Развод. Она не твоя

Глава 15

— Это было неосмотрительно, — сказал Артем, баландая в кружке чайным пакетиком. — соваться в крысиную нору…светить мордой…

Теоретически он являлся моим дядькой, а по факту был всего на год старше меня.

— Не думаю, что моя морда настолько сиятельная, чтобы на нее обратили внимание.

— Так-то, да. — хмыкнул нахал, — но все равно зря. Внимания может и не обратили, но в случае чего могут и вспомнить

— Плевать. Пусть вспоминают.

Последнее, что меня волновало – это воспоминания ублюдков, чьи дни на вольных хлебах сочтены.

Скоро все разрешится. Счет шел уже не на месяцы, а на дни. Сеть уже сплетена, ловушки расставлены, надо просто подождать пока Спиридонов сам сунет голову в петлю и затянуть удавку, перекрыв кислород.

А заодно и Машиного недо-мужа.

Я как его сегодня увидел, так еле сдержался, чтобы не вмазать.

Шел, как петух напомаженный – грудь колесом, щеки надуты, чуть из порток от гордости не выскакивал. И так надрывно пыжился прыгнуть выше головы, что это было видно за километр.

Как и его никчемность, которая шла фоном.

Слабый мужик, мелочный, духовно нищий. Подлый.

Такой будет подобострастно заглядывать в глаза, а за спиной натирать шпагу ядом.

То, как он поступил с Марией…

Я силой воли заставил себя не думать об этом. Нельзя. Кровь закипала каждый раз, как вспоминал ее испуганные глаза и надрывное «не отдавай меня им», а мне нужна холодная голова.

И тем не менее, когда через окно увидел, как Маша поднимается, в груди екнуло.

В моей старой куртке, которая больше на три размера, в серых штанах и бесформенной обуви…

С волосами, собранными в пучок на макушке…

Без макияжа, бледная…

Простая…

А я смотрел на нее, как дурачок на солнечного зайчика, и чувствовал, как губы сами растягиваются в улыбке.

Я уже не помню, когда мне хотелось кому-то улыбаться. Думал, что разучился это делать, и мой удел — вечная «морда-кирпичом», а тут вдруг потеплело в душе.

Она зашла в дом и, стряхнув с плеч капли дождя, сняла куртку.

Олег, до этого молча сидевший на диване и листающий медицинский журнал, тут же спросил:

— Замерзла?

— Нет… Но от горячего чая бы не отказалась.

Он вроде подорвался на ноги, но заметив мой взгляд хмыкнул и плюхнулся обратно:

— У этой берлоги есть хозяин, вот пусть и ухаживает за гостями.

Маша глянула на меня мельком и смутилась:

— Да я могу и сама.

Может, не сомневаюсь. Но хотелось поухаживать.

Поэтому я достал розовую кружку, ту самую, которая ей понравилась, налил заварки, кипятка, потом разбавил, потому что горячее не пьет. Вытащил из закромов пачку печенья и выложил его на блюдце, попутно заработав от Андрюхи взгляд из разряда «фига себе ты галантный».

— Не хватает салфеток…

Я тихо рыкнул на него и показал кулак, чтобы поменьше умничал и глазами стрелял.

То же мне критик нашелся.

Салфетки все-таки нашел. За что был награжден еще парочкой «восторженных» дружеских взглядов. В этот раз даже Олег присоединился.

Потом правда сделал вид, что не при чем, и вообще занят чтением. Но судя по тому, как поджал губы – в тайне продолжал веселиться.

Дураки.

Ладно, хоть Маша ничего не заметила. Поблагодарила за чай и, обхватив покрасневшими руками кружку, сделала маленький глоток.

— Вкусно.

Мне пришлось отвернуться, чтобы не смотреть на то, как блестят влажные губы.

И кто тут дурак?

Однако минутка дурачества быстро прошла. Слишком серьезной была обстановка и слишком многое стояло на кону, чтобы позволять себя расслабленно гонять чаи и наслаждаться жизнью.

