Роковая любовь

Глава 29

Сразу от Максима Света поехала к Кармелите. А про себя подумала: «Сегодня я мать Тереза, только по больным разъезжаю». Подружка кровать уже покинула, расхаживала по комнате:

— Привет! Ну что, была у Максима? Ну как, ему уже лучше?

— Все хорошо, идет на поправку. Слушай, он знает, что это ты спасла ему жизнь.

— Зачем ты ему сказала?

— Ты чего?! Я молчала. Он сам догадался. Точнее, почувствовал. Красиво так сказал: «Я, — говорит, — просто чувствовал, что она все время где-то рядом».

— Что, правда?!

— Угу. А потом сказал, что хочет тебя видеть.

— Я не пойду.

— Ну здрасьте, приехали. Знаешь, как он здорово сказал! Я его спрашиваю: «Зачем?» А он говорит: «Да так. Просто хотел поблагодарить за то, что она мне всего-навсего жизнь спасла».

— Ладно, — сказала Кармелита. — Не знаю, о чем вы там говорили, но ехать надо.

Собрались быстро, осталось только убедить Рубину, что внучка абсолютно здорова.

Вдруг Кармелита остановилась. Села кровать. Взгляд застыл.

— Да что с тобой? — возмутилась подружка.

— Знаешь, Свет, я совсем запуталась. Миро и Максим. Максим и отец. Они ненавидят друг друга… А я… Что мне делать? Они мне все так дороги. Почему я такая несчастная?

— Дурочка… — улыбнулась Света. — Ты не несчастная, а самая счастливая на свете. Знаешь, вот если бы меня так любили! И я так полюбила…

— То что?

— Я бы, как в романсе, пошла «хоть на край земли, хоть за край!». Что папа? Папа есть, и никуда он не денется. Позлится, позлится, да успокоится. И что Миро, если ты любишь Максима?

— Ты думаешь?

— Уверена. Поехали!

— Поехали.

Однако у выхода из дома дорогу им преградила Рубина:

— А вы что же это? Куда-то собрались? Может, рано еще тебе ездить? А, Кармелита?

— Бабушка… — сказала внучка таинственным шепотом. — Мне очень нужно, правда.

— А как ты себя чувствуешь, дочечка?

— Хорошо, бабушка. Благодаря твоему лекарству как заново на свет родилась.

— А что же я скажу твоему отцу, если спросит?

— Я не знаю… Ну, скажи, что в табор поехала, или… Пожалуйста, придумай что-нибудь, только чтобы он лишний раз не волновался. Ну, придумай.

— Что, правда очень надо?

Кармелита кивнула головой и посмотрела на нее с мольбой.

— Ну, раз надо, так надо. Иди.

— Спасибо! — крикнули Кармелита и Света хором.

А Рубина еще долго вспоминала недавние Кармелитины слова: «Как заново на свет родилась».

Эх, внученька, знала бы ты, как ты на свет рождалась!..

Когда Рубина ушла из камеры, оставив Олесе три пирожка, та подумала: «Какая славная старушка!» С этой мыслью девушка и уснула на жестких нарах.

А проснулась совсем с другой. В камере раздавался какой-то громкий и жалкий писк. Как будто кто ребеночка обижает, маленького-маленького. Олеся глянула на пол и увидела — о, ужас — мыши! Хотела по-бабьи заорать, но что-то остановило. Пригляделась — господи, да они же дохнут, мышата эти бедные…

И весь страх сразу прошел. Олеся спустила ноги на пол. Все же — с опаской. А вдруг мыши хитрят. Только прикидываются слабенькими да больными. Сейчас как поднимутся, как прыгнут!

Но нет, нет… мышата лежали, пищали все слабее и лапками уже почти не дергали. Девушка подошла к ним, и увидев, что мышатам совсем уж плохо, коснулась шерстки на светло-сером крохотном животике. Мышонок как будто ожил на мгновение, повернул головку, посмотрел на нее своими черными бусинками и… умер.

Олесе, всегда панически боявшейся мышей, стало до слез жалко эти три сереньких комочка. «Наверно, санэпидстанция травит их сегодня в тюрьме», — подумалось ей. Странно, и отчего она их раньше так боялась? Чистенькая красивая шерстка, глазки уморительно трогательные. Лапочки маленькие, аккуратные, как у ребенка. Зачем же их травить, несчастных? Олеся взяла старую газету, завернула мышек туда и положила в углу камеры. Вымыла руки с мылом.

