Развод. Мне теперь можно всё

Глава 20 Дмитрий

Я же не ослышался? Лида беременна. И всё это время скрывала это от меня. Так вот зачем она ходила ко врачу, вовсе не из-за гастрита. И как умело умудрялась вешать мне лапшу на уши, смотреть прямо в глаза и делать вид, будто ничего не происходит.

У меня внутри всё горит огнём. С одной стороны, злость — на обман, на её недоверие, на то, что она решает такие вещи в одиночку. С другой — сердце колотится так, что кажется, я впервые за долгое время не смогу держать лицо. Ещё ребёнок. Наш общий ребёнок.

Что у неё творится в голове? Она правда думает, что стать матерью-одиночкой — лучший выход? Что ребёнку будет лучше без отца? Без меня?

Плевать, что она там себе надумала. По закону этот ребёнок — мой точно так же, как и её. И я не откажусь от него. Никогда. Точно так же, как не откажусь от Лиды.

Она считает меня жёстким, упрямым, привыкшим давить, чтобы добиться своего. И она права. У нас из-за этого было немало ссор. Но разве именно это не помогло мне подняться? Разве не эти качества сделали меня тем, кто я есть? В этой жизни выживает тот, кто не сгибается.

Соплежуям и мамкиным сынкам не место наверху. Неважно, чем ты управляешь — компанией, университетом или министерством, — всегда найдётся кто-то, кто захочет сломать тебя через колено, протащить своё решение, урвать кусок побольше. Слабый — проигрывает. Всегда.

И вот сейчас неприятнее всего осознавать, что и в собственной семье приходится отстаивать право быть рядом. Со своей женой. С той, ради которой когда-то я впервые позволил себе думать сердцем, а не головой.

Я прекрасно помню, как всё начиналось. Лида — моя студентка, почти ребёнок. Взрывная, прямая, живая. Я видел в её глазах огонь, которого не встречал ни у одной женщины. Все твердили мне, что я сошёл с ума. Что жениться на малолетке — глупость, которая поставит крест и на моей карьере, и на репутации. Что это игра в любовь, которая закончится через полгода. Но мы отстояли нас. Мы выстояли. Построили семью, которой я горжусь.

И пусть сейчас Лида настроена против меня, пусть видит во мне врага и изменника, я не намерен сдаваться. В этот раз ставки ещё выше. На кону не только наша семья, но и жизнь ребёнка, которого мы привели в этот мир.

Да, сейчас ею правят гормоны, страхи, обиды. Она уже приписала мне с десяток любовниц, выстроила в голове схему предательства, в которой я главный злодей. Это абсурд. Но я докажу ей, что она ошибается. Докажу, что мне можно верить. Даже если для этого придётся идти против её упрямства, даже если придётся бороться за неё так, как я борюсь в своём мире за любой важный проект.

В этот раз я не отступлю.

— Как у вас дела?

— Дмитрий Сергеевич, у девушки очень низкое давление, — ответила фельдшер, аккуратно убирая фонендоскоп. — Мы дали рекомендации, что делать прямо сейчас: кофе, сладкое, покой. Было бы неплохо сдать анализы, возможно, есть дефициты, которые нужно восполнить для улучшения самочувствия. Но в целом ничего критичного. У беременных такое бывает.

Слово беременных словно выстрел в упор.

Лида прожигает меня таким взглядом, что будь я менее толстокожим, от меня осталась бы лишь горстка пепла. Да, дорогая. Вот что бывает, когда хранишь тайны от собственного мужа. Они рано или поздно всплывают. И всегда в самый неподходящий момент.

Хотя если честно, для меня этот момент не так уж и плох. Всё раскрылось до того, как у неё живот начал расти. Удобнее для меня — и с личной стороны, и с профессиональной. Кто не искал преподавателя посреди учебного года, тот не поймёт, какой это ад.

— Спасибо вам большое, что уделили нам время, — я протягиваю им крупную купюру.

— Что вы, это наша работа, мы не имеем права, — фельдшер смущается, но пальцы её чуть подрагивают.

— У вас что, нет семьи? — я смотрю прямо в глаза.

— Конечно, есть.

— Тогда не стоит отказываться. Это от чистого сердца.

Продолжая делать вид, что деньги для неё лишние, женщина цепко хватает бумажку и прячет её в карман.

— Поправляйтесь, — кивает она Лиде.

Я жду, пока обе покинут кабинет. Тишина становится вязкой, почти невыносимой.

— Оставьте нас, — говорю зашедшему заведующему кафедрой, и он без лишних вопросов выходит.

В комнате остаёмся только мы двое. Я не бросаюсь на неё с вопросами, не хочу давить. Отхожу к окну, упираюсь ладонями в холодный подоконник, будто это единственное, что удерживает меня от того, чтобы сорваться. Смотрю вниз, на двор, где студенты лениво идут на пары, и наконец спрашиваю:

— И как долго ты хотела от меня скрывать?

Крепче прижимает ладони к животу, словно защищает его от меня, и это режет по сердцу сильнее любых обвинений.

— Не знаю, — её голос дрожит. — Не решилась рассказать сразу.

— Почему?

— А то ты не понимаешь! — вспыхивает она.

Я оборачиваюсь.

— Не понимаю, Лида. Правда не понимаю. Я отец, а не хрен с горы, который мимо проходил. Это мой ребёнок. Как тебе вообще в голову могло прийти, что я даже знать об этом не должен?

Она прикусывает губу до крови, но не отводит взгляда.

— Ты потерял право узнавать первым о том, что происходит в моей жизни, когда переспал с другой женщиной, — отвечает она резко, почти выкрикивает, и лицо её белеет ещё больше.

Я сжимаю подоконник так сильно, что он скрипит под пальцами. Ещё чуть-чуть, и я оторву его к чёртовой матери. Меня выносит от того, с какой уверенностью Лида бросает в меня обвинения. Снова и снова тычет носом в дерьмо, как нашкодившего котёнка.

Она хоть раз спросила, что произошло на самом деле? Конечно, нет. Удобнее ведь за пару секунд выставить меня предателем и врагом, а потом встать в глухую оборону. Теперь любые мои слова будут звучать как оправдания. Ложь.

Мужчина в картине мира почти всех женщин обязан быть роботом. Решать, добывать, защищать. И при этом молчать о своих чувствах, потому что никому они не нужны. Стоит оступиться, и ты получаешь пинок под зад, кучу проблем и алименты. Никто не разбирается в причинах. Вот и со мной сейчас происходит это.

Бороться с женщиной, которая тебя не слышит, — это как биться головой о бетонную стену. Никакой логики, никакого выхода. И я чувствую, как внутри нарастает усталость. Мне нужна передышка, хотя бы один глубокий вдох.

Я закрываю глаза на мгновение и спрашиваю, уже тише:

— Лид… какой срок?