Роковая любовь

Глава 27

У автосервиса машины Тамары не было. Зря он, наверно, перенервничал. Однако же Астахов любил доводить все до логического финала. Раз уж приехал, нужно пройтись по здешним кабинетам. Так, на всякий случай. Николай Андреевич направился к кабинету Игоря.

Тамара знала, Тамара чувствовала, что когда-нибудь это должно случиться. Ну не может год за годом, и даже десятилетие за десятилетием, безнаказанно длиться обман. По теории вероятности, когда-нибудь они с Игорем обязательно должны напороться на прозревшего Астахова. Но почему эта пошлая анекдотическая ситуация созрела именно сегодня? В самый жаркий момент их любви ей вдруг послышался звук до боли знакомого мотора. И она вскинулась, оттолкнув от себя Игоря:

— Подожди! Да подожди ты! Кто-то подъехал!..

Бросилась к окну. Да, так и есть. Астахов! Черт, ну кто же знал, что он уже из Москвы прилетел?! Он же раньше всегда предупреждал.

— Муж!

Игорь отреагировал быстро. Удивительно быстро. Подозрительно быстро. Небось не в первый раз в такой переплет попадает.

— Вот елки! Так! Сейчас он пойдет к главному входу, а я выпущу тебя через черный ход. Вот он, незаметный, за вешалкой. Здесь же раньше, давно когда-то, магазин был… Так, давай, быстренько собирайся!

Тамара начала одеваться. А в мозгу крутилась совершенно неподходящая для данного момента мысль: «Что-то уж больно он хладнокровен, этот Игорь. Наверно, когда я уезжаю, часто баб отсюда тайком выпроваживает!»

— Моя блузка! — крикнула Тамара.

Где же блузка? Где? Где? Все, некогда искать, уже слышны шаги командора. Хорошо хоть она сегодня поверх блузки платок накинула. И теперь, завернувшись в этот самый платок, Тамара нырнула в черный ход. И короткими перебежками добралась до машины. О! Какое счастье, что, когда она приехала, все места на стоянке были заняты. Пришлось оставить машинку неподалеку, за кустами бузины. Тогда Тамара даже понервничала, а сейчас была просто счастлива, что так получилось…

В последние секунды перед приходом Астахова Игорь успел подскочить к двери и аккуратно, не щелкнув, провернул ключ, чтоб дверь была открыта.

Как и следовало ожидать, Астахов вошел в контору без стука (ну никакой культуры у людей!).

— Здравствуйте, Николай Андреевич. С приездом! — довольно-таки твердым и спокойным голосом сказал Игорь.

— Где моя жена?! — с ходу бросил шеф.

— В данный момент? Не знаю… Ее здесь нет.

— Я предупреждаю: не ври мне. Я даже чувствую запах ее духов.

— Николай Андреевич, но вы же видите… в кабинете, кроме нас с вами, никого нет.

И тут произошло самое удивительное, что только могло произойти. Астахов с ходу, с первого взгляда, нашел то, что они с Тамарой так и не смогли найти. Блузка! Она, оказывается, соскользнула со спинки стула на пол. Николай Андреевич не поленился, наклонился, поднял блузку и ткнул ею чуть ли не в нос Игорю (наверно, чтоб он лучше ощутил запах духов):

— А это что? Это ведь ее блузка!

Как же Кармелита всех напугала! Никто ведь и подумать не мог, что она просто упала в обморок. Все подумали, что Миро оплошал и попал в нее.

А что творилось с Зарецким, когда ему сказали по мобильному: «Кармелита на представлении упала…». Он ведь тоже, грешным делом, на промах Миро все списал — уже и не думал увидеть свою дочку живой-здоровой. Хорошо хоть Рычу приказал стеречь ее на набережной. Прямо как чувствовал…

Рыч аккуратно внес легонькую Кармелиту в ее спальню, оставил на попечение Рубины и ушел. Бабушка, конечно, могла бы и еще поболеть. Но когда с внучкой такие дела творятся, то о своих болячках уже забываешь.

Рубина усадила Кармелиту на кровать, начала ее раздевать.

— Ляг, отдохни. И все пройдет…

— Спасибо, бабушка…

— Так. Давай, давай, давай, давай, давай. Ну-ка, ну-ка, ну-ка, ну-ка. Снимай все.

И вдруг бабушка почувствовала какую-то шершавость на гладкой руке девушки.

— А это что такое?

— Да ничего. Ничего, бабушка.