Захотелось как-то отвлечься от неприятных темных мыслей. Пирожки, что Рубина оставила, — вот лучшее лекарство! Они были в пакетик завернуты. Где же она его оставила? А, вот, у изголовья. Олеся развернула пакет…

И вот теперь действительно испугалась! Пакет прогрызен. От пирожков остались только крошки. Что же получается? Мыши съели ее пирожки и отравились насмерть. А если бы она сама…

Олеся забилась в угол кровати. Хотелось вжаться в нее, слиться то ли с ней, то ли со стенкой. Как же она здесь беззащитна…

Надзирательнице она обо всем рассказала. Та сначала не верила, но увидев дохлых мышей, сильно удивилась и пообещала, что предупредит всех на входе, чтоб с «передатчиками» построже были. Без паспорта — ни-ни, никаких посылок.

А потом Олеся задумалась. Что же получается: Рубина хотела ее отравить? Неужели? Так ведь и цыганка ела из этого пакетика. Хотя, она могла съесть помеченные пирожки, а отравленные оставить. Но не слишком ли хитро получается? Тогда выходит, что отравить хотели Рубину. В таком случае она должна была сильно отравиться, поскольку съела сразу несколько пирожков.

В общем, ничего не понятно, только страшно очень.

Олеся совсем потеряла сон и аппетит.

Поэтому, когда дверь открыла надзирательница и хмуро сказала: «Платонова, к тебе посетитель», она даже не знала, радоваться или огорчаться. Но тут вошел Леонид Форс, и она очень огорчилась.

— Здравствуйте, Олеся Викторовна, — сказал Форс.

Олеся, как бы защищаясь, отошла к окну, подальше от юриста:

— Здравствуйте… Только я не понимаю, что вам от меня нужно?

Форс присел на свободную койку.

— Вы знаете, недавно я разбирал свои дела и наткнулся на документы, связанные с банкротством фирмы, где вы работали бухгалтером…

— Показания по этому делу я уже давала.

— Читал, читал. С превеликим удовольствием. «Ничего не знаю, ничего не понимаю, какие деньги?! Не брала я никаких денег!» Очень убедительно. Дорогая гражданка Платонова, так себя не защищают. Это я вам как адвокат говорю. И по старой дружбе хочу предложить свои услуги.

Олеся горько улыбнулась:

— Я все знаю, Леонид Вячеславович. И цену вашей дружбы. И вашу роль в том, что я здесь оказалась…

— А вы гораздо умнее, чем можно подумать после чтения ваших показаний. Ну что ж… Раз между нами не осталось никаких недоговоренностей, давайте начистоту. Моя вина в том, что вы здесь оказались, минимальна. Вы, к своему несчастью, попали под колеса машины, которая не знает пощады и жалости. И имя этой машины — большой бизнес.

— Но я же не машина, я человек…

— Да, дорогая Олеся, я понимаю. И я тоже не всесилен. Я все лишь человек, а не… не бульдозер…

«Тьфу, черт, — сплюнул Форс. — Привязался ко мне этот бульдозер. Чистый Фрейд. А еще юрист. Надо получше следить за своей речью».

— …это я в том смысле, что не могу все смести со своего пути. Но! Ситуация сложилась так, что сейчас я не только хочу, но и могу вам помочь.

Олеся расплакалась самым бесстыдным образом:

— Форсик, милый вы мой, пожалуйста, вызволите меня отсюда. Как подумаю, что вся жизнь пройдет в четырех стенах… и не день, не два, а годы, понимаете, ГОДЫ!!! Так страшно становится…

— Понимаю.

— Ничего вы не понимаете! Это невозможно понять. Ведь я же выйду отсюда старухой, понимаете? Всю жизнь провести вот в такой камере…

— Олеся, успокойтесь. Поверьте, я вас понимаю, как никто. Я ведь для того и пришел, чтобы помочь вам… Возьмите платок, утрите слезы.

— Я вам так благодарна…

— Ну, пока еще не за что. А вот потом, когда вы все-таки выйдете отсюда, могу ли я рассчитывать на вашу ответную услугу?

— Услугу? — Олеся насторожилась. — Какую?

— Да не бойтесь вы. Я не собираюсь предлагать вам ничего грязного, боже упаси. Просто я бы хотел рассчитывать на небольшую помощь с вашей стороны. Вы согласны?

Олеся недолго колебалась и выдохнула:

— Да.

— Вот и чудненько. Платочек можете оставить себе. У меня еще есть.