Это чувствовали все, включая Марию. Поэтому она, забрала кружку и, стащив две печеньки, поднялась из-за стола:

— Я к себе пойду. Устала.

На самом деле, она была достаточно деликатна и сообразительна, чтобы догадаться, есть разговоры, которые лучше не слушать.

— И что теперь? — угрюмо спросил Андрей, когда она ушла, — Спиридонов, судя по всему, заходит на новый виток, и чтобы его загнать надо знать направление.

— У нас нет информации о том, с чего именно он начнет. Придется держать руку на пульсе и своевременно реагировать на каждый шаг.

— Среагируем. Я раздавлю его.

Плевать, чего это будет стоить. Я готов все свои ресурсы бросить на это дело.

— Одно мы знаем наверняка. Абрамов станет очередным козлом отпущения. Сейчас ему наобещают золотые горы, и в итоге по самые гланды посадят в дерьмо.

Я сжал челюсти так, что чуть зубы не раскрошились.

Именно так Спиридонов и действовал. Заманивал в капкан песнями о сладкой жизни, использовал, выворачивал наизнанку, а потом, получив максимум выгоды, выбрасывал.

Именно так он поступил с моим отцом. Затуманил разум золотыми перспективами, усыпил бдительность, втянул в «сделку века». А потом выставил виноватым.

Многомиллионные долги, потеря всего. Срыв.

В итоге отец на кладбище, а мать, не справившаяся с ударом, в клинике для душевно больных.

И я узнал обо этом уже по факту, когда все случилось, и когда уже ничего нельзя было исправить. Не спас семью. Не защитил.

— Знать бы, о чем они сегодня говорили. С какой стороны Спиридонов начал заходить на Абрамова.

— Я ничего не слышал. Увы. Когда они вышли на улицу, никаких разговоров между ними уже не было. Так что остается только гадать.

Позади послышались осторожные шаги.

Мы все дружно обернулись и увидели Марию.

— Я кружку принесла… — она смутилась, но только на миг. Потом решительно вскинула взгляд, — и случайно услышала о чем вы говорили.

— Ну и как разговор? — усмехнулся Андрей, бросив на меня предостерегающий взгляд. Маше не зачем знать подробности, не женское это дело. И я был с ним согласен, и уже собрался было отправить ее в комнату, но тут она нас всех огорошила неожиданным признанием:

— В квартире стоят камеры.

В ответ на наш невысказанный вопрос она угрюмо пояснила:

— Я установила их, когда стала подозревать, что Семен мне изменяет. В кухне, детской, спальне. Глупость конечно и попахивает паранойей, но… чужие трусы под кроватью из ниоткуда не могли появиться, — она развела руками, расписываясь в собственной беспомощности, — поэтому, хотела узнать, кого он водит к нам домой, когда я ухожу.

Это что же за дебил такой с ней был? Тащить любовницу в дом? Туда где семья?

Наверное, я никогда не устану удивляться человеческой наглости. Каждый раз кажется, что все, дно достигнуто, дальше падать некуда, но нет, обязательно найдется какой-нибудь умник с короной на голове, уверенный в том, что ему все можно.

Я даже представить не мог, каково это. Подглядывать за собственным домом, и с ужасом ждать, что на твоей территории появится кто-то посторонний.

Я бы сорвался. Разнес все к чертовой матери.

Проблема в том, что у меня для этого были ресурсы, а у Марии нет.

— Почему раньше не сказала?

— У меня нет к ним доступа. Все было завязано на моем телефоне, а теперь его нет и где он – не знаю. В салоне меня предупредили, что если такое произойдет, то все. Камеры бесполезны.

— Мне кажется в салоне немного…слукавили, — Андрей чуть замедлился, подбирая нужное слово, — есть такая категория дельцов, которые хотят продать и забыть, а все остальное их не волнует.

— Я не сильна в технологиях.

— Зато у нас есть человек, который силен. Звони Артему.

А дальше все закрутилось с неимоверной скоростью.

Темыч со свойственным ему рвением и дотошностью взялся за дело, и спустя короткий промежуток времени у нас был доступ к камерам в доме Абрамовых.