— Бинт? У тебя что, кровь брали? Или анализы сдавала? Вот теперь я понимаю, почему ты такая слабенькая. И отчего сознание потеряла. Ой! Быстро ложись. Отец идет. Быстро.

На весь дом грохотал Баро (в этом доме только он один имел право так громко ходить).

Рубина быстренько укрыла Кармелиту одеялом. И выбежала за дверь успокаивать зятя. Зарецкого в комнату она не впустила.

— Что случилось?! Ранена?! — с тревогой спросил Баро.

— Тс-с-с. Тихо. Нет, обморок у нее.

— Пусти меня. Дай я сам посмотрю…

— Да ты что?! В своем уме?! Девушка взрослая, я раздела ее. А ты, мужик, смотреть собрался!

— Это ты из ума выжила. Может, врача нужно, а ты тут стоишь…

— Врача, говоришь, нужно? — горько сказала Рубина. — А когда-то ты, Баро, совсем иначе говорил.

Зря она это сказала. Самую больную тему задела. Лицо его исказилось. Рука сжалась в кулак. Показалось, сейчас ударит один раз — и убьет. Но нет, не ударил. Развернулся. И уже уходя, сказал:

— Смотри, Рубина. Головой за ее жизнь отвечаешь. И чтоб не получилось, как с Радой.

Больно стало старой цыганке. Она бы заплакала. Да не получится. Все слезы уже выплакала. Давно. Одна соль осталась.

Пошла за Грушей. С той «болезнью», какая сейчас у Кармелиты, лекарство нужно очень простое. И приятное.

Астахов продолжал наступление:

— Ты что, не слышишь? Я тебя спрашиваю, что здесь делает блузка моей жены?

— Николай Андреевич. Я прошу вас, прекратите орать. Мне трудно разговаривать в таком тоне. Тамара Александровна приезжала сюда по работе.

— Постой. Ты же сказал, что не видел ее!

— Нет. Я не говорил, что не видел ее, я сказал, что не знаю, где она. Она уехала. Откуда я знаю, куда.

— И что она здесь делала?

— Ну, мы решали кое-какие вопросы…

— Так увлеченно решали, что она оставила здесь свою блузку — которую, очевидно, сняла, потому что ей жарко стало?

— Николай Андреевич, ну что вы такое говорите… Разные вопросы — и по работе, и личные…

— Вот-вот, про личные — подробнее…

Раздался телефонный звонок.

Игорь пожал плечами, мол, извините, работа есть работа:

— Одну секунду!

Трубку схватил с облегчением. Хоть секундная передышка:

— Да!

Это была Тамара. Так, нужно трубку поплотнее прижать к уху, чтоб Астахов не услышал.

— Алло, Игорь. Это я.

Астахов плюхнулся в кресло, открыл ящик, начал листать какие-то бумаги.

— Да, Юрий Михайлович.

— Понятно. Значит, Астахов еще там? Слушай внимательно. Если он найдет блузку или уже ее нашел, скажи, что я оставила ее для твоей невесты, чтобы проверить ее размер. У нас размеры якобы похожи. Но надо убедиться, может, совсем одинаковы. Если так, то я могу покупать вещи и на ее долю. Ясно?

— Да, Юрий Михайлович, я запомнил все, что вы сказали. Именно так и сделаем. Ваша машина будет готова к одиннадцатому числу, как мы договаривались. И именно с таким тюнингом.

— Ну, давай. Выкручивайся… И спасибо за хороший тюнинг, — Тамара отключила телефон.

А Игорь с трудом удержался, чтоб не расхохотаться от ее последней фразы. Вот за это он ее и любил. Хотя не только за это…

Игорь положил трубку.

— Клиент, извините.

Со злости Астахов перешел на жаргон:

— Нема базара. Я одиннадцатого числа подъеду пообщаться с Юрием Михайловичем. А пока насчет блузки хотелось бы узнать.

— Да-да, конечно, Николай Андреевич… Я же как раз и начал говорить о личном, когда нас клиент прервал. Дело в том, что я собираюсь жениться…

— На моей жене?

— Нет. На другой, столь же достойной женщине. Дело в том, что моя невеста и ваша жена носят один размер. Тамара Александровна купила вот эту блузку. А потом расстроилась, говорит, ей по цвету не совсем подходит. Но уже пару раз надела… А вещь хорошая, дорогая. И моя решила взять за полцены. Женщины. Вы же знаете, у них свои дела.