Антон молчал, как разведчик на допросе, а отец все наседал:

— Я тебя последний раз спрашиваю: чья это была идея — пригнать на кладбище бульдозер?

— Папа, мы… все вместе решили…

— Это не ответ. Мы — значит никто. А в каждом деле ответственность всегда персональна. Я хочу знать — кто именно отдал такое распоряжение? Ты?

— Нет, не я. Это… Это… Мне трудно говорить, но это… Максим…

— Максим? Странно. Такой метод решения не в его стиле.

— И тем не менее это именно так. Именно поэтому он сейчас и находится в больнице.

— Его что, ранили?

— Да. Цыгане решили отомстить ему за этот бульдозер. Они каким-то образом выяснили, что приказ о разрушении кладбища отдал именно Максим. Вот и пырнули его.

— Странно… Это на него не похоже. Неужели Максим не понимал, чем все это может закончиться. И в первую очередь для него самого?

— Папа, а может, он просто не такой дальновидный, как тебе кажется?

— А может, сынок, просто ты мне чего-то не договариваешь, как обычно?

— Ну почему ты мне не веришь? Я тебе рассказал все, что знал.

— Ладно, ладно. Не заводись. Верю я тебе. Я тебе всегда стараюсь верить… А ты был у него в больнице?

— Еще нет.

— Почему? Сходи, узнай, как он там.

— Обязательно. Ну, я пошел.

«Я второй раз предал Максима, — подумал Антон, выходя из кабинета. — Похоже, это понемногу входит у меня в привычку…»

Земфира сварила Баро кофе. Всю душу в него вложила. Получился — ароматный, душистый. Вдыхать запах уже вкусно, не то что пить. И Зарецкий это оценил. Вдыхая аромат, по-кошачьи глаза закрыл от удовольствия.

— От твоего кофе трудно отказаться. Так бы вечно его и пил.

— Вечно не получится. Рубина, слава богу, поправилась. И я со спокойной душой могу вернуться домой, в табор. Там мой дом…

— Земфира, ты принесла в мой дом тепло, уют. Останься еще немного.

«Все мужчины таковы, — подумалось Земфире. — Еще недавно говорил: что люди подумают? А теперь сам же просит задержаться…»

— Ты хочешь… чтобы я осталась?

— Да, поживи еще немного. Помоги мне, а то у меня теперь уже две больных…

— Хорошо… Правда, мне сегодня все равно нужно съездить в табор.

— Конечно. Только завтра возвращайся, пожалуйста.

Приехала Земфира в табор, и плохо ей там стало. Хуже и беспокойней, чем в доме у Зарецкого с двумя больными — травленой Рубиной да припадочной Кармелитой.

Миро и Люцита ходят оба потерянные, друг на друга волками смотрят. Только Люцита — влюбленной волчицей, а Миро — просто волком. Степан — глупый парнишка — бегает за Люцитой, все пытается на глаза ей попасться. А она сквозь него смотрит.

Совсем худо в таборе…

На этот раз Тамара решила встретиться с Игорем на нейтральной территории — в офисе на стройке, куда оба якобы заглянули по неотложному делу. Поплакались, пожалели друг друга.

— Да, видела бы ты его лицо, когда он заметил твою блузку! — пожаловался Игорь.

— Представляю. Он мне дома целый допрос устроил. А машина! Я ж ее всегда у самых дверей оставляю. А тут единственный раз пришлось в сторонке парковаться. И так здорово получилось.

— А уж как с невестой ты здорово придумала.

— Ты, наверное, перепугался.

— Скажешь тоже — «перепугался»… Растерялся немного. Но твоя помощь была очень кстати. Мифическая суженая спасла положение.

— Почему же мифическая? Теперь она у тебя есть. Форс недавно звонил — подобрал нам подходящую девушку.

— Ты что, это серьезно? Насчет невесты? И зачем ты посвятила в наши дела Форса? Знаешь, какой он скользкий?

— Игорь, ты же не ребенок. Думаешь, Астахов забудет эту историю с женитьбой? Нет. Нам, милый, теперь придется поиграть в эту игру. Между прочим, Астахов решил взять твою невесту в горничные.

— Абсурд! Полный! Какая невеста? Какая горничная? Зачем Форс? В крайнем случае, я бы сам кого-нибудь нашел.