— Сервер слабый, — пояснил наш доморощенный хакер, — поэтому записи хранятся неделю.

— Нам больше и не надо. Интересует сегодняшний день, где-то до одиннадцати.

На перемотке просмотрев записи, мы нашли момент, как Спиридонов пожаловал к Семену. Как ходил по чужому дому, бессовестно заглядывая за двери, словно он там уже хозяин.

Мария все это время стояла в сторонке и не отрывала напряженного взгляда от экрана. Такая бледная, с искусанными губами, раздавленная.

Я не хотел, чтобы она это видела, но не мог прогнать. Это ее дом, ее жизнь. Она имела право знать, что там происходит.

— Начнем со знакомства с Садальским

На этом месте Андрей щелкнул по кнопке, ставя запись на паузу:

— Ну вот и все. Попался, сука.

Попался.

Теперь мы знали, каким путем он пойдет, и могли бросить все силы именно на это направление.

Тем временем Андрей обратился к молчаливой, несчастной Марии:

— Ты не представляешь, сколько времени и сил нам сэкономила. Это была стратегически важная информация.

— Я рада, что мне удалось хоть как-то помочь, — она натянуто улыбнулась, а взгляд то и дело возвращался к экрану, на котором замер ее муж и Спиридонов.

И в этом взгляде плескалась плохо скрываемая боль, тревога и тоска.

Не предателя она хотела увидеть и не то, как обстояли дела с порядком в доме.

Ей нужна была дочь.

И когда мы с мужиками вышли на улицу, чтобы хватануть свежего воздуха и обсудить важные моменты, не предназначенные для хрупких женских ушей, Маша заняла место за ноутбуком.

И перед тем, как уйти, я успел заметить, как сильно у нее дрожали руки, когда она включала запись.

Разговор вышел долгим. После этого Андрей уехал, Олег тоже, сказав, что здесь его работа закончена – он сделал для Марии все, что мог. Теперь она просто должна восстанавливаться и отдыхать. Поэтому в дом вернулся я один.

И первое, что я услышал – это горькие всхлипы.

— Маш, — тут же ринулся к ней, — что случилось?

Она все так же сидела за компьютером и, зажав себе рот ладонью, смотрела в монитор, а по покрасневшим щекам градом бежали слезы.

— Маша?

Она только покачала головой, не в силах ничего сказать.

Я подошёл к ней сзади и, уперевшись ладонями на спинку стула, сам глянул на экран.

Там была Анна Каталова с ребенком на руках. Она зацеловывала девочку в ярко голубом платье и неустанно повторяла:

— Аришка, доченька. Солнышко мое маленькое. А кто у меня такой хорошенький? Кто такой сладенький? Так бы съела! Ам! — и в шутку хватала губами за маленькие розовые пальчики.

Девчонка смеялась.

Эта картина могла быть красивой и трогательной, если бы не была такой чудовищной.

Настоящая мать – вот она. Сидит рядом со мной и трясется так, что я чувствую, как под ней гудит стул.

— Маш, выключай.

Она снова замотала головой и судорожно всхлипнула.

— Маша!

— Мне надо видеть ее. Хотя бы вот так, — сломленным голосом прошептала она.

Я аккуратно сжал ее плечи, пытаясь передать хотя бы каплю своих сил:

— Не плачь. Мы вернем ее. Я обещаю.

— А что если она забудет меня? Что тогда? Что если Анна заменит меня…

— Не заменит. Никогда. Ты ее мать.

— Но ты посмотри, что делает эта стерва. Как старается внушить Аринке, что она ее мать. Она! Не я, — на последней фразе Маша сорвалась на крик. Потом уткнулась лицом в ладони и громко зарыдала.

Меня чуть наизнанку не вывернуло от этих слез. В них не было притворства, попыток манипуляции, только чистая боль. Надрыв, который наотмашь бил по нервам.

— Почему она привязалась к моему ребенку? Почему?!

— Я не знаю, Маш. — прохрипел я, сильнее сжимая ее плечи. — Но выясню это. Мои люди уже проверяют ее. Потерпи, осталось немного.