Астахов чуть успокоился. Очень похоже на правду. Тамарины покупки его порой сводили с ума. Всякая вещь была замечательной лишь до того момента, как она оказывалась в шкафу. После этого находилось множество изъянов — хоть выбрасывай! Как же Тамара должна быть рада, что нашла дуреху, готовую скупать ее секонд-хэнд!

— А почему сразу не сказал?

— Так вы же мне не дали. Влетели… Я и слова сказать не успел.

— А что ж про невесту раньше молчал?

— Так я и не молчал. Просто вас это не очень интересует. А Тамара Александровна ее прекрасно знает.

— Ладно. Извини, что так налетел. Поздравляю! Свадьба — дело хорошее, — Астахов пожал Игорю руку и пошел к дверям.

Но блузку, стервец, забрал с собой.

В принципе Света должна была бы совсем разувериться в Антоне, с презрением смотреть на него, дрожащего сейчас побитой собачонкой. Но женское сердце всегда непредсказуемо.

И вместо этого она почувствовала, как сердце сжимается от какой-то почти материнской жалости к Антону:

— Значит, ты говоришь, что это были цыгане, которые напали на Максима. И теперь они собираются убить тебя?

— Конечно. Я в этом не сомневаюсь. Они же теперь уверены, что Максим — все… убит. Значит, следующий — я… Ну, прикинь на себя. Приходишь домой, а там все открыто настежь и никого нет. Я уверен, что это приходили цыгане. Или, скорее всего, они и сейчас там.

— Подожди, подожди… Сейчас главное — успокоиться и хорошенько подумать. Подожди… А когда ты уходил из дома, там кто-нибудь оставался?

— Да. Мама оставалась…

— Ну вот, все ясно. Это все твоя мама. Сто процентов! Вышла куда-нибудь за чем-нибудь на секундочку, оставила дом открытым. У меня так тоже бывает!

— Света, не знаю, как ты, а мама… Да она тысячу раз все перепроверит, прежде чем куда-то уходить.

Света решительно подошла к телефонному аппарату, сняла трубку и протянула ее Антону:

— Позвони.

— В милицию? Что я им скажу?

— Зачем в милицию?! Домой…

— Ага, эти бандиты поднимут трубку и скажут: «Здравствуй, Антон! Ты где? Мы тут уже заждались…»

— А если это все из-за твоей мамы, она уже вернулась. И возьмет трубку. Давай!

Антон взял трубку. А может, и правда все закончится, как в детском сне. Сейчас проснешься — и все будет хорошо.

Открывая дверь, Тамара уже слышала, что зазвонил телефон. Нужно успеть, обязательно нужно успеть. Чтобы потом при встрече с Астаховым обязательно бросить невзначай: «Кстати, и такой-то или такая-то звонил или звонила».

И уже подбегая к аппарату, почувствовала: все, этот звонок будет последним. Звонящий устал ждать и сейчас положит трубку.

— Алло!

— Алло, мама? Ты дома? Я приходил, а дверь открыта…

— Да, сыночек! Это не я виновата. Это папка нас порадовал. Совсем там, в Москве, отвык от дома, замки закрывать разучился. Да ничего не случилось, все в порядке, что ты волнуешься? А ты где? У друзей? Ну хорошо, общайся. Пока!

Положила трубку. Села, успокоилась. Проанализировала, как в детективе, разговор. Подумала, что, вообще-то, строго говоря, она к настоящему моменту еще не могла знать, что Николай приехал. Ну да ничего. Это не страшно. Вряд ли Антон с Колей будут это обсуждать. Посмотрела на часы. Астахов приедет совсем скоро. Надо настроиться на разговор с мужем. Чтоб не стать бывшей.

Да, и не забыть бы какую-нибудь блузку надеть…

Антон положил телефонную трубку на рычаг.

— Ну вот, видишь, это была мама… Дверь закрыть забыла?

— Ты знаешь, это очень странно. На нее никак не похоже…

— Ладно, и на старуху бывает проруха…

— Моя мама не старуха.

Света улыбнулась:

— Это я так, переносно. Мама у тебя, конечно, не старуха. Дай бог каждой быть такой «нестарухой»!

И только сейчас, когда напряжение спало, Антон посмотрел на незаконченную картину, стоявшую на Светкином мольберте.

Что за чудо? Кто это? Что-то такое знакомое.

— Это — Кармелита.

Антон ударил себя по лбу:

— Да, конечно. Здорово! Красотища!