— А затем, милый, что заниматься таким серьезным делом, как подбор невесты, я тебе не позволю. Я слишком тебя люблю. У Форса всегда под рукой куча людей, обязанных ему свободой. Вот пусть найдет нам на полгода такую чистенькую куколку, марионетку… А через полгода дадим ей под зад коленом!

Игорь успокоился, расслабился. И даже слишком:

— Она хоть ничего? А то я на ком попало жениться не собираюсь!

Тамара ехидно улыбнулась:

— Нет, ну кобель! Чистый кобель! Я ему что-то про любовь тут толкую. А он: «Она хоть хорошенькая?»

— Да ладно. Брось ты. Шучу я, шучу. Иди сюда — обниму. В любом случае своя невеста всегда хуже чужой жены!

Вот и добрался Антон до больницы. И палату Максимову нашел. Осталось только дверь толкнуть. Но почему-то не хотелось. Стыдно. И ведь, что обидно, когда с мамой говоришь, вроде все хорошо и правильно получается. А как наедине с собой останешься… Или, еще хуже, рядом с Максимом себя представишь, так все совсем иначе смотрится.

И тут в конце коридора показалась парочка. Кто там? Ага, понятно. Подружки…

Кармелита и Света подошли к двери.

— А ты что здесь делаешь? — зло спросила цыганка.

— Странный вопрос. Пришел проведать друга.

— Ты ему не друг.

— Почему это?

— Потому что друзья в беде не бросают.

— Ладно, Кармелита. Кто старое помянет — тому глаз вон.

— А кто забудет — тому оба!

— Эй, эй! Ребята, — не выдержала, вступила в разговор Света. — Ну что вы затеяли? Здесь не место для ссоры. Хватит. Кармелита, знаешь что, давай-ка ты пойдешь к Максиму, а мы с этим вот молодым человеком прогуляемся и поговорим. Я ему кое-что объясню. Хорошо?

— Я никуда не пойду! — заупрямился Антон.

— Пойдем! — с нажимом сказала Света.

Получилось это у нее совсем как у Тамары. Наверно, оттого Антон и послушался.

Пошли в скверик, какие всегда бывают возле больницы. По дороге купили мороженого.

— Какая же она все-таки злющая, это твоя Кармелита, — сказал Антон, причмокивая пломбиром. — Но красивая…

— А она тебе все-таки нравится? — подозрительно заметила Света. — Скажи честно. Ты общаешься со мной только из-за Кармелиты?

— Чего? Что за ерунда! С чего ты взяла?

— Ответ уклончивый. Значит, да.

— При чем здесь Кармелита?

— А при том, что все парни, которые со мной общаются, гуляют в парке, кормят птичек, пьют чай, едят мороженое, все они при этом говорят о ней.

— Ты преувеличиваешь…

— Скажи, что в ней такого особенного?

— Ну, есть в ней что-то этакое — цыганское. Но ты лучше. Блондиночка! Художница! Активистка!

— Да ладно тебе. Я заурядная блондинка и дрянной художник. Я плохо рисую, и знаю это.

— Чего? Кто сказал тебе эту глупость?

— Антон, я все про себя знаю. Еще с самого детства я знала, что не хватаю звезд с неба.

Света сама удивилась, чего это вдруг она так разоткровенничалась. Видно, почувствовала что-то близкое в этом непростом парне.

— Но знаешь, я всегда стремилась стать лучше. Зачем? Наверное, для того, чтобы понравиться отцу.

— А что, он тебя не любит? — спросил Антон, вспомнив о себе и об Астахове.

— Нет, он меня очень любит, особенно после того, как мы потеряли маму. Раньше он часто приходил в мою комнату и очень расстраивался, если я что-то делала недостаточно хорошо. Потом стал заходить все реже. Потом вообще перестал. Так и живем — в одном доме, а почти чужие. Он целыми днями где-то на работе, а я — в мастерской.

— Света. Уполномочен тебе заявить: все, что ты мне сейчас наговорила про себя, — полный бред. Во-первых, ты очень хороший художник, у тебя действительно талант в живописи, и это видно невооруженным глазом. Кому-кому, а мне можешь поверить! Знаешь какая у отца коллекция! Как он в живописи разбирается! А я в этом — весь в него!

— Ладно тебе. Хватит болтать.

— Нет, я требую слова. А во-вторых… Во-вторых, мне с тобой просто очень интересно общаться. Ты замечательный собеседник, ты умна, образованна. И кроме всего прочего, ты очень красивая девушка. Гораздо симпатичнее своей Кармелиты.

— Ты правда так думаешь?

— Конечно…