Развод. Она не твоя

Глава 7

Адвокат показался мне неприятным. Может, потому что внешне был похож на крысенка, а может, потому что был неотвратимым признаком того, что моей семье скорее всего пришел конец.

В любом случае, я чувствовала себя неуверенно и была не слишком-то приветлива. Историю свою выложила скомкано, на вопросы отвечала рвано и бестолково.

Было тяжело об этом говорить. Я словно вытряхивала корзину с грязным бельем перед посторонним человекам, и он, совершенно не стесняя, в нем копался.

— Как давно вы узнали про Анну?

— Были ли прежде тревожные звоночки?

— Вы уверены, в намерениях мужа…

И все в том же духе.

Я же была не уверена ни в чем. Даже в том, что правильно поступила, придя сюда и рассказывая о своих проблемах чужому человеку.

Наверное, похожие эмоции испытывает каждая женщина, обращающаяся за помощью к специалисту в таком щекотливом деле. Кажется, будто это что-то постыдное, неправильное, пятнающее честь семьи.

Это не так.

На самом деле постыдное – это предательство и измена. Именно они пятнают и семью, и веру в людей, и все остальное, а вовсе не желание пострадавшей стороны защитить себя и своих детей.

Я не знаю, откуда возникает такая установка – молчать, делать вид, что все хорошо. Скрывать, чтобы ни дай бог никто не узнал, что не все так гладко в сахарном королевстве.

На самом деле это путь в никуда. Надо решать проблемы, а не прятаться, пытаясь прикрыть цветастой ширмой зловонную кучу.

Адвокат будто почувствовал мое смятение:

— Вы уверены, что хотите продолжать?

— Абсолютно, — я надломленно кивнула, — вы простите меня за растерянность. Не очень приятно обо всем этом говорить…

— Я понимаю. И поверьте, вы не первая, кто приходит ко мне в таком состоянии и с таким настроением. Сомневаетесь, думаете: а что если я ошибаюсь, что если мне показалось, что, если все наладится. Что если своими действиями я сделаю только хуже…

— Вы правы. Именно так я и думаю.

— Исходя из своей многолетней практики, я могу вам сказать только одно. Если вы уже достигли той стадии, когда посчитали нужным прийти ко мне, то лучше не станет. Увы. И моя задача, как адвоката, рассказать вам о подводных камнях, которые могут поджидать на этом неприятном пути, и защитить ваши интересы, если в дальнейшем мы с вами продолжим работу.

— Мы ее продолжим, — сказала я и, отбросив сомнения, достала из сумки файл. — я принесла некоторые документы. Хочу знать все ли с ними в порядке и какие трудности могут возникнуть во время бракоразводного процесса.

Он мельком посмотрел распечатки, которые я перед ним выложила:

— Не переживайте, я все проверю, и по этим пунктам, и по возможному наличию у вашего мужа дополнительных источников дохода и собственности, подлежащей разделу. Как только у меня будут результаты – я вам сообщу.

Уходила я от него в полнейшем смятении. Не могла отделаться от ощущения, что постояла голой, на всеобщем обозрении. Крайне неприятное чувство, но гораздо неприятнее могло бы быть, не займись я этим вопросом и пусти все на самотек.

Так что меньше сомнений, больше дела.

Кстати, о делах…

По дороге к родителям я заскочила еще в одно местечко и, краснея еще сильнее, чем на приеме у адвоката, купила крохотную камеру для скрытого наблюдения, чтобы установить ее в Аринкиной комнате.

Потом подумала и взяла еще парочку для кухни и спальни.

Если Семен снова посмеет притащить свою подстилку в мой дом, то у меня должны быть на руках доказательства, чтобы было чем оперировать в суде.

Еще я сняла все деньги со своего счета. Пусть там не очень много, но после развода любая копейка будет не лишней.

У родителей я надолго не задержалась, потому что не было сил делать хорошую мину при плохой игре. Притворяться, будто все у нас с Абрамовым прекрасно, живем в душу и, вообще, у меня не жизнь, а сахар.

На самом деле внутренности сводило от желания поделиться своими проблемами.

Но нельзя. Отец только пошел на поправку, любое волнение ему противопоказано, маму тоже надо беречь. Они у меня одни.

Хватало того, что папа хмурился, будто подозревал меня в чем-то, а маменька квохтала, как курица наседка, сокрушенно причитая, что я слишком бледная, замученная что мне надо больше отдыхать.

Какой отдых, мам? Впереди война. Я должна быть готова к любому исходу и по возможности постараться уберечь вас от нервных потрясений.

Вернувшись домой, я посадила Аринку играть в кубики, а сама занялась размещением камер в квартире. В детской примостила ее на полке с книгами. В кухне – среди техники, выставленной на холодильнике, в спальне – между цветов.

Мне казалось, что они сразу бросаются в глаза, но Семён, вернувшись домой поздно вечером, ничего не заметил. Ему не было дела ни до цветов, ни до детских книг, ни уж тем более до кухонного комбайна.

А я, скачав себе приложение и запрятав ярлычок от него в самую дальнюю папку, втихаря баловалась просмотром изображений.

Вроде, все работало.

Три следующих дня прошли относительно спокойно и без происшествий. Не было ни звонков от адвоката, ни компрометирующих видов с камер наблюдений – да и откуда им взяться, если я практически все время проводила дома?

Даже в Семеном мы почти не ругались. И я наивно решила, что он, наконец, оставил попытки прогнуть меня на вызов дизайнера и подбор штор вместе со специалистом.