Как художнику, такие слова были приятны Свете. Но как женщине, немного обидны. Уж лучше бы он сказал, как говорят все дилетанты: «Похоже!».

— Нравится тебе, да?

— Картина? Здорово, лучше, чем в жизни, получилось, правда, — Антон наконец-то почувствовал Светино настроение и поспешил исправиться. — А вообще в жизни мне больше блондинки нравятся… — и заодно уж попробовал ее приобнять.

«Не на ту напал», — подумала Света.

— Давай только без рук, ладно?

— Хорошо.

— Ты знаешь, я сейчас к Максиму в больницу собираюсь. Пойдешь со мной?

— Конечно. Время разбрасывать камни. И время… извиняться за них.

Сложно описать настроение, царившее в таборе. С одной стороны, всем (кроме Люциты, конечно) очень понравилось выступление Кармелиты до ее падения. Было в этом что-то сильное, настоящее. Но само падение сильно все испортило. Неприятно стало, страшно. И на будущее решили: жалко, конечно, девушку, но раз не может она стоять спокойно под летящими ножами, то лучше ей этим делом и не заниматься…

Да и за здоровье ее, в конце концов, было тревожно. Бейбут и Миро решили съездить в слободу, узнать, что там да как.

А у себя, в Зубчановке, Зарецкий совсем с катушек съехал — не давал покоя Рубине. Все мучил ее одним вопросом:

— Скажи честно, Рубина, ты от меня что-то скрываешь?

— О чем ты, я тебе всегда только правду говорю, а ты мне не веришь.

— Да, не верю. Потому что ты с моей дочерью постоянно о чем-то секретничаешь.

— Не узнаю я тебя, Баро… — улыбнулась Рубина устало. — Может, ты свою дочь ко мне ревнуешь? Нет? Так что зря беспокоишься? Никто не может занять место отца в сердце его дочери.

Трудно не согласиться, но последнее слово все равно должно остаться за бароном:

— Смотри, Рубина, если узнаю, что моя дочь общается не только с подругой, — спрошу и с нее, и с тебя.

А тут и гости из табора приехали. Первым делом, раньше, чем «здравствуйте», спросили:

— Как себя чувствует наша артистка?

— Кармелите уже лучше, — по-отцовски важно ответил Баро, будто сам, своими руками, ее лечил. — Она спит.

— Слава Богу! — воскликнул Бейбут. — Нам очень жаль, что так вышло.

— Да не оправдывайся, — сказал Баро. — Вашей вины в этом нет. Просто девочка переволновалась, понимаешь, переволновалась.

— Рубина, может быть, она уже проснулась? — нетерпеливо спросил Миро.

— Наберись терпения, подожди до завтра, — притормозила его Рубина.

И Бейбут тоже подхватил:

— Да-да, конечно. Пусть отдохнет. Наберись терпения.

— Хорошо… — вздохнул Миро.

Тогда и Бейбут сказал то, что должен был сказать, да все стеснялся, боясь обвинений в бездушии:

— Я вот что хотел спросить, Баро. Только пойми меня правильно. Но я должен знать, сможет Кармелита участвовать в представлении, или ее лучше заменить?

Баро гордо расправил плечи и брови:

— Моя дочь ни от чего не отказывалась. Я поговорю с ней.

Следователь Бочарников напоследок все же заглянул к Максиму. Хотя внутренне уже понимал, что дело это совершенно безнадежное. Точнее, даже и дела никакого нет. Кто ножичком баловался — неизвестно, никаких следов и намеков. И сам пострадавший вообще ничего говорить не хочет. Нуда и бог с ним. Главное, что жив остался. А остальное — его личное дело. Хочется ему покрывать покушавшегося, пусть покрывает. Еще неизвестно, почему он это делает. А может, за этим какая-то его личная вина стоит, такая, что лучше молчать о ней.

Поговорив с Максимом (для порядка), Бочарников с легким и чистым сердцем пошел к себе в отдел.

Не хочет парень открывать дело — ну и не надо. Баба с возу — кобыле легче. А ножик, который на месте преступления остался, пусть в вещдоках, заархивированный, пылится.

А Максим почувствовал удивительную легкость. Во-первых, с милицией развязался. Во-вторых, с ранением творилось что-то удивительное. В последний раз Палыч принес ему какой-то удивительный бальзам собственного изготовления. Запашок у него, правда, был еще тот — настоящее домашнее лекарство. Но Максим с Палычем все же уговорили сестричек при перевязке мазать рану этим бальзамом.

И она стала заживать прямо на глазах.