему, но и мне. Чтобы окончательно понять — всё ли внутри умерло.