Тем более я уже сама купила эти дурацкие шторы. Красивые, темно-серые с тонкой розовой отсрочкой. Они идеально подошли к обстановке, и муж, как бы сильно ему не хотелось угодить своей Анечке, был вынужден заткнуться.

К сожалению, ненадолго.

В тот же вечер я его поймала за весьма странным занятием.

Пока мы с Аришкой пили кефир перед сном, он ушел к ней в комнату. Не знаю, что меня дернуло пойти следом, бесшумно ступая босыми ногами по полу, но я стала свидетелем весьма любопытной картины.

Муж, не замечая того, что я наблюдала за ним с порога комнаты, сосредоточенно фотографировал шторы. Слева, справа, напрямую, даже отогнул край, чтобы запечатлеть изнанку.

Все понятно. Бедная, ущемленная Анечка расстроилась из-за того, что ей не позволили снова сунуть нос в обстановку нашего дома, и потребовала от Семена срочного фотоотчета, и этот мерзавец скорее поскакал выполнять поручение своей курочки.

Словами не передать, как я кипела в этот момент. Как сильно меня крыло и буквально выворачивало наизнанку.

Ну, нельзя же быть таким…таким…гадким! Нельзя! Есть же какие-то границы, рамки, нормы приличия?!

Уйти и сделать вид, что ничего не видела, я попросту не смогла, поэтому сделала шаг вперед и требовательно спросила:

— Что ты делаешь?

Семен вздрогнул так сильно, что выронил из рук телефон и лишь по чистой случайности успел подхватить его на лету и прижать локтем к боку.

— Обязательно так пугать?

Такое чувство, будто окатили ледяной водой. Столько холода было в его голосе, столько недовольства и раздражения… Как будто и не женой я ему вовсе была, а надоедливой мухой, вьющейся над головой.

— Что ты делаешь? — повторила я, сложив руки на груди и привалившись плечом к косяку. Не крутости ради, а чтобы не упасть, потому что ноги предательски задрожали, — Семен?

Было очень интересно, какой бред он выдаст, чтобы объяснить свой поступок.

— А на что, по-твоему, похоже? — проворчал он.

Э-нет, милый. Варианты ответа я тебе подкидывать не буду. Выворачивайся сам. Я же просто послушаю.

— Понятия не имею. Поэтому и спрашиваю.

Семен дернул плечом, мол отвали со своей ерундой, но я смотрела в упор и ждала ответа, не собираясь делать вид, будто ничего не случилось.

— Просто смотрю на твои дурацкие шторы.

— Через объектив фотоаппарата?

— А что такого?

— Да ничего. Я просто никак не пойму, что же ты так привязался к этим шторам, раз сначала с пеной у рта отстаивал необходимость пригласить дизайнера, а теперь еще и фотографируешь.

— Я просто хочу, чтобы все было идеально.

— Они идеальны, — спокойно сказала я, — именно то, что я хотела. Так, откуда такой интерес к тряпью, милый? Тебе же всегда плевать было, хоть мешок висит на окне, хоть изысканный бархат.

Недовольно поджав губы, он сунул телефон в карман домашних брюк, и явно собрался свернуть разговор, так и не дав внятных объяснений.

— Не слышу ответа, Сем, — я не собиралась сдаваться. Чтобы он ни затеял со своей Аней, делать из себя идиотку в своем собственном доме я не позволю, — для чего фотографии? Или лучше спросить для кого?

— Для себя! — тут же огрызнулся Абрамов.

Конечно, любимый. Для себя. А как же иначе…

Мне не хватило выдержки, чтобы и дальше ходить вокруг да около, поэтому спросила напрямую:

— Ты ведь не оставил идею в очередной раз привлечь к нам дизайнера?

Он тяжко вздохнул и перевел на меня жесткий взгляд:

— Что, если и так? Ты же помнишь сколько денег я отвалил за этот ремонт? И теперь все пустить на самотек и испортить из-за твоего упрямства?

Деньгами, значит, решил попрекнуть.

— Раз у тебя такая хорошая память, — я нашла в себе силы улыбнуться, — то ты наверняка вспомнишь, что все сделанное в этой комнате, было сделано именно с подачи твоего драгоценного дизайнера. Я-то хотела проще и дешевле. Ты сам дал отмашку на всякие излишества. Так что претензии по лишним тратам – это не ко мне.

— Очень удобная позиция!

— И не говори-ка, — согласилась я и, оттолкнувшись плечом от косяка, развернулась, чтобы уйти, но сделав шаг, снова обратилась к мужу, — Сем, можешь сколько угодно фотографировать эти идиотские шторы и оправлять фотографии хоть всем дизайнерам мира, но я ничего менять не стану. И мне глубоко фиолетово понравятся они кому-то там или нет. Это мой дом, комната мой дочери, поэтому все будет так, как я хочу. Точка.

Он смотрел на меня холодно, по-волчьи, и с каждым словом, я чувствовала, как между нами ширится пропасть.

И шторы тут вообще не при чем. Муж просто был недоволен тем, что я смела перечить и мешала ему быть хорошим для другой женщины. Злился на меня за это.

Впервые в жизни, стоя вот так близко к нему, я вдруг подумала, что не чувствую себя рядом с ним с безопасности.

Он больше не на моей стороне. Я ему мешаю.

Это было странно. И страшно.

И не покидало тягучее предчувствие, что это только начало.